Ку'хва, род кадки; похожая на опрокинутую дном кверху бочку.
Ку'холь, глиняная кружка.
Лева'да, усадьба.
Лю'лька, трубка.
Нами'тка, белое покрывало из жидкого полотна, носимое на голове
женщинами, с откинутыми назад концами.
Нечу'й-ветер, трава.
Паляни'ца, небольшой хлеб, несколько плоский.
Па'рубок, парень.
Пейсики, жидовские локоны.
Пе'кло, ад.
Переполо'х, испуг. Выливать переполох - лечить испуг.
Петровы батоги', трава.
Пла'хта, нижняя одежда женщин из шерстяной клетчатой материи.
Пи'вкопы, двадцать пять копеек.
Пи'щик, пищалка, дудка, небольшая свирель.
По'кут, место под образами.
Полутабе'нек, старинная шелковая материя.
Сви'тка, род полукафтанья.
Скры'ня, большой сундук.
Сма'лец, бараний жир.
Сопи'лка, свирель.
Су'кня, старинная одежда женщин из сукна.
Сырове'ц, хлебный квас.
Тесная баба, игра, в которую играют школьники в классе: жмутся тесно
на скамье, покамест одна половина не вытеснит другую.
Хло'пец, мальчик.
Ху'стка, платок носовой.
Цибу'ля, лук.
Череви'ки, башмаки.
Чумаки', малороссияне, едущие за солью и рыбою, обыкновенно в
Крым.
Швец, сапожник.
Ши'беник, висельник.
НОЧЬ ПЕРЕД РОЖДЕСТВОМ
Последний день перед рождеством прошел. Зимняя, ясная ночь поступила.
Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и
всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа.1 Морози-
ло сильнее, чем с утра; но зато так было тихо, что скрып мороза под са-
погом слышался за полверсты. Еще ни одна толпа парубков не показывалась
под окнами хат; месяц один только заглядывал в них украдкою, как бы вы-
зывая принаряживавшихся девушек выбежать скорее на скрыпучий снег. Тут
через трубу одной хаты клубами повалился дым и пошел тучею по небу, и
вместе с дымом поднялась ведьма верхом на метле.
1 Колядовать у нас называется петь под окнами накануне рождества пес-
ни, которые называются колядками. Тому, кто колядует, всегда кинет в ме-
шок хозяйка, или хозяин, или кто остается дома колбасу, или хлеб, или
медный грош, чем кто богат. Говорят, что был когда-то болван Коляда, ко-
торого принимали за бога, и что будто оттого пошли и колядки. Кто его
знает? Не нам, простым людям, об этом толковать. Прошлый год отец Осип
запретил было колядовать по хуторам, говоря, что будто сим народ угожда-
ет сатане. Однако ж если сказать правду, то в колядках и слова нет про
Коляду. Поют часто про рождество Христа; а при конце желают здоровья хо-
зяину, хозяйке, детям и всему дому.
Замечание пасечника. (Прим. Н.В.Гоголя.)
Если бы в это время проезжал сорочинский заседатель на тройке обыва-
тельских лошадей, в шапке с барашковым околышком, сделанной по манеру
уланскому, в синем тулупе, подбитом черными смушками, с дьявольски спле-
тенною плетью, которою имеет он обыкновение подгонять своего ямщика, то
он бы, верно, приметил ее, потому что от сорочинского заседателя ни одна
ведьма на свете не ускользнет. Он знает наперечет, сколько у каждой бабы
свинья мечет поросенков, и сколько в сундуке лежит полотна, и что именно
из своего платья и хозяйства заложит добрый человек в воскресный день в
шинке. Но сорочинский заседатель не проезжал, да и какое ему дело до чу-
жих, у него своя волость. А ведьма между тем поднялась так высоко, что
одним только черным пятнышком мелькала вверху. Но где ни показывалось
пятнышко, там звезды, одна за другою, пропадали на небе. Скоро ведьма
набрала их полный рукав. Три или четыре еще блестели. Вдруг, с противной
стороны, показалось другое пятнышко, увеличилось, стало растягиваться, и
уже было не пятнышко. Близорукий, хотя бы надел на нос вместо очков ко-
леса с комиссаровой брички, и тогда бы не распознал, что это такое. Спе-
реди совершенно немец2: узенькая, беспрестанно вертевшаяся и нюхавшая
все, что ни попадалось, мордочка оканчивалась, как и у наших свиней,
кругленьким пятачком, ноги были так тонки, что если бы такие имел ярес-
ковский голова, то он переломал бы их в первом козачке. Но зато сзади он
был настоящий губернский стряпчий в мундире, потому что у него висел
хвост, такой острый и длинный, как теперешние мундирные фалды; только
разве по козлиной бороде под мордой, по небольшим рожкам, торчавшим на
голове, и что весь был не белее трубочиста, можно было догадаться, что
он не немец и не губернский стряпчий, а просто черт, которому последняя
ночь осталась шататься по белому свету и выучивать грехам добрых людей.
