церковной догмы, от парадоксов, от превосходства над всяким другим чело-
веком, страдающим другою мономанией, - все они непостоянны по сравнению
с тем или тою, кто одержим идеей овладеть своим избранником или избран-
ницей; и хотя Флер в те прохладные дни вела рассеянную жизнь маленькой
мисс Форсайт, чьи платья будут безотказно оплачены и чье занятие - полу-
чать удовольствия, однако до всего этого ей, как выразилась бы по-модно-
му Уинифрид, "самым честным образом" не было никакого дела. Она хотела
только, упорно хотела достать месяц, который плыл по холодному небу над
Темзой или Грин-парком, когда она отправлялась в город. Письма Джона она
завернула в розовый шелк и хранила у сердца, а в наши дни, когда корсеты
так низки, чувства презираются и грудь так не в моде, едва ли можно было
бы найти более веское доказательство навязчивости ее идеи.
Узнав о смерти его отца, она написала Джону и через три дня, вернув-
шись с прогулки по реке, получила от него ответ. Это было первое его
письмо после их свидания у Джун; вскрывая его, она мучилась предчувстви-
ем, читая - пришла в ужас.
"С тех пор как я виделся с тобой, я узнал псе о прошлом. Я не стану
рассказывать тебе того, - что узнал, ты, я думаю, знала это, когда мы
встретились у Джун - она говорит, что ты знала. Если так. Флер, ты долж-
на была мне рассказать. Но ты, наверно, слышала только версию твоего от-
ца; я же слышал версию моей матери. То, что было, - ужасно. Теперь, ког-
да у мамы такое горе, я не могу причинить ей новую боль. Конечно, я том-
люсь по тебе день и ночь, но теперь я не верю, что мы когда-нибудь смо-
жем соединиться, - что-то слишком сильное тянет нас прочь друг от дру-
га".
Так! Ее обман раскрыт. Но Джон - она чувствовала - простил ей обман.
Если сердце ее сжималось и подкашивались колени, то причиной тому были
слова Джона, касавшиеся его матери.
Первым побуждением было ответить, вторым - не отвечать. Эти два по-
буждения возникали вновь и вновь в течение последующих дней, по мере то-
го как в ней росло отчаяние. Недаром она была дочерью своего отца. Цеп-
кое упорство, которое некогда выковало и погубило Сомса, составляло и у
Флер костяк ее натуры - принаряженное и расшитое французской грацией и
живостью. Глагол "иметь" Флер всегда инстинктивно спрягала с местоимени-
ем "я". Однако она скрыла все признаки своего отчаяния и с напускной
беззаботностью отдавалась тем развлечениям, какие могла доставить река в
дождливые и ветреные июльские дни; и никогда ни один молодой баронет так
не пренебрегал издательским делом, как ее верная тень - Майкл Монт.
Для Сомса Флер была загадкой. Его почти обманывала ее беспечная весе-
лость. Почти - так как он все-таки замечал, что глаза ее часто глядят
неподвижно в пространство и что поздно ночью из окна ее спальни падает
на траву отсвет лампы. О чем размышляла она в предрассветные часы, когда
ей следовало спать? Он не смел спросить, что у нее на уме; а после того
короткого разговора в бильярдной она ничего ему не говорила.
