него уже поставили скамеечку с пюпитром. Он склонился пред
алтарем, потом встал на колени. Слышно было, как где-то совсем
рядом немой принялся осторожно постукивать и скрести по камню.
Но ему не пришлось отгонять от себя эти негромкие звуки, потому
что радость была его молитвою, изливавшейся из самого сердца.
"Что еще могу я сделать в этот величайший из дней, когда
мое видение начало наконец воплощаться в камень, как не
вознести благодарение Богу?
А посему, вкупе с ангелами и архангелами..."
Радость, как солнце, озарила его слова. И они воспылали.
Его колени безошибочно отмеряли время. Он всегда чувство-
вал, сколько простоял коленопреклоненный. Сейчас, когда вместо
тупой боли наступила онемелость, он знал, что минуло более
часа. Он пришел в себя, и, пока огни медленно плыли перед его
закрытыми глазами, он почувствовал, как боль снова вливается в
его икры, колени, бедра. "Моя молитва никогда еще не была столь
простой, поэтому она и длилась так долго".
И вдруг Джослин почувствовал, что он не один. Нет, он
никого не увидел и не услышал. Это было лишь ощущение, как
ощущают тепло огня за спиной, - сильное и в то же время нежное
неведомое присутствие было таким близким, что, казалось,
проникло в самый его хребет.
Джослин склонил голову в ужасе, едва дыша. Он не
противился. Я здесь, словно бы вещал неведомый, не двигайся, мы
здесь и пребудем вместе вовеки.
И тогда он осмелился подумать, чувствуя тепло за спиной:
"Это мой ангел-хранитель.
Я творю волю Твою, и Ты послал вестника Твоего, дабы
утешить меня. Как некогда в пустыне.
Двумя крылами закрывал он лицо свое, и двумя закрывал ноги
свои, и двумя летал".
Радость, огонь, радость.
"Господи, благодарю Тебя, что Ты дал мне сохранить
смирение!" И он снова увидел ряды окон. Житие святого все
так же сверкало на них синим, красным и зеленым, но искры и
брызги солнца падали теперь по-иному. Он опомнился, глядя на
знакомое окно поверх сплетенных пальцев, - ангел покинул его.
"Тук. Тук. Тук".
"Скр-р-р".
"Ты исполнил славою избранников Твоих, подобно солнцу в
окне".
Джослин оперся о пюпитр и не без труда разогнул онемевшие
ноги. Ковыляя, он сделал несколько шагов и наконец выпрямился.
Он оправил на себе рясу, вспомнил про стук и скрежет, повернул
голову и увидел немого, который сидел у стены, приоткрыв рот.
На полу возле его ног была разостлана ветошь, и он усердно
скреб большой камень. Когда тень Джослина упала на него, он
вскочил. Это был рослый юноша, он легко держал тяжелый камень
двумя руками, прижимая к животу. Радость, утешение, мир,
которые принес ангел, осенили и лицо юноши, как все вокруг;
Джослин смотрел на него и чувствовал, как на собственном его
лице морщины стягиваются в улыбку. Да, этот юноша тоже был
высок ростом; ему не приходилось поднимать голову, чтобы
заглянуть настоятелю в глаза. В радости, дарованной ангелом,
Джослин оглядывал юношу, и все улыбался, и был исполнен любви к
нему, к его смуглому лицу и шее, к широкой груди, где из-под
кожаной куртки выбился кустик черных волос, к кудрявой голове,
к черным глазам под черными бровями, к смуглым рукам и пятнам
пота под мышками, к обмотанным крест-накрест ногам в грубых
башмаках, побелевших от пыли.
- Кажется, сегодня я дал тебе довольно времени!
Немой юноша горячо кивал, и из горла его вырывалось
мычание. Джослин все улыбался, глядя в его преданные, собачьи
глаза. "Он последует за мной всюду. Если б он был главным
мастером! Быть может, когда-нибудь..."
- Покажи-ка, сын мой.
Юноша перехватил камень снизу и, повернув его боком,
поднял к груди. Джослин вскинул голову и засмеялся.
- Ну нет, нет! У меня не такой длинный нос! Даже
вполовину не такой длинный.