Завтра же, с первыми колоколами к заутрене, побежит он без оглядки, под-
жавши хвост, в свою берлогу.
2 Немцем называют у нас всякого, кто только из чужой земли, хоть будь
он француз, или цесарец, или швед - все немец. (Прим. Н.В.Гоголя.)
Между тем черт крался потихоньку к месяцу и уже протянул было руку
схватить его, но вдруг отдернул ее назад, как бы обжегшись, пососал
пальцы, заболтал ногою и забежал с другой стороны, и снова отскочил и
отдернул руку. Однако ж, несмотря на все неудачи, хитрый черт не оставил
своих проказ. Подбежавши, вдруг схватил он обеими руками месяц, кривля-
ясь и дуя, перекидывал его из одной руки в другую, как мужик, доставший
голыми руками огонь для своей люльки; наконец поспешно спрятал в карман
и, как будто ни в чем не бывал, побежал далее.
В Диканьке никто не слышал, как черт украл месяц. Правда, волостной
писарь, выходя на четвереньках из шинка, видел, что месяц ни с сего ни с
того танцевал на небе, и уверял с божбою в том все село; но миряне кача-
ли головами и даже подымали его на смех. Но какая же была причина ре-
шиться черту на такое беззаконное дело? А вот какая: он знал, что бога-
тый козак Чуб приглашен дьяком на кутью, где будут: голова; приехавший
из архиерейской певческой родич дьяка в синем сюртуке, бравший самого
низкого баса; козак Свербыгуз и еще кое-кто; где, кроме кутьи, будет ва-
ренуха, перегонная на шафран водка и много всякого съестного. А между
тем его дочка, красавица на всем селе, останется дома, а к дочке, навер-
ное, придет кузнец, силач и детина хоть куда, который черту был против-
нее проповедей отца Кондрата. В досужее от дел время кузнец занимался
малеванием и слыл лучшим живописцем во всем околотке. Сам еще тогда
здравствовавший сотник Л...ко вызывал его нарочно в Полтаву выкрасить
дощатый забор около его дома. Все миски, из которых диканьские козаки
хлебали борщ, были размалеваны кузнецом. Кузнец был богобоязливый чело-
век и писал часто образа святых: и теперь еще можно найти в Т... церкви
его евангелиста Луку. Но торжеством его искусства была одна картина, на-
малеванная на стене церковной в правом притворе, в которой изобразил он
святого Петра в день Страшного суда, с ключами в руках, изгонявшего из
ада злого духа; испуганный черт метался во все стороны, предчувствуя
свою погибель, а заключенные прежде грешники били и гоняли его кнутами,
поленами и всем чем ни попало. В то время, когда живописец трудился над
этою картиною и писал ее на большой деревянной доске, черт всеми силами
старался мешать ему: толкал невидимо под руку, подымал из горнила в куз-
нице золу и обсыпал ею картину; но, несмотря на все, работа была конче-
на, доска внесена в церковь и вделана в стену притвора, и с той поры
черт поклялся мстить кузнецу.
Одна только ночь оставалась ему шататься на белом свете; но и в эту
ночь он выискивал чем-нибудь выместить на кузнеце свою злобу. И для это-
го решился украсть месяц, в той надежде, что старый Чуб ленив и не легок
на подъем, к дьяку же от избы не так близко: дорога шла по-за селом, ми-
мо мельниц, мимо кладбища, огибала овраг. Еще при месячной ночи варенуха
и водка, настоянная на шафран, могла бы заманить Чуба, но в такую темно-
ту вряд ли бы удалось кому стащить его с печки и вызвать из хаты. А куз-
нец, который был издавна не в ладах с ним, при нем ни за что не отважит-
ся идти к дочке, несмотря на свою силу.
