женщина, неся в руке солому. - Ступай в хату свою. Пора спать давно!
- Я пойду! - сказал, остановившись, мужик. - Я пойду. Я не посмотрю
на какого-нибудь голову. Что он думает, дидько б утысся его батькови!,
что он голова, что он обливает людей на морозе холодною водою, так и нос
поднял! Ну, голова, голова. Я сам себе голова. Вот убей меня бог! Бог
меня убей, я сам себе голова. Вот что, а не то что... - продолжал он,
подходя к первой попавшейся хате, и остановился перед окошком, скользя
пальцами по стеклу и стараясь найти деревянную ручку. - Баба, отворяй!
Баба, живей, говорят тебе, отворяй! Козаку спать пора!
- Куда ты, Каленик? Ты в чужую хату попал! - закричали, смеясь, поза-
ди его девушки, ворочавшиеся с веселых песней. - Показать тебе твою ха-
ту?
- Покажите, любезные молодушки!
- Молодушки? слышите ли, - подхватила одна, - какой учтивый Каленик!
За это ему нужно показать хату... но нет, наперед потанцуй!
- Потанцевать?.. эх вы, замысловатые девушки! - протяжно произнес Ка-
леник, смеясь и грозя пальцем и оступаясь, потому что ноги его не могли
держаться на одном месте. - А дадите перецеловать себя? Всех перецелую,
всех!.. - И косвенными шагами пустился бежать за ними.
Девушки подняли крик, перемешались; но после, ободрившись, перебежали
на другую сторону, увидя, что Каленик не слишком был скор на ноги.
- Вон твоя хата! - закричали они ему, уходя и показывая на избу, го-
раздо поболее прочих, принадлежавшую сельскому голове. Каленик послушно
побрел в ту сторону, принимаясь снова бранить голову.
Но кто же этот голова, возбудивший такие невыгодные о себе толки и
речи? О, этот голова важное лицо на селе. Покамест Каленик достигнет
конца пути своего, мы, без сомнения, успеем кое-что сказать о нем. Все
село, завидевши его, берется за шапки; а девушки, самые молоденькие, от-
дают добридень. Кто бы из парубков не захотел быть головою! Голове отк-
рыт свободный вход во все тавлинки; и дюжий мужик почтительно стоит,
снявши шапку, во все продолжение, когда голова запускает свои толстые и
грубые пальцы в его лубочную табакерку. В мирской сходке, или громаде,
несмотря на то что власть его ограничена несколькими голосами, голова
всегда берет верх и почти по своей воле высылает, кого ему угодно, ров-
нять и гладить дорогу или копать рвы. Голова угрюм, суров с виду и не
любит много говорить. Давно еще, очень давно, когда блаженной памяти ве-
ликая царица Екатерина ездила в Крым, был выбран он в провожатые; целые
два дни находился он в этой должпости и даже удостоился сидеть на козлах
с царицыным кучером. И с той самом поры еще голова выучился раздумно и
важно потуплять голову, гладить длинные, закрутившиеся вниз усы и кидать
соколиный взгляд исподлобья. И с той поры голова, об чем бы ни заговори-
ли с ним, всегда умеет поворотить речь на то, как он вез царицу и сидел
на козлах царской кареты. Голова любит иногда прикинуться глухим, особ-
ливо если услышит то, чего не хотелось бы ему слышать. Голова терпеть не
может щегольства: носит всегда свитку черного домашнего сукна, перепоя-
сывается шерстяным цветным поясом, и никто никогда не видал его в другом
костюме, выключая разве только времени проезда царицы в Крым, когда на
нем был синий козацкий жупан. Но это время вряд ли кто мог запомнить из
целого села; а жупан держит он в сундуке под замком. Голова вдов; но у
него живет в доме свояченица, которая варит обедать и ужинать, моет лав-
ки, белит хату, прядет ему на рубашки и заведывает всем домом. На селе
поговаривают, будто она совсем ему не родственница; но мы уже видели,
что у головы много недоброжелателей, которые рады распускать всякую кле-
вету. Впрочем, может быть, к этому подало повод и то, что свояченице
всегда не нравилось, если голова заходил в поле, усеянное жницами, или к
козаку, у которого была молодая дочка. Голова крив; но зато одинокий
глаз его злодей и далеко может увидеть хорошенькую поселянку. Не прежде,
однако ж, он наведет его на смазливое личико, пока не обсмотрится хоро-
шенько, не глядит ли откуда свояченица. Но мы почти все уже рассказали,
что нужно, о голове; а пьяный Каленик не добрался еще и до половины до-
роги и долго еще угощал голову всеми отборными словами, какие могли
только вспасть на лениво и несвязно поворачивавшийся язык его.
