жарко!
Майкл минутку помедлил и вышел. Черт бы подрал эту жару - бедняжка
совсем измучилась.
Внизу Сомс стоял перед "Белой обезьяной".
- Я бы снял ее, на вашем месте, - проворчал он, - пока все не кончит-
ся.
- Почему, сэр? - удивился Майкл.
Сомс нахмурился.
- Эти глаза!
Майкл подошел к картине. Да! Не обезьяна, а какоето наваждение.
- Но ведь это исключительная работа, сэр.
- С художественной точки зрения - конечно. Но в такое время надо быть
поосторожнее с тем, что Флер видит.
- Пожалуй, вы правы. Давайте ее снимем.
- Я подержу, - сказал Сомс и взялся за раму.
- Крепко? Вот так! Ну, снимаю.
- Можете сказать Флер, что я взял ее, чтобы определить, к какой эпохе
она относится, - заметил Сомс, когда картина была спущена на пол.
- Тут и сомнения быть не может, сэр, - к нашей, конечно.
- Что? Ах, вы хотите сказать... Да! гм-м... ага! Не говорите ей, что
картина здесь.
- Нет, я ее запрячу подальше, - и Майкл поднял картину. - Можно вас
попросить открыть дверь, сэр?
- Я вернусь к чаю, - сказал Сомс. - Выйдет, как будто я отвозил кар-
тину. Потом можете ее опять повесить.
- Конечно. Бедная зверюга! - и Майкл унес "Обезьяну" в чулан.
XI
С МАЛЕНЬКОЙ БУКВЫ
Вечером в следующий понедельник, когда Флер легла спать, Майкл и Сомс
сидели в китайской комнате; в открытые окна вливался лондонский шум и
томительная жара.
- Говорят, война убила чувство, - сказал Сомс внезапно - Это правда?
- Отчасти да, сэр. Мы видели действительность так близко, что она нам
больше не нужна.
- Не понимаю.
- Я хочу сказать, что только действительность заставляет человека
чувствовать. А если сделать вид, что ничего не существует, - значит и
чувствовать не надо. Очень неплохо выходит - правда, только до известно-
го предела.
- А-а! - протянул Сомс. - Ее мать завтра переезжает сюда совсем. Соб-
рание пайщиков ОГС назначено на половину третьего. Спокойной ночи!
Майкл следил из окна, как жара черной тучей сгущается над сквером.
Несколько теплых капель упало на его протянутую ладонь. Кошка, прокрав-
шись мимо фонарного столба, исчезала в густой, почти первобытной тени.
Странный вопрос задал ему "Старый Форсайт" о чувствах. Странно, что
именно он спрашивает об этом. "До известного предела! Но не переходим ли
мы иногда этот предел?" - подумал Майкл. Взять, например, Уилфрида и его
самого - после войны они считали богохульством не признавать, что надо
только есть, пить и веселиться: ведь Рее равно завтра умирать! Даже та-
кие люди, как Нэйзинг и Мастер, не бывавшие на войне, тоже так думали
после войны. Что же, Уилфрид и проверил это на своей собственной шее, а
он - на собственном сердце. И можно сказать наверняка, что каждого, кро-
ме тех, у кого в жилах чернила вместо крови, жизнь рано или поздно здо-
рово проучит. Да ведь сейчас Майкл охотно бы взял на себя все страдания,
все опасности, угрожавшие Флер. А почему бы у него появилось такое
чувство, если ничто в мире не имеет значения?
Отвернувшись от окна, он прислонился к лакированной спинке изумрудно-
го дивана и стал разглядывать опустевшее пространство между двумя ки-
тайскими шкафчиками. Всетаки здорово заботливый старик: хорошо, что снял
"Обезьяну". Это животное - символ настроения всего мира: вера разрушена,
надежда подорвана. И ведь это, черт возьми, не только у молодежи - и
старики в таком же настроении! "Старый Форсайт" тоже, конечно, иначе он
не боялся бы глаз обезьяны; да, и он, и отец Майкла, и Элдерсон, и все
остальные. Ни у молодых, ни у старых нет настоящей веры ни во что! И все
же какой-то протест поднялся в душе Майкла, шумный, как стая куропаток.