Он взглянул снова и замолчал. Нос как орлиный клюв. Рот
широко раскрыт, щеки морщинистые, под скулами глубокие впадины,
глаза ввалились; он коснулся угла своего рта, провел пальцами
по смеженным складкам плоти. Потом трижды открыл рот, чувствуя,
как губы растягиваются, и трижды закрыл его, щелкая зубами.
- Нет, нет, сын мой. И волосы у меня не такие густые!
Немой вытянул свободную руку, быстро согнул ее и повел
ладонью в воздухе, подражая полету ласточки.
- Птица? Какая птица? Может быть, орел? Или Святой Дух?
Рука повторила движение.
- А, понимаю! Ты хочешь передать ощущение полета!
Лицо немого расплылось в улыбке, он едва не уронил камень,
но вовремя подхватил его, и над этим камнем слились воедино их
души, подобно единению с ангелом, радость...
Теперь оба молча смотрели на камень.
Беспредельная скорость полета ангелов, запечатленная в
неподвижности, волосы разметаны, реют, подхваченные веянием
духа, рот раскрыт, но не дождевая вода изольется из него, а
осанна и аллилуйя.
Джослин вдруг поднял голову и улыбнулся с сожалением.
- А ты не мог бы воплотить мое смирение, изваять ангела?
Мычание, покачивание головы, собачьи, преданные глаза.
- Значит, вот каким я, обращенный в камень, вознесусь на
высоту двухсот футов, с четырех сторон башни, и пребуду там с
раскрытым ртом, вещающим денно и нощно, вплоть до Судного дня?
Поверни-ка лицо ко мне.
Немой повернул камень и послушно держал его перед
Джослином. Они долго стояли молча, не шевелясь, и Джослин
разглядывал острые, торчащие скулы, раскрытый рот, раздутые
ноздри, которые, словно два крыла, рвались унести в вышину
длинный нос и широко отверстые, слепые глаза.
"Воистину так. В миг видения телесные очи слепы".
- Откуда ты знаешь все это?
Но немой ответил ему безмолвным, как камень, взглядом.
Джослин коротко рассмеялся, похлопал его по смуглой щеке,
ущипнул.
- Наверно, твои руки знают, сын мой. В них заключена
мудрость. Потому Всевышний и сковал твой язык.
Мычание в горле.
- Ну, ступай. А завтра можешь снова ваять с меня.
Джослин пошел было прочь, но вдруг остановился.
- Отец Адам!
Он поспешил через капеллу Пресвятой девы к священнику,
стоявшему в тени, под самыми окнами.
- Все это время вы ждали?
Тщедушный священник терпеливо стоял, держа в руках письмо,
как поднос. Его блеклый голос задрожал в воздухе:
- Я не смел ослушаться, милорд.
- Простите, отец, я виноват перед вами.
Но не успел он произнести это, как другая забота уже
вытеснила раскаяние из его головы. Он повернулся и пошел к
северной галерее, слыша за спиной стук подбитых гвоздями
сандалий.
- Отец Адам. Вы ничего... вы ничего не видели у меня за
спиной, когда я стоял, преклонив колена?
Мышиный голос пискнул:
- Нет, милорд.
- А если и видели, я повелеваю вам хранить молчание.
В галерее он остановился. Над головой простирались
солнечные ветви и стволы, но священники стояли в тени, у
стенки, отделявшей хор от широкой кольцевой галереи. Джослин
слышал, как у опор дробили камень, видел пыль, которая плясала
даже здесь, за дощатой перегородкой, разве только помедленней.
Пляска пылинок увлекла его взгляд вверх, к высокому своду, и он
отступил на шаг, чтобы лучше видеть. И тут он почувствовал, что
его кованый каблук наступил на мягкие пальцы.
- Отец Адам!
Но священник молчал и не шевелился. Он по-прежнему держал
письмо, и лицо его даже не дрогнуло. "Может быть, это потому, -
подумал Джослин, - что у него вовсе и нет лица. Он как
деревянная кукла, и вместо лица у него гладкая чурка". Джослин
со смехом сказал, глядя на его лысину, окруженную каемкой
жидких волос:
- Простите, отец Адам. О вас так легко забываешь. - И
добавил, смеясь от радости и любви: - Я буду звать вас отец
Безликий.
