насчитывали и двух винниц. А теперь... Слышал ли ты, что повыдумали
проклятые немцы? Скоро, говорят, будут курить не дровами, как все чест-
ные христиане, а каким-то чертовским паром. - Говоря эти слова, винокур
в размышлении глядел на стол и на расставленные на нем руки свои. - Как
это паром - ей-богу, не знаю!
- Что за дурни, прости господи, эти немцы! - сказал голова. - Я бы
батогом их, собачьих детей! Слышанное ли дело, чтобы паром можно было
кипятить что! Поэтому ложку борщу нельзя поднести ко рту, не изжаривши
губ, вместо молодого поросенка...
- И ты, сват, - отозвалась сидевшая на лежанке, поджавши под себя но-
ги, свояченица, - будешь все это время жить у нас без жены?
- А для чего она мне? Другое дело, если бы что доброе было.
- Будто не хороша? - спросил голова, устремив на него глаз свой.
- Куды тебе хороша! Стара як бис. Харя вся в морщинах, будто выпорож-
ненный кошелек. - И низенькое строение винокура расшаталось снова от
громкого смеха.
В это время что-то стало шарить за дверью; дверь растворилась, и му-
жик, не снимая шапки, ступил за порог и стал, как будто в раздумье, пос-
реди хаты, разинувши рот и оглядывая потолок. Это был знакомец наш, Ка-
леник.
- Вот я и домой пришел! - говорил он, садясь на лавку у дверей и не
обращая никакого внимания на присутствующих. - Вишь, как растянул вражий
сын, сатана, дорогу! Идешь, идешь, и конца нет! Ноги как будто переломал
кто-нибудь. Достань-ка там, баба, тулуп, подостлать мне. На печь к тебе
не приду, ей-богу, не приду: ноги болят! Достань его, там он лежит, близ
покута; гляди только, не опрокинь горшка с тертым табаком. Или нет, не
тронь, не тронь! Ты, может быть, пьяна сегодня... Пусть, уже я сам дос-
тану.
Каленик приподнялся немного, но неодолимая сила приковала его к ска-
мейке.
- За это люблю, - сказал голова, - пришел в чужую хату и распоряжает-
ся, как дома! Выпроводить его подобру-поздорову!..
- Оставь, сват, отдохнуть! - сказал винокур, удерживая его за руку. -
Это полезный человек; побольше такого народу - и винница наша славно бы
пошла...
Однако ж не добродушие вынудило эти слова. Винокур верил всем приме-
там, и тотчас прогнать человека, уже севшего на лавку, значило у него
накликать беду.
- Что-то как старость придет!.. - ворчал Каленик, ложась на лавку. -
Добро бы, еще сказать, пьян; так нет же, не пьян. Ей-богу, не пьян! Что
мне лгать! Я готов объявить это хоть самому голове. Что мне голова? Чтоб
он издохнул, собачий сын! Я плюю на него! Чтоб его, одноглазого черта,
возом переехало! Что он обливает людей на морозе...
- Эге! влезла свинья в хату, да и лапы сует на стол, - сказал голова,
гневно подымаясь с своего места; но в это время увесистый камень, раз-
бивши окно вдребезги, полетел ему под ноги. Голова остановился. - Если
бы я знал, - говорил он, подымая камень, - какой это висельник швырнул,
я бы выучил его, как кидаться! Экие проказы! - продолжал он, рассматри-
вая его на руке пылающим взглядом. - Чтобы он подавился этим камнем...
- Стой, стой! Боже тебя сохрани, сват! - подхватил, побледневши, ви-
нокур. - Боже сохрани тебя, и на том и на этом свете, поблагословить ко-
го-нибудь такою побранкою!
- Вот нашелся заступник! Пусть он пропадет!..
- И не думай, сват! Ты не знаешь, верно, что случилось с покойною те-
щею моей?
- С тещей?
