особливо когда выпивали где-нибудь на веселой сходке лишнее, что Солоха
точно ведьма; что парубок Кизяколупенко видел у нее сзади хвост величи-
ною не более бабьего веретена; что она еще в позапрошлый четверг черною
кошкою перебежала дорогу; что к попадье раз прибежала свинья, закричала
петухом, надела на голову шапку отца Кондрата и убежала назад.
Случилось, что тогда, когда старушки толковали об этом, пришел ка-
кой-то коровий пастух Тымиш Коростявый. Он не преминул рассказать, как
летом, перед самою петровкою, когда он лег спать в хлеву, подмостивши
под голову солому, видел собственными глазами, что ведьма, с распущенною
косою, в одной рубашке, начала доить коров, а он не мог пошевельнуться,
так был околдован; подоивши коров, она пришла к нему и помазала его губы
чем-то таким гадким, что он плевал после того целый день. Но все это
что-то сомнительно, потому что один только сорочинский заседатель может
увидеть ведьму. И оттого все именитые козаки махали руками, когда слыша-
ли такие речи. "Брешут сучи бабы!" - бывал обыкновенный ответ их.
Вылезши из печки и оправившись, Солоха, как добрая хозяйка, начала
убирать и ставить все к своему месту, но мешков не тронула: "Это Вакула
принес, пусть же сам и вынесет!" Черт между тем, когда еще влетал в тру-
бу, как-то нечаянно оборотившись, увидел Чуба об руку с кумом, уже дале-
ко от избы. Вмиг вылетел он из печки, перебежал им дорогу и начал разры-
вать со всех сторон кучи замерзшего снега. Поднялась метель. В воздухе
забелело. Снег метался взад и вперед сетью и угрожал залепить глаза, рот
и уши пешеходам. А черт улетел снова в трубу, в твердой уверенности, что
Чуб возвратится вместе с кумом назад, застанет кузнеца и отпотчует его
так, что он долго будет не в силах взять в руки кисть и малевать обидные
карикатуры.
В самом деле, едва только поднялась метель и ветер стал резать прямо
в глаза, как Чуб уже изъявил раскаяние и, нахлобучивая глубже на голову
капелюхи, угощал побранками себя, черта и кума. Впрочем, эта досада была
притворная. Чуб очень рад был поднявшейся метели. До дьяка еще остава-
лось в восемь раз больше того расстояния, которое они прошли. Путешест-
венники поворотили назад. Ветер дул в затылок; но сквозь метущий снег
ничего не было видно.
- Стой, кум! мы, кажется, не туда идем, - сказал, немного отошедши,
Чуб, - я не вижу ни одной хаты. Эх, какая метель! Свороти-ка ты, кум,
немного в сторону, не найдешь ли дороги; а я тем временем поищу здесь.
Дернет же нечистая сила потаскаться по такой вьюге! Не забудь закричать,
когда найдешь дорогу. Эк, какую кучу снега напустил в очи сатана!
Дороги, однако ж, не было видно. Кум, отошедши в сторону, бродил в
длинных сапогах взад и вперед и, наконец, набрел прямо на шинок. Эта на-
ходка так его обрадовала, что он позабыл все и, стряхнувши с себя снег,
вошел в сени, нимало не беспокоясь об оставшемся на улице куме. Чубу по-
казалось между тем, что он нашел дорогу; остановившись, принялся он кри-
чать во все горло, но, видя, что кум не является, решился идти сам.
Немного пройдя, увидел он свою хату. Сугробы снега лежали около нее и
на крыше. Хлопая намерзнувшими на холоде руками, принялся он стучать в
дверь и кричать повелительно своей дочери отпереть ее.
- Чего тебе тут нужно? - сурово закричал вышедший кузнец.
Чуб, узнавши голос кузнеца, отступил несколько назад. "Э, нет, это не
моя хата, - говорил он про себя, - в мою хату не забредет кузнец. Опять
же, если присмотреться хорошенько, то и не кузнецова. Чья бы была это
хата? Вот на! не распознал! это хромого Левченка, который недавно женил-
ся на молодой жене. У него одного только хата похожа на мою. То-то мне
показалось и сначала немного чудно, что так скоро пришел домой. Однако ж
Левченко сидит теперь у дьяка, это я знаю; зачем же кузнец?.. Э-ге-ге!
он ходит к его молодой жене. Вот как! хорошо!.. теперь я все понял".