В эту-то пору замалчивания и случилось, что Уинифрид пригласила их к
себе на завтрак, предлагая после завтрака пойти на "презабавную ма-
ленькую комедию - "Оперу нищих", и попросила их прихватить с собою ко-
го-нибудь четвертого. Сомс, державшийся в отношении театров вполне опре-
деленного правила - не смотреть ничего, принял приглашение, так как Флер
держалась обратного правила - смотреть все. Они поехали в город на авто-
мобиле, взяв с собою Майкла Монта, который был на седьмом небе от
счастья, так что Уинифрид нашла его "очень забавным". "Опера нищих" при-
вела Сомса в недоумение. Персонажи все очень неприятные, вещь в целом
крайне цинична. Уинифрид была "заинтригована"... костюмами. И музыка то-
же пришлась ей по вкусу. Накануне она слишком рано пришла в "Оперу" пос-
мотреть балет и застала на сцене певцов, которые битый час бледнели и
багровели от страха, как бы по непростительной небрежности не изобразить
мелодию. Майкл Монт был в восторге от всей постановки. И все трое гада-
ли, что о ней думала Флер. Но Флер о ней не думала. Ее навязчивая идея
стояла у рампы и пела дуэт с Полли Пичем, кривлялась с Филчем, танцевала
с Дженни Дайвер, становилась в позы с Люси Локит, целовалась, напевала,
обнималась с Мэкхитом [31]. Губы Флер улыбались, руки аплодировали, но
старинный комический шедевр затронул ее не больше, чем если бы он был
сентиментальнослезлив, как современное "Обозрение". Когда они снова усе-
лись в машину и поехали домой, ей было больно, что рядом с ней не сидит
вместо Майкла Монта Джон. Когда на крутом повороте плечо молодого чело-
века, словно случайно, коснулось ее плеча, она подумала только: "Если б
это было плечо Джона!" Когда его веселый голос, приглушенный ее бли-
зостью, болтал что-то, пробиваясь сквозь шум мотора, она улыбалась и от-
вечала, думая про себя: "Если б это был голос Джона!" И раз, когда он
сказал: "Флер, вы прямо ангел небесный в этом платье! ", она ответила:
"Правда? Оно вам нравится?" - а сама подумала: "Если б Джон видел меня в
этом платье!"
Во время этой поездки созрело ее решение. Она отправится в Робин-Хилл
и повидается с ним наедине; возьмет машину, не предупредив ни словом ни
Джона, ни своего отца. Прошло десять дней с его письма, больше она не
может ждать. "В понедельник поеду!" Принятое решение сделало ее благоск-
лонней к Майклу Монту. Когда есть, чего ждать впереди, можно терпеливо
слушать и давать ответы. Пусть остается обедать; делает очередное пред-
ложение; пусть танцует с нею, пожимает ей руку, вздыхает - пусть делает
что угодно. Он докучен только, когда отвлекает ее от навязчивой идеи. Ей
даже было жаль его, насколько она могла сейчас жалеть когонибудь, кроме
себя. За обедом он, кажется, еще более дико, чем всегда, говорил о "кру-
шении твердынь - Она не очень-то прислушивалась, зато отец ее как будто
слушал внимательно, с улыбкой, означавшей несогласие или даже возмуще-
ние.
- Младшее поколение думает не так, как вы, сэр? правда, Флер?
Флер пожала плечами: младшее поколение - это Джон, а ей неизвестно,
что он думает.
- Молодые люди будут думать так же, как и я, когда достигнут моего
возраста, мистер Монт. Человеческая природа не меняется.
- Допускаю, сэр; но формы мышления меняются вместе с временем. Прес-
ледование личного интереса есть отживающая форма мышления.
- В самом деле? Заботиться о своей пользе - это не форма мышления,
мистер Монт, это инстинкт.
Да, если дело идет о Джоне!
- Но что понимать под "своей пользой", сэр? В этом весь вопрос. Общая
польза скоро станет личным делом! каждого. Не правда ли. Флер?
Флер только улыбнулась.
- Если нет, - добавил юный Монт, - опять будет литься кровь.
- Люди рассуждают так с незапамятных времен.
- Но ведь вы согласитесь, сэр, что инстинкт собственничества отмира-
ет? - Я сказал бы, что он усиливается у тех, кто не имеет собственности.
- Но вот, например, я! Я наследник майората. И я его не жажду. По мне
хоть завтра отменяйте майорат.
- Вы не женаты, и сами не понимаете, что говорите.
Флер заметила, что молодой человек жалобно перевел на нее глаза.
- Вы в самом деле думаете, что брак... - начал он.
- Общество строится на браке, - уронил со стиснутых губ ее отец, - на
браке и его последствиях. Вы хотели бы с этим покончить?
Молодой Монт растерянно развел руками. Задумчивое молчание нависло
над обеденным столом, сверкавшим ложками с форсайтским гербом (нату-
рального цвета фазан) в электрическом свете, струившемся из алебастрово-
го шара. А за окном, над рекою, сгущался вечер, напоенный тяжелой сы-
ростью и сладкими запахами.
"В понедельник, - думала Флер, - в понедельник".