Неправда, что нет ничего вне человека, что бы его по-настоящему затраги-
вало; неправда, что нет такого другого человека, - есть, черт возьми,
все есть! Значит, чувство не умерло; значит, не умерли вера и надежда,
что в конце концов одно и то же. Может быть, они только меняют кожу,
превращаются из куколок в бабочек, что ли. Возможно, что надежда,
чувства, вера спрятались, притаились, но они существуют - и в "Старом
Форсайте", и в нем самом. Майклу даже захотелось опять повесить
"Обезьяну". Не стоит преувеличивать ее значение!.. О черт! Ну и молния!
Изломанная полоса резкого света сорвала покров темноты с ночи. Майкл
стал закрывать окна. Оглушительный удар грома загрохотал над крышей, по-
шел дождь, хлеща и стегая стекла. Майкл увидел бегущего человека, черно-
го, как тень на синем экране; увидел его при следующей вспышке молнии,
необычайно отчетливо и ясно, увидел его испуганно-веселое лицо, как буд-
то говорившее: "О черт! Ну и промок же я!"
Еще один бешеный удар! "Флер! ", - подумал Майкл и, опустив последнюю
раму, побежал наверх.
Она сидела в кровати, и лицо ее казалось по-детски круглым и перепу-
ганным.
"Вот дьяволы! - подумал он, невольно путая грохот пушек и гром. -
Разбудили ее!"
- Ничего, моя маленькая. Просто летнее развлечение. Ты спала?
- Мне что-то снилось!
Он почувствовал, как ее пальцы сжались в его руке, и с бессильной
яростью увидел, что ее лицо вдруг стало напряженно-испуганным. Нужно же
было!
- Где Тинг?
Собаки в углу не было.
- Под кроватью - не иначе! Хочешь, я его тебе подам?
- Нет, оставь его, он терпеть не может грозы.
Она прислонилась головой к его плечу, и Майкл закрыл рукой ее другое
ухо.
- Я никогда не любила грозы, - сказала Флер, - а теперь просто...
просто больно!
На лице Майкла, склоненном над ее волосами, застыла гримаса непреодо-
лимой нежности. От следующего удара она спрятала лицо у него на груди,
и, присев на кровать, он крепко прижал ее к себе.
- Скорее бы уж кончилось, - глухо прозвучал ее голос.
- Сейчас кончится, детка; так сразу налетело! - Но он знал, что она
говорит не о грозе.
- Если все кончится благополучно, я совсем иначе буду к тебе отно-
ситься, Майкл.
Страх в ожидании такого события - вещь естественная; но то, как она
сказала: "если кончится благополучно" - просто перевернуло сердце Майк-
ла. Невероятно, что такому молодому, прелестному существу может угрожать
хоть отдаленная опасность смерти; немыслимо больно, что она должна бо-
яться! Он и не подозревал этого. Она так спокойно, так просто ко всему
этому относилась.
- Перестань! - прошептал он. - Ну конечно все сойдет благополучно.
- Я боюсь!
Голос прозвучал совсем тихо и глухо, но ему стало ужасно больно. При-
рода с маленькой буквы вселила страх в эту девочку, которую он так лю-
бит. Природа безбожно грохотала над ее бедной головкой!
- Родная, тебя усыпят, и ты ничего не почувствуешь И сразу станешь
веселая, как птичка.
Флер высвободила руку.
- Нет, нельзя усыплять, если ему это вредно. Или это не вредно?
- Думаю, что нет, родная. Я узнаю. А почему ты решила?
- Просто потому, что это неестественно. Я хочу, чтобы все было как
следует. Держи мою руку крепче, Майкл. Я... я не буду глупить. Ой!
Кто-то стучит, поди взгляни!
Майкл приотворил дверь. На пороге стоял Сомс - какой-то неестествен-
ный, в синем халате и красных туфлях.
- Как она? - шепнул он.
- Ничего, ничего.
- Ее нельзя оставлять одну в этой неразберихе.
- Нет, сэр, конечно, нет. Я буду спать на диване.
- Позовите меня, если нужно.
- Хорошо.
Сомс заглянул через его плечо в комнату. В горле у него застрял комок
и мешал ему сказать то, что ему хотелось. Он только покачал головой и
пошел. Его тонкая фигура, казавшаяся длиннее обычного, проскользнула по
коридору мимо японских гравюр, которые он подарил им. Закрыв дверь,
Майкл подошел к кровати. Флер уже улеглась; ее глаза были закрыты, губы
тихо шевелились. Он отошел на цыпочках. Гроза уходила к югу, и гром ро-
котал и ворчал, словно о чем-то сожалея. Майкл увидел, как дрогнули ее
веки, как губы перестали шевелиться и потом опять задвигались. "Куэ!" -
подумал он.