- Да, с тещей. Вечером, немного, может, раньше теперешнего, уселись
вечерять: покойная теща, покойный тесть, да наймыт, да наймычка, да де-
тей штук с пятеро. Теща отсыпала немного галушек из большого казана в
миску, чтобы не так были горячи. После работ все проголодались и не хо-
тели ждать, пока простынут. Вздевши на длинные деревянные спички галуш-
ки, начали есть. Вдруг откуда ни возьмись человек, - какого он роду, бог
его знает, - просит и его допустить к трапезе. Как не накормить голодно-
го человека! Дали и ему спичку. Только гость упрятывает галушки, как ко-
рова сено. Покамест те съели по одной и опустили спички за другими, дно
было гладко, как панский помост. Теща насыпала еще; думает, гость наелся
и будет убирать меньше. Ничего не бывало. Еще лучше стал уплетать! и
другую выпорожнил! "А чтоб ты подавился этими галушками!" - подумала го-
лодная теща; как вдруг тот поперхнулся и упал. Кинулись к нему - и дух
вон. Удавился.
- Так ему, обжоре проклятому, и нужно! - сказал голова.
- Так бы, да не так вышло: с того времени покою не было теще. Чуть
только ночь, мертвец и тащится. Сядет верхом на трубу, проклятый, и га-
лушку держит в зубах. Днем все покойно, и слуху нет про него; а только
станет примеркать - погляди на крышу, уже и оседлал, собачий сын, трубу.
- И галушка в зубах?
- И галушка в зубах.
- Чудно, сват! Я слыхал что-то похожее еще за покойницу царицу...
Тут голова остановился. Под окном послышался шум и топанье танцующих.
Сперва тихо звукнули струны бандуры, к ним присоединился голос. Струны
загремели сильнее; несколько голосов стали подтягивать, и песня зашумела
вихрем:
Хлопцы, слыхали ли вы?
Наши ль головы не крепки!
У кривого головы
В голове расселись крепки.
Набей, бондарь, голову
Ты стальными обручами!
Вспрысни, бондарь, голову
Батогами, батогами!
Голова наш сед и крив
Стар, как бес, а что за дурень!
Прихотлив и похотлив:
жмется к девкам... Дурень, дурень!
И тебе лезть к парубкам!
Тебя б нужно в домовину!
По усам до по шеям!
За чуприну! за чуприну!
- Славная песня, сват! - сказал винокур, наклоня немного набок голову
и оборотившись к голове, остолбеневшему от удивления при виде такой дер-
зости. - Славная! Скверно только, что голову поминают не совсем благоп-
ристойными словами... - И опять положил руки на стол с какие-то сладким
умилением в глазах, приготовляясь слушать еще, потому что под окном гре-
мел хохот и крики: "Снова! снова!" Однако ж проницательный глаз увидел
бы тотчас, что не изумление удерживало долго голову на одном месте. Так
только старый, опытный кот допускает иногда неопытной мыши бегать около
своего хвоста; а между тем быстро созидает план, как перерезать ей путь
в свою нору. Еще одинокий глаз головы был устремлен на окно, а уже рука,
давши знак десятскому, держалась за деревянную ручку двери, и вдруг на
улице поднялся крик... Винокур, к числу многих достоинств своих присое-
динявший и любопытство, быстро набивши табаком свою люльку, выбежал на
улицу; но шалуны уже разбежались.
"Нет, ты не ускользнешь от меня!" - кричал голова, таща за руку чело-
века в вывороченном шерстью вверх овчинном черном тулупе. Винокур,
пользуясь временем, подбежал, чтобы посмотреть в лицо этому нарушителю
спокойствия, но с робостию попятился назад, увидевши длинную бороду и
страшно размалеванную рожу. "Нет, ты не ускользнешь от меня!" - кричал
голова, продолжая тащить своего пленника прямо в сени, который, не ока-
зывая никакого сопротивления, спокойно следовал за ним, как будто в свою
хату.
- Карпо, отворяй комору! - сказал голова десятскому. - Мы его в тем-
ную комору! А там разбудим писаря, соберем десятских, переловим всех
этих буянов и сегодня же и резолюцию всем им учиним.
Десятский забренчал небольшим висячим замком в сенях и отворил комо-
ру. В это самое время пленник, пользуясь темнотою сеней, вдруг вырвался
с необыкновенною силою из рук его.
- Куда? - закричал голова, ухватив его еще крепче за ворот.
- Пусти, это я! - слышался тоненький голос.
- Не поможет! не поможет, брат! Визжи себе хоть чертом, не только ба-
бою, меня не проведешь! - и толкнул его в темную комору так, что бедный
пленник застонал, упавши на пол, а сам в сопровождении десятского отпра-
вился в хату писаря, и вслед за ними, как пароход, задымился винокур.