III
НЕОЖИДАННЫЙ СОПЕРНИК. ЗАГОВОР
- Нет, хлопцы, нет, не хочу! Что за разгулье такое! Как вам не надо-
ест повесничать? И без того уже прослыли мы бог знает какими буянами.
Ложитесь лучше спать! - Так говорил Левко разгульным товарищам своим,
подговаривавшим его на новые проказы. - Прощайте, братцы! покойная вам
ночь! - и быстрыми шагами шел от них по улице.
"Спит ли моя ясноокая Ганна?" - думал он, подходя к знакомой нам хате
с вишневыми деревьями. Среди тишины послышался тихий говор. Левко оста-
новился. Между деревьями забелела рубашка... "Что это значит?" - подумал
он и, подкравшись поближе, спрятался за дерево. При свете месяца блиста-
ло лицо стоявшей перед ним девушки... Это Ганна! Но кто же этот высокий
человек, стоявший к нему спиною? Напрасно обсматривал он: тень покрывала
его с ног до головы. Спереди только он был освещен немного; но малейший
шаг вперед Левка уже подвергал его неприятности быть открытым. Тихо
прислонившись к дереву, решился он остаться на месте. Девушка ясно выго-
ворила его имя.
- Левко? Левко еще молокосос! - говорил хрипло и вполголоса высокий
человек. - Если я встречу его когда-нибудь у тебя, я его выдеру за
чуб...
- Хотелось бы мне знать, какая это шельма похваляется выдрать меня за
чуб! - тихо проговорил Левко и протянул шею, стараясь не проронить ни
одного слова. Но незнакомец продолжал так тихо, что нельзя было ничего
расслушать.
- Как тебе не стыдно! - сказала Ганна по окончании его речи. - Ты
лжешь; ты обманываешь меня; ты меня не любишь; я никогда не поверю, что-
бы ты меня любил!
- Знаю, - продолжал высокий человек, - Левко много наговорил тебе
пустяков и вскружил твою голову (тут показалось парубку, что голос нез-
накомца не совсем незнаком и как будто он когда-то его слышал). Но я дам
себя знать Левку! - продолжал все так же незнакомец. - Он думает, что я
не вижу всех его шашней. Попробует он, собачий сын, каковы у меня кула-
ки.
При сем слове Левко не мог уже более удержать своего гнева. Подошедши
на три шага к нему, замахнулся он со всей силы, чтобы дать треуха, от
которого незнакомец, несмотря на свою видимую крепость, не устоял бы,
может быть, на месте; но в это время свет пал на лицо его, и Левко ос-
толбенел, увидевши, что перед ним стоял отец его. Невольное покачивание
головою и легкий сквозь зубы свист одни только выразили его изумление. В
стороне послышался шорох; Ганна поспешно влетела в хату, захлопнув за
собою дверь.
- Прощай, Ганна! - закричал в это время один из парубков, подкравшись
и обнявши голову; и с ужасом отскочил назад, встретивши жесткие усы.
- Прощай, красавица! - вскричал другой; но на сей раз полетел стремг-
лав от тяжелого толчка головы.
- Прощай, прощай, Ганна! - закричало несколько парубков, повиснув ему
на шею.
- Провалитесь, проклятые сорванцы! - кричал голова, отбиваясь и при-
топывая на них ногами. - Что я вам за Ганна! Убирайтесь вслед за отцами
на виселицу, чертовы дети! Поприставали, как мухи к меду! Дам я вам Ган-
ны!..
- Голова! Голова! это голова! - закричали хлопцы и разбежались во все
стороны.
- Ай да батько! - говорил Левко, очнувшись от своего изумления и гля-
дя вслед уходившему с ругательствами голове. - Вот какие за тобою водят-
ся проказы! славно! А я дивлюсь да передумываю, что б это значило, что
он все притворяется глухим, когда станешь говорить о деле. Постой же,
старый хрен, ты у меня будешь знать, как шататься под окнами молодых де-
вушек, будешь знать, как отбивать чужих невест! Гей, хлопцы! сюда! сюда!
