ри. Проклятый поцелуй, казалось, оглушил его совершенно. Ему почудился
он громче, чем удар макогона об стену, которым обыкновенно в наше время
мужик прогоняет кутъю, за неимением фузеи и пороха.
Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже-хотел было покро-
пить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пи-
доркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги, закри-
чав: "Тятя, тятя! не бей Петруся!" Что прикажешь делать? у отца сердце
не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из ха-
ты: "Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть только под ок-
нами, то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы, да и оселедец
твой, вот уже он два раза обматывается около уха, не будь я Терентий
Корж, если не распрощается с твоею макушей!" Сказавши это, дал он ему
легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, по-
летел стремглав. Вот тебе и доцеловались! Взяла кручина наших голубков;
а тут и слух по селу, что к Коржу повадился ходить какой-то лях, обшитый
золотом, с усами, с саблею, со шпорами, с карманами, бренчавшими, как
звонок от мешочка, с которым пономарь наш, Тарас, отправляется каждый
день по церкви. Ну, известно, зачем ходят к отцу, когда у него водится
чернобровая дочка. Вот один раз Пидорка схватила, заливаясь слезами, на
руки Ивася своего: "Ивасю мой милый, Ивасю мой любый! беги к Петрусю,
мое золотое дитя, как стрела из лука; расскажи ему все: любила б его ка-
рие очи, целовала бы его белое личико, да не велит судьба моя. Не один
рушник вымочила горючими слезами. Тошно мне. Тяжело на сердце. И родной
отец - враг мне: неволит идти за нелюбого ляха. Скажи ему, что и свадьбу
готовят, только не будет музыки на нашей свадьбе: будут дьяки петь вмес-
то кобз и сопилок. Не пойду я танцевать с женихом своим: понесут меня.
Темная, темная моя будет хата: из кленового дерева, и вместо трубы крест
будет стоять на крыше!"
Как будто окаменев, не сдвинувшись с места, слушал. Петро, когда не-
винное дитя лепетало ему Пидоркины речи. "А я думал, несчастный, идти в
Крым и Туречину, навоевать золота и с добром приехать к тебе, моя краса-
вица. Да не быть тому. Недобрый глаз поглядел на нас. Будет же, моя до-
рогая рыбка, будет и у меня свадьба: только и дьяков не будет на той
свадьбе; ворон черный прокрячет вместо попа надо мною; гладкое поле бу-
дет моя хата; сизая туча - моя крыша; орел выклюет мои карие очи; вымоют
дожди козацкие косточки, и вихорь высушит их. Но что я? на кого? кому
жаловаться? Так уже, видно, бог велел, - пропадать так пропадать!" - да
прямехонько и побрел в шинок.
Тетка покойного деда немного изумилась, увидевши Петруся в шинке, да
еще в такую пору, когда добрый человек идет к заутрене, и выпучила на
него глаза, как будто спросонья, когда потребовал он кухоль сивухи мало
не с полведра. Только напрасно думал бедняжка залить свое горе. Водка
щипала его за язык, словно крапива, и казалась ему горше полыни. Кинул
от себя кухоль на землю. "Полно горевать тебе, козак!" - загремело
что-то басом над ним. Оглянулся: Басаврюк! у! какая образина! Волосы -
щетина, очи - как у вола! "Знаю, чего недостает тебе: вот чего!" Тут
брякнул он с бесовскою усмешкою кожаным, висевшим у него возле пояса,
кошельком.Вздрогнул Петро. "Ге-ге-ге! да как горит! - заревел он, пере-
сыпая на руку червонцы. - Ге-ге-ге! да как звенит! А ведь и дела только
одного потребую за целую гору таких цацек". -"Дьявол! - закричал Петро.
- Давай его! на все готов!" Хлопнули по рукам. "Смотри, Петро, ты поспел
как раз в пору: завтра Ивана Купала. Одну только эту ночь в году и цве-
тет папоротник. Не прозевай! Я тебя буду ждать о полночи в Медвежьем ов-
раге".
Я думаю, куры так не дожидаются той поры, когда баба вынесет им хлеб-
ных зерен, как дожидался Петрусь вечера. То и дело что смотрел, не ста-
новится ли тень от дерева длиннее, не румянится ли понизившееся солныш-
ко, - и что далее, тем нетерпеливей. Экая долгота! видно, день божий по-
терял где-нибудь конец свой. Вот уже и солнца нет. Небо только краснеет
на одной стороне. И оно уже тускнет. В поле становится холодней. Пример-
кает, примеркает и - смерклось. Насилу! С сердцем, только что не хотев-
шим выскочить из груди, собрался он в дорогу и бережно спустился густым
лесом в глубокий яр, называемый Медвежьим оврагом. Басаврюк уже поджидал
там. Темно, хоть в глаза выстрели. Рука об руку пробирались они по топ-
ким болотам, цепляясь за густо разросшийся терновник и спотыкаясь почти
на каждом шагу. Вот и ровное место. Огляделся Петро: никогда еще не слу-
чалось ему заходить сюда. Тут остановился и Басаврюк.