VI
ОТЧАЯНИЕ
Печальные и пустые недели наступили после смерти отца для ныне
единственного Джолиона Форсайта. Неизбежные формальности и церемонии -
чтение завещания, оценка имущества, раздел наследства - выполнялись без
участия несовершеннолетнего наследника. Тело Джолиона было кремировано.
Согласно желанию покойного, никто не присутствовал на его похоронах,
никто не носил по нем траура. Его наследство, контролируемое в некоторой
степени завещанием старого Джолиона, оставляло за его вдовой владение
Робин-Хиллом и пожизненную ренту в две с половиной тысячи фунтов в год.
В остальном оба завещания, действуя параллельно, сложными путями обеспе-
чивали каждому из троих детей Джолиона равную долю в имуществе их деда и
отца как на будущее, так и в настоящем; но только Джон, по привилегии
сильного пола, с достижением совершеннолетия получал право свободно рас-
поряжаться своим капиталом, тогда как Джун и Холли получали только тень
от своих капиталов в виде процентов, дабы самые эти капиталы могли пе-
рейти к их детям. В случае, если детей у них не будет, все переходило к
Джону, буде он переживет сестер; так как Джун было уже пятьдесят лет, а
Холли под сорок, в юридическом мире полагали, что, если бы не свирепость
подоходного налога, юный Джон стал бы ко времени своей смерти так же бо-
гат, как был его дед. Все это ничего не значило для Джона и мало значило
для его матери. Все, что нужно было тому, кто оставил свои дела в полном
порядке, сделала Джун. Когда она уехала и снова мать и сын остались
вдвоем в большом доме, наедине со смертью, сближавшей их, и с любовью,
их разъединявшей, дни мучительно потянулись для Джона; он втайне был ра-
зочарован в себе, чувствовал к самому себе отвращение. Мать смотрела на
него с терпеливой грустью, в которой сквозила, однако, какая-то бессоз-
нательная гордость - словно отказ подсудимой от защиты. Когда же мать
улыбалась, Джон был зол, что его ответная улыбка получалась скупой и на-
тянутой. Он не осуждал свою мать и не судил ее: то все было так далеко -
ему и в голову не приходило ее судить. Нет! Но скупой и натянутой его
улыбка была потому, что из-за матери он должен был отказаться от желан-
ного. Большим облегчением для него была забота о посмертной славе отца,
забота, которую нельзя было спокойно доверить Джун, хоть она и предлага-
ла взять ее целиком на себя. И Джон и его мать чувствовали, что если
Джун заберет с собою папки отца, его невыставленные рисунки и незакон-
ченные работы, их встретит такой ледяной прием со стороны Пола Поста и
других завсегдатаев ее ателье, что даже в теплом сердце дочери вымерзнет
всякая к ним любовь. В своей старомодной манере и в своем роде работы
Джолиона были хороши; его сыну и вдове больно было бы отдать их на пос-
меяние. Устроить специальную выставку его работ - вот минимальная дань,
которую они должны были воздать тому, кого любили, и в приготовлениях к
выставке они провели вместе много часов. Джон чувствовал, как странно
возрастает его уважение к отцу. Этюды и наброски раскрывали спокойное
упорство, с каким художник развил свое скромное дарование в нечто под-
линно индивидуальное. Работ было очень много, по ним легко было просле-
дить неуклонный рост художника, сказавшийся в углублении видения, в рас-
ширении охвата. Конечно, очень больших глубин или высот Джолион не дос-
тиг, но поставленные перед собою задачи он разрешал до конца - продуман-
но, законченно, добросовестно. И, вспоминая, как его отец был всегда
"беспристрастен", не склонен к самоутверждению, вспоминая, с каким иро-
ническим смирением он говорил о своих исканиях, причем неизменно называл
себя "дилетантом", Джон невольно приходил к сознанию, что никогда не по-
нимал как следует своего отца. Принимать себя всерьез, но никогда не на-
вязывать этого подхода другим было, по-видимому, его руководящим принци-
пом. И это находило в Джоне отклик, заставляло его всем сердцем согла-
шаться с замечанием матери: "Он был истинно культурный человек; что бы
он ни делал, он не мог не думать о других. А когда принимал решение, ко-