- Кто ты такой и зачем таскаешься под дверями? - произнес кузнец су-
ровее прежнего и подойдя ближе.
"Нет, не скажу ему, кто я, - подумал Чуб, - чего доброго, еще прико-
лотит, проклятый выродок!" - и, переменив голос, отвечал:
- Это я, человек добрый! пришел вам на забаву поколядовать немного
под окнами.
- Убирайся к черту с своими колядками! - сердито закричал Вакула. -
Что ж ты стоишь? Слышишь, убирайся сей же час вон!
Чуб сам уже имел это благоразумное намерение; но ему досадно показа-
лось, что принужден слушаться приказаний кузнеца. Казалось, какой-то
злой дух толкал его под руку и вынуждал сказать что-нибудь наперекор.
- Что ж ты, в самом деле, так раскричался? - произнес он тем же голо-
сом, - я хочу колядовать, да и полно!
- Эге! да ты от слов не уймешься!.. - Вслед за сими словами Чуб по-
чувствовал пребольной удар в плечо.
- Да вот это ты, как я вижу, начинаешь уже драться! - произнес он,
немного отступая.
- Пошел, пошел! - кричал кузнец, наградив Чуба другим толчком.
- Что ж ты! - произнес Чуб таким голосом, в котором изображалась и
боль, и досада, и робость. - Ты, вижу, не в шутку дерешься, и еще больно
дерешься!
- Пошел, пошел! - закричал кузнец и захлопнул дверь.
- Смотри, как расхрабрился! - говорил Чуб, оставшись один на улице. -
Попробуй подойти! вишь, какой! вот большая цаца! Ты думаешь, я на тебя
суда не найду? Нет, голубчик, я пойду, и пойду прямо к комиссару. Ты у
меня будешь знать! Я не посмотрю, что ты кузнец и маляр. Однако ж пос-
мотреть на спину и плечи: я думаю, синие пятна есть. Должно быть, больно
поколотил, вражий сын! Жаль, что холодно и не хочется скидать кожуха!
Постой ты, бесовский кузнец, чтоб черт поколотил и тебя, и твою кузницу,
ты у меня напляшешься! Вишь, проклятый шибеник! Однако ж ведь теперь его
нет дома. Солоха, думаю, сидит одна. Гм... оно ведь недалеко отсюда;
пойти бы! Время теперь такое, что нас никто не застанет. Может, и того,
будет можно... Вишь, как больно поколотил проклятый кузнец!
Тут Чуб, почесав свою спину, отправился в другую сторону. Приятность,
ожидавшая его впереди при свидании с Солохою, умаливала немного боль и
делала нечувствительным и самый мороз, который трещал по всем улицам, не
заглушаемый вьюжным свистом. По временам на лице его, которого бороду и
усы метель намылила снегом проворнее всякого цирюльника, тирански хвата-
ющего за нос свою жертву, показывалась полусладкая мина. Но если бы, од-
нако ж, снег не крестил взад и вперед всего перед глазами, то долго еще
можно было бы видеть, как Чуб останавливался, почесывал спину, произно-
сил: "Больно поколотил проклятый кузнец!" - и снова отправлялся в путь.
В то время, когда проворный франт с хвостом и козлиною бородою летал
из трубы и потом снова в трубу, висевшая у него на перевязи при боку ла-
дунка, в которую он спрятал украденный месяц, как-то нечаянно зацепив-
шись в печке, растворилась и месяц, пользуясь этим случаем, вылетел че-
рез трубу Солохиной хаты и плавно поднялся по небу. Все осветилось. Ме-
тели как не бывало. Снег загорелся широким серебряным полем и весь обсы-
пался хрустальными звездами. Мороз как бы потеплел. Толпы парубков и де-
вушек показались с мешками. Песни зазвенели, и под редкою хатою не тол-
пились колядующие.
Чудно блещет месяц! Трудно рассказать, как хорошо потолкаться в такую
ночь между кучею хохочущих и поющих девушек и между парубками, готовыми
на все шутки и выдумки, какие может только внушить весело смеющаяся
ночь. Под плотным кожухом тепло; от мороза еще живее горят щеки; а на
шалости сам лукавый подталкивает сзади.
Кучи девушек с мешками вломились в хату Чуба, окружили Оксану. Крик,
хохот, рассказы оглушили кузнеца. Все наперерыв спешили рассказать кра-
савице что-нибудь новое, выгружали мешки и хвастались паляницами, колба-
сами, варениками, которых успели уже набрать довольно за свои колядки.