Таким-то образом, как только черт спрятал в карман свой месяц, вдруг
по всему миру сделалось так темно, что не всякий бы нашел дорогу к шин-
ку, не только к дьяку. Ведьма, увидевши себя вдруг в темноте, вскрикну-
ла. Тут черт, подъехавши мелким бесом, подхватил ее под руку и пустился
нашептывать на ухо то самое, что обыкновенно нашептывают всему женскому
роду. Чудно устроено на нашем свете! Все, что ни живет в нем, все силит-
ся перенимать и передразнивать один другого. Прежде, бывало, в Миргороде
один судья да городничий хаживали зимою в крытых сукном тулупах, а все
мелкое чиновничество носило просто нагольные; теперь же и заседатель и
подкоморий отсмалили себе новые шубы из решетиловских смушек с суконною
покрышкою. Канцелярист и волостной писарь третьего году взяли синей ки-
тайки по шести гривен аршин. Пономарь сделал себе нанковые на лето шаро-
вары и жилет из полосатого гаруса. Словом, все лезет в люди! Когда эти
люди не будут суетны! Можно побиться об заклад, что многим покажется
удивительно видеть черта, пустившегося и себе туда же. Досаднее всего
то, что он, верно, воображает себя красавцем, между тем как фигура -
взглянуть совестно. Рожа, как говорит Фома Григорьевич, мерзость мер-
зостью, однако ж и он строит любовные куры! Но на небе и под небом так
сделалось темно, что ничего нельзя уже было видеть, что происходило да-
лее между ними.
- Так ты, кум, еще не был у дьяка в новой хате? - говорил козак Чуб,
выходя из дверей своей избы, сухощавому, высокому, в коротком тулупе,
мужику с обросшею бородою, показывавшею, что уже более двух недель не
прикасался к ней обломок косы, которым обыкновенно мужики бреют свою бо-
роду за неимением бритвы. - Там теперь будет добрая попойка! - продолжал
Чуб, осклабив при этом свое лицо. - Как бы только нам не опоздать.
При сем Чуб поправил свой пояс, перехватывавший плотно его тулуп,
нахлобучил крепче свою шапку, стиснул в руке кнут - страх и грозу докуч-
ливых собак; но, взглянув вверх, остановился...
- Что за дьявол! Смотри! смотри, Панас!..
- Что? - произнес кум и поднял свою голову также вверх.
- Как что? месяца нет!
- Что за пропасть! В самом деле нет месяца.
- То-то что нет, - выговорил Чуб с некоторою досадою на неизменное
равнодушие кума. - Тебе небось и нужды нет.
- А что мне делать!
- Надобно же было, - продолжал Чуб, утирая рукавом усы, - какому-то
дьяволу, чтоб ему не довелось, собаке, поутру рюмки водки выпить, вме-
шаться!.. Право, как будто на смех... Нарочно, сидевши в хате, глядел в
окно: ночь - чудо! Светло, снег блещет при месяце. Все было видно, как
днем. Не успел выйти за дверь - и вот, хоть глаз выколи!
Чуб долго еще ворчал и бранился, а между тем в то же время раздумы-
вал, на что бы решиться. Ему до смерти хотелось покалякать о всяком
вздоре у дьяка, где, без всякого сомнения, сидел уже и голова, и приез-
жий бас, и дегтярь Микита, ездивший через каждые две недели в Полтаву на
торги и отпускавший такие шутки, что все миряне брались за животы со
смеху. Уже видел Чуб мысленно стоявшую на столе варенуху. Все это было
заманчиво, правда; но темнота ночи напомнила ему о той лени, которая так
мила всем козакам. Как бы хорошо теперь лежать, поджавши под себя ноги,
на лежанке, курить спокойно люльку и слушать сквозь упоительную дремоту
колядки и песни веселых парубков и девушек, толпящихся кучами под окна-
ми. Он бы, без всякого сомнения, решился на последнее, если бы был один,
но теперь обоим не так скучно и страшно идти темною ночью, да и не хоте-
лось-таки показаться перед другими ленивым или трусливым. Окончивши поб-
ранки, обратился он снова к куму:
- Так нет, кум, месяца?
- Нет.
- Чудно, право! А дай понюхать табаку. У тебя, кум, славный табак!
Где ты берешь его?
- Кой черт, славный!- отвечал кум, закрывая березовую тавлинку, иско-