В размышлении шли они все трое, потупив головы, и вдруг, на повороте
в темный переулок, разом вскрикнули от сильного удара по лбам, и такой
же крик отгрянул в ответ им. Голова, прищуривши глаз свой, с изумлением
увидел писаря с двумя десятскими.
- А я к тебе иду, пан писарь.
- А я к твоей милости, пан голова.
- Чудеса завелися, пан писарь.
- Чудные дела, пан голова.
- А что?
- Хлопцы бесятся! бесчинствуют целыми кучами по улицам. Твою милость
величают такими словами... словом, сказать стыдно; пьяный москаль побо-
ится вымолвить их нечестивым своим языком. (Все это худощавый писарь, в
пестрядевых шароварах и жилете цвету винных дрожжей, сопровождал протя-
гиванием шеи вперед и приведением ее тот же час в прежнее состояние.)
Вздремнул было немного, подняли с постели проклятые сорванцы своими
срамными песнями и стуком! Хотел было хорошенько приструнить их, да, по-
камест надел шаровары и жилет, все разбежались куда ни попало. Самый
главный, однако ж, не увернулся от нас. Распевает он теперь в той хате,
где держат колодников. Душа горела у меня узнать эту птицу, да рожа за-
мазана сажею, как у черта, что кует гвозди для грешников.
- А как он одет, пан писарь?
- В черном вывороченном тулупе, собачий сын, пан голова.
- А не лжешь ли ты, пан писарь? Что, если этот сорванец сидит теперь
у меня в комоде?
- Нет, пан голова. Ты сам, не во гнев будь сказано, погрешил немного.
- Давайте огня! мы посмотрим его!
Огонь принесли, дверь отперли, и голова ахнул от удивления, увидев
перед собою свояченицу.
- Скажи, пожалуйста, - с такими словами она приступила к нему, - ты
не свихнул еще с последнего ума? Была ли в одноглазой башке твоей хоть
капля мозгу, когда толкнул ты меня в темную комору? счастье, что не уда-
рилась головою об железный крюк. Разве я не кричала тебе, что это я?
Схватил, проклятый медведь, своими железными лапами, да и толкает! Чтоб
тебя на том свете толкали черти!..
Последние слова вынесла она за дверь на улицу, куда отправилась для
какие-нибудь своих причин.
- Да, я вижу, что это ты! - сказал голова, очнувшись. - Что скажешь,
пан писарь, не шельма этот проклятый сорвиголова?
- Шельма, пан голова.
- Не пора ли нам всех этих повес прошколить хорошенько и заставить их
заниматься делом?
- Давно пора, давно пора, пан голова.
- Они, дурни, забрали себе... Кой черт? мне почудился крик свояченицы
на улице; они, дурни, забрали себе в голову, что я им ровня. Они думают,
что я какой-нибудь их брат, простой козак! - Небольшой последовавший за
сим кашель и устремление глаза исподлобья вокруг давало догадываться,
что голова готовится говорить о чем-то важном. - В тысячу... этих прок-
лятых названий годов, хоть убей, не выговорю; ну, году, комиссару тог-
дашнему Ледачему дан был приказ выбрать из козаков такого, который бы
был посмышленее всех. О! - это "о!" голова произнес, поднявши палец
вверх, - посмышленее всех! в проводники к царице. Я тогда...
- Что и говорить! Это всякий уже знает, пан голова. Все знают, как ты
выслужил царскую ласку. Признайся теперь, моя правда вышла: хватил нем-
ного на душу греха, сказавши, что поймал этого сорванца в вывороченном
тулупе?
- А что до этого дьявола в вывороченном тулупе, то его, в пример дру-
гим, заковать в кандалы и наказать примерно. Пусть знают, что значит
власть! От кого же и голова поставлен, как не от царя? Потом доберемся и
до других хлопцев: я не забыл, как проклятые сорванцы вогнали в огород
стадо свиней, переевших мою капусту и огурцы; я не забыл, как чертовы
дети отказались вымолотить мое жито; я не забыл... Но провались они, мне
нужно непременно узнать, какая это шельма в вывороченном тулупе.
- Это проворная, видно, птица! - сказал винокур, которого щеки в про-
должение всего этого разговора беспрерывно заряжались дымом, как осадная
пушка, и губы, оставив коротенькую люльку, выбросили целый облачный фон-
тан. - Эдакого человека не худо, на всякий случай, и при виннице дер-
жать; а еще лучше повесить на верхушке дуба вместо паникадила.
