Джона кольнула жалость к идиоту.
- Знаешь, у меня был солнечный удар. Я тебе об этом не писал.
- Правда? Это интересно?
- Нет. Мама была ангельски добра. А у тебя ничего нового?
- Ничего. Только, кажется, я раскопала, что неладно между нашими
семьями, Джон.
Сердце его сильно забилось.
- Мне кажется, мой отец хотел жениться на твоей матери, а досталась
она твоему отцу.
- О!
- Я наткнулась на ее фотографию; карточка была вставлена в рамку за
моею. Конечно, если он очень ее любил, ему было от чего взбеситься, не
так ли?
Джон задумался.
- Нет, не от чего, если мама полюбила моего отца.
- Но предположим, они были помолвлены?
- Если б мы были помолвлены и ты убедилась бы, что любишь кого-нибудь
другого больше, чем меня, я сошел бы, может быть, с ума, но не винил бы
тебя.
- А я винила бы. Ты меня не должен предавать, Джон.
- Боже мой! Разве я мог бы!
- Мне кажется, отец никогда по-настоящему не дорожил моей матерью.
Джон смолчал. Слова Вала, два верховных мастера в клубе!
- Ведь мы не знаем, - продолжала Флер, - может быть, это было для не-
го большим ударом. Может, она дурно с ним обошлась. Мало ли что бывает с
людьми.
- Моя мама не могла бы!
Флер пожала плечами.
- Много мы знаем о наших отцах и матерях! Мы судим о них по тому, как
они обходятся с нами. Но ведь они сталкивались и с другими людьми до на-
шего рождения. Со множеством людей. Возьми своего отца: у него три
семьи!
- Неужели во всем проклятом Лондоне, - воскликнул Джон, - не найдется
местечка, где мы могли бы быть одни?
- Только в такси.
- Возьмем такси.
Когда они устроились рядом, Флер вдруг спросила:
- Тебе нужно домой, в Робин-Хилл? Мне хочется посмотреть, где ты жи-
вешь, Джон. Меня ждет тетя, я у нее ночую сегодня, но ведь я успею вер-
нуться к обеду. К вам в дом я, конечно, не зайду.
Джон окинул ее восхищенным взглядом.
- Великолепно! Я покажу тебе наш дом со стороны рощи - там мы никого
не встретим. Есть поезд ровно в четыре.
Бог собственности и верные ему Форсайты, великие и малые, рантье, чи-
новники, коммерсанты, врачи и адвокаты, как и все трудящиеся, еще не от-
работали своего семичасового рабочего дня, так что юноша и девушка из
четвертого их поколения, поспев на этот ранний поезд, ехали к РобинХиллу
в пустом вагоне первого класса, пыльном и душном, ехали в блаженном мол-
чании, держась за руки.
На станции они не увидели никого, кроме носильщиков да двух-трех нез-
накомых Джону фермеров, и пошли в гору по проселочной дороге, где пахло
пылью и жимолостью.
Для Джона, уверенного теперь в любимой и не боящегося новой разлуки,
это было чудесное странствие, еще более пленительное, чем их прогулки по
холмам или вдоль Темзы. Это была любовь в лазоревом мареве - одна из тех
ярких страниц жизни, на которых каждое слово и улыбка, каждое легкое ка-
сание руки были точно маленькие красные, синие и золотые бабочки, и цве-
ты, и птицы, порхающие между строк, - счастливое бездумное общение,
длившееся тридцать семь минут. К роще они подошли в тот час, когда доят
коров. Джон не собирался дойти с Флер до скотного двора, он хотел только
привести ее на такое место, откуда видно поле, сад и за ними дом. Они
побрели между лиственниц и вдруг у поворота дорожки увидели Ирэн, сидев-
шую на стволе упавшего дерева.
Бывают разного рода удары: удар по позвоночнику, по нервам, по совес-
ти, но самый сильный и болезненный - удар по чувству собственного досто-
инства. Такой удар пришлось принять Джону теперь, когда он столкнулся с
матерью. Он вдруг понял, что совершил некрасивый поступок. Привести Флер
открыто - да. Но украдкой... Сгорая от стыда, он призвал на помощь всю
наглость, на какую только был способен.
Флер улыбалась немного вызывающе. На лице Ирэн испуг быстро сменился
равнодушно-приветливым выражением. Она заговорила первая:
- Очень рада вас видеть. Как мило, что Джон надумал привезти вас к
нам.