Он прилег на диван, недалеко от кровати, откуда он мог бесшумно
привстать и смотреть на нее. Много раз он подымался. Она задремала, ды-
шала ровно. Гром стихал, молния едва мерцала. Майкл закрыл глаза.
Последний слабый раскат разбудил его - и он еще раз приподнялся и
поглядел на нее. Она лежала на подушках, в смутном свете затененной лам-
пы - такая юная-юная! Без кровинки, словно восковой цветок! Никаких
предчувствий, никаких страхов - совсем спокойная! Если бы она могла вот
так проспать и проснуться, когда все будет кончено! Он отвернулся и сно-
ва увидел ее - далеко, смутно отраженную в зеркале; и справа - тоже она.
Она была везде в этой прелестной комнате, она жила во всех зеркалах, жи-
ла неизменной хозяйкой в его сердце.
Стало совсем тихо. Сквозь чуть раздвинутые серо-голубые занавески бы-
ли видны звезды. Большой Бэн пробил час.
Майкл уже спал или только задремал и что-то видел во сне. Тихий звук
разбудил его. Крохотная собачонка с опущенным хвостом, желтенькая, ни-
зенькая, незаметная, проходила по комнате, пробираясь в свой уголок.
"А-а, - подумал Майкл, закрывая глаза, - это ты!"
XII
ИСПЫТАНИЕ
На следующий день, войдя в "Аэроплан", где его ждал сэр Лоренс, под-
черкнуто элегантный, Майкл подумал: "Добрый старый Барт! Нарядился для
гильотины!"
- По этой белой полосочке они сразу поймут, с кем имеют дело, - ска-
зал он, - у "Старого Форсайта" тоже сегодня хороший галстук, но не такой
шикарный.
- А-а! Как поживает "Старый Форсайт"? В хорошем настроении?
- Неудобно было его спрашивать, сэр. А вы сами как?
- Совершенно как перед матчем Итона с Уинчестером. Я думаю, что мне
надо за завтраком выпить.
Когда они уселись, сэр Лоренс продолжал:
- Помню, я видел в Коломбо, как человека судили за убийство. Этот
несчастный положительно весь посинел. Мне кажется, что самый мой любимый
момент в истории, это когда Уолтер Рэйли попросил другую рубашку. Кста-
ти, до сих пор не установлено наверняка - были ли придворные в те време-
на вшивыми или нет. Что ты будешь есть, мой милый?
- Холодный ростбиф, маринованные орехи и торт с вареньем.
- Делает тебе честь. Я буду есть пилав; здесь превосходно жарят утку!
Думаю, что нас сегодня выставят, Майкл. "Nous sommes trahis" [25] - было
когда-то прерогативой французов, но боюсь, что и мы попали в такое же
положение. Всему виной - желтая пресса.
Майкл покачал головой.
- Мы так говорим, но мы поступаем по-другому. У нас климат не такой.
- Звучит глубокомысленно. Смотри, какой хороший пилав, не возьмешь ли
и ты? Тут иногда бывает старик Фонтеной, его денежные дела не блестящи.
Если нас выставят, для него это будет серьезно.
- Чертовски странно, - вдруг сказал Майкл, - как все-таки еще титулы
в ходу. Ведь не верят же в их деловое значение?
- Репутация, дорогой мой, - добрый, старый английский джентльмен. В
конце концов в этом что-то есть.
- Я думаю, сэр, что у пайщиков это просто навязчивая идея. Им еще в
детстве родители показывают лордов.
- Пайщики, - повторил сэр Лоренс, - понятие широкое. Кто они, что они
такое, когда их можно видеть?
- Когда? Сегодня в три часа, - сказал Майкл, - и я собираюсь их хоро-
шенько рассмотреть.
- Но тебя не пропустят, мой милый.
- Неужели?
- Конечно, нет.
Майкл сдвинул брови.
- Какая газета там наверняка не будет представлена? - спросил он.
Сэр Лоренс засмеялся тоненьким, пискливым смехом.
- "Нива", - сказал он, - "Охотничий журнал", "Садовник".
- Вот я и проскочу за их счет.
- Надеюсь, что если мы и умрем, то смертью храбрых, - сказал сэр Ло-
ренс, внезапно став серьезным.
Они вместе взяли такси, но, не доехав до отеля, расстались.
Майкл передумал насчет прессы и просто решил занять наблюдательный
пост в коридоре и ждать случая. Мимо него проходили толстые люди в тем-