Священник по-прежнему молчал.
- Ну ладно. Давайте это противное письмо.
В другом конце храма собирался хор, готовясь к следующему
богослужению. Он услышал, как запели псалом. Процессия
двинулась; сначала ясней всего звучали детские голоса, потом
они притихли, уступив первенство низким голосам викариальных
певчих. Но вот притихли и они, из капеллы Пресвятой девы взмыл
одинокий голос: "А-а-а-а" - и, подхваченный эхом, закружился
под огромным сводом, настигая сам себя.
- Скажите, отец... Ведь все знают, что по мирским законам
она приходится мне теткой?
- Да, милорд.
- Надо всегда быть милосердным - даже к ней, какова бы
она ни была теперь... или прежде.
Снова молчание. "Двумя крылами закрывал он ноги свои.
Ангел Твой - моя опора. Теперь я могу вынести все".
- Что же говорят люди?
- Но ведь это просто пьяная болтовня, милорд.
- Я хочу знать.
- Люди говорят, что без ее денег вам никогда не построить
шпиля.
- Это правда. Что еще?
- Говорят, что даже тот, у кого грехи как багрянец, за
деньги будет похоронен у самого престола.
- Так говорят?
Священник все держал письмо в руках, как белый поднос. От
письма еще исходил тонкий аромат, забивался в ноздри, словно в
галерее, тускло освещенной с севера, вопреки естеству повеяло
дыханием весны. И Джослин, несмотря на начало великого
свершения и на ангела, снова почувствовал досаду.
- Оно смердит!
Одинокий голос в капелле Пресвятой девы смолк.
- Читайте вслух!
- "Моему племяннику и..."
- Громче.
(А в капелле Пресвятой девы опять зазвучал голос,
перекрывая эхо: "Верую во единого Бога...")
- "...духовному отцу Джослину, настоятелю собора девы
Марии".
(А в часовне молодые и старые голоса слились: "...творца
небу и земли...")
- "Это письмо писано по моей просьбе магистром Годфри,
поскольку ты, среди своих пастырских трудов и хлопот о шпиле,
не читал, как я полагаю, те письма, которые он написал для меня
за эти три года. Итак, дорогой племянник, я снова спрашиваю
тебя все о том же. Неужели ты не найдешь времени мне ответить?
Когда дело касалось денег, все было иначе, тогда ты отвечал не
мешкая. Будем говорить начистоту. И ты, и все люди знают, какую
жизнь я прожила, и всего лучше это известно мне самой. Но ведь
все кончилось с его смертью, которую я назвала бы убийством,
мученической кончиной. С тех пор я несу покаяние перед Творцом,
который, надеюсь, продлит дни недостойной рабы своей, полные
тяжких испытаний во искупление грехов".
("...при Понтийском Пилате и страдавша...")
- "Я знаю, ты молчишь, потому что осуждаешь мою сделку с
царем земным. Но разве не велит Писание отдавать кесарю
кесарево? Я исполняла это в меру сил своих. Я должна бы
покоиться в Винчестере, среди королей, он обещал это, но мне
отказано, хотя недалеко то время, когда я смогу лежать только с
мертвыми королями".
("...судить живых и мертвых".)
- "Магистр Годфри хотел вычеркнуть эту фразу, но я
воспротивилась. Неужели в твоем соборе все останки столь уж
безгрешны? Ты, верно, думаешь, что у меня нет надежды попасть в
рай, но я уповаю на лучшее. По южную сторону от хора есть -
или, во всяком случае, был до тебя - уголок, который освещает
солнце, между каким-то стародавним епископом и часовней
Настоятеля. Надеюсь, меня будет видно от престола, и Бог
благосклонней тебя взглянет на прегрешения, в которых мне до
сих пор так трудно раскаяться до конца".
("...исповедую единокрещение во оставление грехов...")
- "В чем дело? Тебе нужны еще деньги? Ты хочешь возвести
два шпиля вместо одного? Знай же, что я намерена разделить свое