- Мы не собирались заходить в дом, - выпалил Джон. - Я только хотел
показать Флер, где мы живем.
Мать его спокойно сказала:
- Зайдемте выпьем чаю.
Сознавая, что только усугубил свою бестактность, Джон услышал ответ
Флер:
- Благодарю вас, я с удовольствием зашла бы, но мне надо вернуться к
обеду. Я случайно встретила Джона, и мне захотелось посмотреть на его
дом.
Как она владеет собой!
- Отлично, но все-таки вы должны выпить у нас чаю. Мы вас отправим
потом на вокзал. Мой муж будет рад вас видеть.
Взгляд матери, остановившись на миг на лице Джона, поверг его во
прах, раздавил, как червя. Потом она пошла вперед, и Флер последовала за
ней. Джон чувствовал себя ребенком, плетясь следом за обеими женщинами,
так свободно разговаривавшими об Испании и Уонсдоне и о доме на зеленом
холме за деревьями. Он следил, как скрещивались их взгляды, как они изу-
чали друг друга - эти два существа, которых он любил больше всех на све-
те.
Он издали увидел отца, сидевшего под старым дубом, и заранее страдал
от унизительного приговора, который придется ему прочитать во взгляде
старика, в его спокойной позе, в его худощавой фигуре, старческой, но
изящной; Джону уже чудилась легкая ирония в его голосе и улыбке.
- Это Флер Форсайт, Джолион; Джон привез ее посмотреть наш дом. Уст-
роим чай сейчас же - наша гостья торопится на поезд. Джон, распорядись,
дорогой, и вызови по телефону такси.
Было странно оставить ее с ними одну, и все-таки - как, несомненно,
предусмотрела его мать - сейчас это оказалось наименьшим из зол; Джон
побежал в дом. Теперь он больше ни на минуту не увидит Флер с глазу на
глаз, а они не сговорились о следующей встрече. Когда он вернулся под
прикрытием горничных и чайного прибора, в саду под старым дубом не
чувствовалось и следа неловкости. Неловкость оставалась в нем самом, но
от этого было не легче. Разговор шел о выставке на Корк-стрит.
- Мы, старики, - сказал его отец, - тщимся понять, почему мы не можем
оценить нового искусства; вы с Джоном должны нас просветить.
- Его надо рассматривать как сатиру - вам не кажется? - сказала Флер.
Джолион улыбнулся.
- Сатира? Нет, мне думается, в нем есть нечто большее, чем сатира.
Что ты скажешь, Джон?
- Не знаю, - замялся Джон.
Лицо его отца внезапно омрачилось.
- Мы надоели молодым - наши боги, наши идеалы.
Руби им головы, кричат они, низвергай кумиры! Вернемся к Ничему! И
видит небо, они так и сделали - уперлись в тупик. Джон поэт. Он тоже
пойдет этой дорогой и будет топтать под ногами то, что останется от нас.
Собственность, красота, чувство - все только дым! В наши дни не должно
быть никакой собственности, даже собственных чувств. Они стоят поперек
пути... в Ничто!
Джон слушал, ошеломленный, почти оскорбленный словами отца, за кото-
рыми чуял непостижимый для него скрытый смысл. Он же ничего не хочет
топтать!
- Ничто стало богом нынешнего дня, - продолжал Джолион, - мы пришли
туда, где стояли русские шестьдесят лет назад, когда зачинали нигилизм.
- Нет, папа, - вдруг воскликнул Джон, - мы только хотим жить и не
знаем как, потому что нам мешает прошлое, - вот и все.
- Честное слово, - сказал Джолион, - глубоко сказано, Джон. Это ты
сам придумал? Прошлое! Старые формы собственности, старые страсти и их
последствия. Закурим?
Уловив, как мать его подняла руку к губам - быстро, словно призывая к
молчанию, Джон подал ящичек с папиросами. Он поднес спичку отцу и Флер,
потом закурил сам. Стукнуло его по лбу, как говорил Вал? Когда он не за-
тягивался, дым был голубой, когда затягивался - серый; Джону понравилось
ощущение в носу и сообщаемое папиросой чувство равенства. Хорошо, что
никто не сказал: "Как? Ты тоже начал курить?" Он стал как будто старше.
Флер посмотрела на часы и поднялась. Мать Джона пошла с нею в дом.