- кричал он, махая рукою к парубкам, которые снова собирались в кучу. -
Ступайте сюда! Я увещевал вас идти спать, но теперь раздумал и готов
хоть целую ночь сам гулять с вами.
- Вот это дело! - сказал плечистый и дородный парубок, считавшийся
первым гулякой и повесой на селе. - Мне все кажется тошно, когда не уда-
ется погулять порядком и настроить штук. Все как будто недостает че-
го-то. Как будто потерял шапку или люльку; словом, не козак, да и
только.
- Согласны ли вы побесить хорошенько сегодня голову?
- Голову?
- Да, голову. Что он, в самом деле, задумал! Он управляется у нас,
как будто гетьман какой. Мало того что помыкает, как своими холопьями,
еще и подъезжает к дивчатам нашим. Ведь, я думаю, на всем селе нет смаз-
ливой девки, за которою бы не волочился голова.
- Это так, это так, - закричали в один голос все хлопцы.
- Что ж мы, ребята, за холопья? Разве мы не такого роду, как и он?
Мы, слава богу, вольные козаки! Покажем ему, хлопцы, что мы вольные ко-
заки!
- Покажем! - закричали парубки. - Да если голову, то и писаря не ми-
нуть!
- Не минем и писаря! А у меня, как нарочно, сложилась в уме славная
песня про голову. Пойдемте, я вас ее выучу, - продолжал Левко, ударив
рукою по струнам бандуры. - Да слушайте: попереодевайтесь, кто во что ни
попало!
- Гуляй, козацкая голова! - говорил дюжий повеса, ударив ногою в ногу
и хлопнув руками. - Что за роскошь! Что за воля! Как начнешь беситься -
чудится, будто поминаешь давние годы. Любо, вольно на сердце; а душа как
будто в раю. Гей, хлопцы! Гей, гуляй!..
И толпа шумно понеслась по улицам. И благочестивые старушки, пробуж-
денные криков, подымали окошки и крестились сонными руками, говоря: "Ну,
теперь гуляют парубки!"
IV
ПАРУБКИ ГУЛЯЮТ
Одна только хата светилась еще в конце улицы. Это жилище головы. Го-
лова уже давно окончил свой ужин и, без сомнения, давно бы уже заснул;
но у него был в это время гость, винокур, присланный строить винокурню
помещиком, имевшим небольшой участок земли между вольными козаками. Под
самым покутом, на почетном месте, сидел гость - низенький, толстенький
человечек с маленькими, вечно смеющимися глазками, в которых, кажется,
написано было то удовольствие, с каким курил он свою коротенькую люльку,
поминутно сплевывая и придавливая пальцем вылезавший из нее превращенный
в золу табак. Облака дыма быстро разрастались над ним, одевая его в си-
зый туман. Казалось, будто широкая труба с какой-нибудь винокурни, нас-
куча сидеть на своей крыше, задумала прогуляться и чинно уселась за сто-
лом в хате головы. Под носом торчали у него коротенькие и густые усы; но
они так неясно мелькали сквозь табачную атмосферу, что казались мышью,
которую винокур поймал и держал во рту своем, подрывая монополию амбар-
ного кота. Голова, как хозяин, сидел в одной только рубашке и полотняных
шароварах. Орлиный глаз его, как вечереющее солнце, начинал мало-помалу
жмуриться и меркнуть. На конце стола курил люльку один из сельских де-
сятских, составлявших команду головы, сидевший из почтения к хозяину в
свитке.
- Скоро же вы думаете, - сказал голова, оборотившись к винокуру и
кладя крест на зевнувший рот свой, - поставить вашу винокурню?
- Когда бог поможет, то сею осенью, может, и закурим. На покров,
бьюсь об заклад, что пан голова будет писать ногами немецкие крендели по
дороге.
По произнесении сих слов глазки винокура пропали; вместо их протяну-
лись лучи до самых ушей; все туловище стало колебаться от смеха, и весе-
лые губы оставили на мгновение дымившуюся люльку.
- Дай бог, - сказал голова, выразив на лице своем что-то подобное
улыбке. - Теперь еще, слава богу, винниц развелось немного. А вот в ста-
рое время, когда провожал я царицу по Переяславской дороге, еще покойный
Безбородько...
- Ну, сват, вспомнил время! Тогда от Кременчуга до самых Домен не