Оксана, казалось, была в совершенном удовольствии и радости, болтала то
с той, то с другою и хохотала без умолку. С какой-то досадою и завистью
глядел кузнец на такую веселость и на этот раз проклинал колядки, хотя
сам бывал от них без ума.
- Э, Одарка! - сказала веселая красавица, оборотившись к одной из де-
вушек, - у тебя новые черевики! Ах, какие хорошие! и с золотом! Хорошо
тебе, Одарка, у тебя есть такой человек, который все тебе покупает; а
мне некому достать такие славные черевики.
- Не тужи, моя ненаглядная Оксана! - подхватил кузнец, - я тебе дос-
тану такие черевики, какие редкая панночка носит.
- Ты? - сказала, скоро и надменно поглядев на него, Оксана. - Посмот-
рю я, где ты достанешь черевики, которые могла бы я надеть на свою ногу.
Разве принесешь те самые, которые носит царица.
- Видишь, какие захотела! - закричала со смехом девичья толпа.
- Да, - продолжала гордо красавица, - будьте все вы свидетельницы:
если кузнец Вакула принесет те самые черевики, которые носит царица, то
вот мое слово, что выйду тот же час за него замуж.
Девушки увели с собою капризную красавицу.
- Смейся, смейся! - говорил кузнец, выходя вслед за ними. - Я сам
смеюсь над собою! Думаю, и не могу вздумать, куда девался ум мой. Она
меня не любит, - ну, бог с ней! будто только на всем свете одна Оксана.
Слава богу, девчат много хороших и без нее на селе. Да что Оксана? с нее
никогда не будет доброй хозяйки; она только мастерица рядиться. Нет,
полно, пора перестать дурачиться.
Но в самое то время, когда кузнец готовился быть решительным, ка-
кой-то злой дух проносил пред ним смеющийся образ Оксаны, говорившей
насмешливо: "Достань, кузнец, царицыны черевики, выйду за тебя замуж!"
Все в нем волновалось, и он думал только об одной Оксане.
Толпы колядующих, парубки особо, девушки особо, спешили из одной ули-
цы в другую. Но кузнец шел и ничего не видал и не участвовал в тех весе-
лостях, которые когда-то любил более всех.
Черт между тем не на шутку разнежился у Солохи: целовал ее руку с та-
кими ужимками, как заседатель у поповны, брался за сердце, охал и сказал
напрямик, что если она не согласится удовлетворить его страсти и, как
водится, наградить, то он готов на все: кинется в воду, а душу отправит
прямо в пекло. Солоха была не так жестока, притом же черт, как известно,
действовал с нею заодно. Она таки любила видеть волочившуюся за собою
толпу и редко бывала без компании; этот вечер, однако ж, думала провесть
одна, потому что все именитые обитатели села званы были на кутью к
дьяку. Но все пошло иначе: черт только что представил свое требование,
как вдруг послышался голос дюжего головы. Солоха побежала отворить
дверь, а проворный черт влез в лежавший мешок.
Голова, стряхнув с своих капелюх снег и выпивши из рук Солохи чарку
водки, рассказал, что он не пошел к дьяку, потому что поднялась метель;
а увидевши свет в ее хате, завернул к ней, в намерении провесть вечер с
нею.
Не успел голова это сказать, как в дверь послышался стук и голос
дьяка.
- Спрячь меня куда-нибудь, - шептал голова. - Мне не хочется теперь
встретиться с дьяком.
Солома думала долго, куда спрятать такого плотного гостя; наконец
выбрала самый болыпой мешок с углем; уголь высыпала в кадку, и дюжий го-
лова влез с усами, с головою и с капелюхами в мешок.
Дьяк вошел, покряхтывая и потирая руки, и рассказал, что у него не
был никто и что он сердечно рад этому случаю погулять немного у нее и не
испугался метели, Тут он подошел к ней ближе, кашлянул, усмехнулся, дот-
ронулся своими длинными пальцами ее обнаженной полной руки и произнес с
таким видом, в котором выказывалось и лукавство, и самодовольствие:
- А что это у вас, великолепная Солоха? - И, сказавши это, отскочил
он несколько назад.
- Как что? Рука, Осип Никифорович! - отвечала Солоха.
- Гм! рука! хе! хе! хе! - произнес сердечно довольный своим началом