Джон, оставшись один с отцом, молча попыхивал папиросой.
- Усади гостью в автомобиль, друг мой, - сказал Джолион, - и когда
она уедет, попроси маму вернуться сюда ко мне.
Джон пошел. Он подождал в холле; усадил Флер в машину. Им так и не
представилось случая перекинуться словом; едва удалось пожать на проща-
ние руку. Весь вечер он ждал, что ему что-нибудь скажут. Но ничего не
было сказано. Как будто ничего не произошло. Он пошел спать и в зеркале
над туалетным столиком встретил самого себя. Он не заговорил, не загово-
рил и двойник; но оба смотрели так, точно что-то затаили в мыслях.
IV
НА ГРИН-СТРИТ
Неизвестно, как впервые возникло впечатление, что Проспер Профон -
опасный человек: восходило ли оно к. его попытке подарить Валу мэйфлайс-
кую кобылу; к замечанию ли Флер, что он, "как мидийское воинство, рыщет
и рыщет"; к его несуразному вопросу "Зачем вам жизнеспособность, мистер
Кардиган? ", или попросту к тому факту, что он был иностранцем, или, как
теперь говорят, "чужеродным элементом". Известно только, что Аннет выг-
лядела особенно красивой и что Сомс продал ему Гогэна, а потом разорвал
чек, после чего сам мсье Профон заявил: "Я так и не получил этой ма-
ленькой картинки, которую купил у мистера Форсайта".
Как ни подозрительно на него смотрели, он все же часто навещал вечно-
зеленый дом Уинифрид на Грин-стрит, блистая благодушной тупостью, кото-
рую никто не принимал за наивность - это слово вряд ли было применимо к
мсье Просперу Профону. Правда, Уинифрид все еще находила бельгийца "за-
бавным" и посылала ему записочки, приглашая: "Заходите, поможете нам
приятно убить вечер" (не отставать в своем словаре от современности было
для нее необходимо как воздух).
Если он был для всех окружен ореолом таинственности, это обусловлива-
лось тем, что он все испытал, все видел, слышал и знал и, однако, ничего
ни в чем не находил, что казалось противоестественным. Уинифрид, всегда
вращавшаяся в светском обществе, была достаточно знакома с английским
типом разочарованности. Люди этого типа отмечены печатью некоторой изыс-
канности и благородства, так что это даже доставляет удовольствие окру-
жающим. Но ничего ни в чем не находить было не по-английски; а все не-
английское невольно кажется опасным, если не представляется определенно
дурным тоном. Как будто настроение, порожденное войной, прочно уселось -
темное, тяжелое, равнодушно улыбающееся - в ваших креслах ампир, как
будто оно заговорило вдруг, выпятив толстые румяные губы над мефисто-
фельской бородкой. Для англичанина это было "немного чересчур", как вы-
ражался Джек Кардиган: если нет ничего, ради чего стоило бы волноваться,
то всетаки остается спорт, а спорт уж наверно стоит волнения. Уинифрид,
всегда остававшаяся в душе истой Форсайт, не могла не чувствовать, что
от подобной разочарованности ничего не возьмешь, так что она действи-
тельно не имеет прав на существование. И впрямь мсье Профон слишком об-
нажал свой образ мыслей в стране, где такие явления принято вуалировать.
Когда Флер после поспешного возвращения из Робин Хилла сошла в этот
вечер к обеду, "настроение" стояло У окна в маленькой гостиной Уинифрид
и глядело на Грйнстрит с таким выражением, точно ничего там не видело.
Флер тотчас отвернулась и уставилась на камин, как будто видела в топке
огонь, которого там не было.
Профон отошел от окна. Он был в полном параде: белый жилет, белый
цветок в петлице.
- А, мисс Форсайт, очень рад вас видеть, - сказал он. - Как поживает
мистер Форсайт? Я как раз сегодня говорил, что ему следует развлечься.
Он скучает.
- Разве? - коротко ответила Флер.
- Определенно скучает, - повторил мсье Профон, раскатывая "р".
Флер резко обернулась.
- Сказать вам, что бы его развлекло? - начала она; но слова "услы-
шать, что вы смылись" замерли у нее на губах, когда она увидела его ли-
цо. Он обнажил все свои прекрасные белые зубы.
- Я слышал сегодня в клубе про его прежние неприятности.