- Видишь ли ты, стоят перед тобою три пригорка? Много будет на них
цветов разных; но сохрани тебя нездешняя сила вырвать хоть один. Только
же зацветет папоротник, хватай его и не оглядывайся, что бы тебе позади
ни чудилось.
Петро хотел было спросить... глядь - и нет уже его. Подошел к трем
пригоркам; где же цветы? Ничего не видать. Дикий бурьян чернел кругом и
глушил все своею густотою. Но вот блеснула на небе зарница, и перед ним
показалась целая гряда цветов, все чудных, все невиданных; тут же и
простые листья папоротника. Поусомнился Петро и в раздумье стал перед
ними, подпершись обеими руками в боки.
- Что тут за невидальщина? десять раз на день, случается, видишь это
зелье; какое ж тут диво? Не вздумала ли дьявольская рожа посмеяться?
Глядь, краснеет маленькая цветочная почка и, как будто живая, движет-
ся. В самом деле, чудно! Движется и становится все больше, больше и
краснеет, как горячий уголь. Вспыхнула звездочка, что-то тихо затрещало,
и цветок развернулся перед его очами, словно пламя, осветив и другие
около себя.
"Теперь пора!" - подумал Петро и протянул руку. Смотрит, тянутся
из-за него сотни мохнатых рук также к цветку, а позади его что-то пере-
бегает с места на место. Зажмурив глаза, дернул он за стебелек, и цветок
остался в его руках. Все утихло. На пне показался сидящим Басаврюк, весь
синий, как мертвец. Хоть бы пошевелился одним пальцем. Очи недвижно ус-
тавлены на что-то, видимое ему одному только; рот вполовину разинут, и
ни ответа. Вокруг не шелохнет. Ух, страшно!.. Но вот послышался свист,
от которого захолонуло у Петра внутри, и почудилось ему, будто трава за-
шумела, цветы начали между собою разговаривать голоском тоненьким, будто
серебряные колокольчики; деревья загремели сыпучею бранью... Лицо Басав-
рюка вдруг ожило; очи сверкнули." Насилу воротилась, яга!- проворчал он
сквозь зубы. - Гляди, Петро, станет перед тобою сейчас красавица: делай
все, что ни прикажет, не то пропал навеки!" Тут разделил он суковатою
палкою куст терновника, и перед ними показалась избушка, как говорится,
на курьих ножках. Басаврюк ударил кулаком, и стена зашаталась. Большая
черная собака выбежала навстречу и с визгом, оборотившись в кошку, кину-
лась в глаза им. "Не бесись, не бесись, старая черточка!" - проговорил
Басаврюк, приправив таким словцом, что добрый человек и уши бы заткнул.
Глядь, вместо кошки старуха, с лицом, сморщившимся, как печеное яблоко,
вся согнутая в дугу; нос с подбородком словно щипцы, которыми щелкают
орехи. "Славная красавица!" - подумал Петро, и мурашки пошли по спине
его. Ведьма вырвала у него цветок из рук, наклонилась и что-то долго
шептала над ним, вспрыскивая какою-то водою. Искры посыпались у ней изо
рта; пена показалась на губах. "Бросай!" - сказала она, отдавая цветок
ему. Петро подбросил, и, что за чудо? - цветок не упал прямо, но долго
казался огненным шариком посреди мрака и, словно лодка, плавал по возду-
ху; наконец потихоньку начал спускаться ниже и упал так далеко, что едва
приметна была звездочка, не больше макового зерна. "Здесь!" - глухо
прохрипела старуха; а Басаврюк, подавая ему заступ, примолвил: "Копай
здесь, Петро. Тут увидишь ты столько золота, сколько ни тебе, ни Коржу
не снилось".Петро, поплевав в руки, схватил заступ, надавил ногою и вы-
воротил землю, в другой, в третий, еще раз... что-то твердое!.. Заступ
звенит и нейдет далее. Тут глаза его ясно начали различать небольшой,
окованный железом сундук. Уже хотел он было достать его рукою, но сундук
стал уходить в землю, и все, чем далее, глубже, глубже; а позади его
слышался хохот, более схожий с змеиным шипеньем. "Нет, не видать тебе
золота, покамест не достанешь крови человеческой!" - сказала ведьма и
подвела к нему дитя лет шести, накрытое белою простынею, показывая зна-
ком, чтобы он отсек ему голову. Остолбенел Петро. Малость, отрезать ни
за что ни про что человеку голову, да еще и безвинному ребенку! В серд-
цах сдернул он простыню, накрывавшую его голову, и что же? Перед ним
стоял Ивась. И ручонки сложило бедное дитя накрест, и головку повеси-
ло... Как бешеный подскочил с ножом к ведьме Петро и уже занес было ру-
ку...
- А что ты обещал за девушку?.. - грянул Басаврюк и словно пулю поса-
дил ему в спину. Ведьма топнула ногою: синее пламя выхватилось из земли;
середина ее вся осветилась и стала как будто из хрусталя вылита; и все,
что ни было под землею, сделалось видимо как на ладони. Червонцы, доро-
гие камни, в сундуках, в котлах, грудами были навалены под тем самым
местом, где они стояли. Глаза его загорелись... ум помутился... Как бе-
зумный, ухватился он за нож, и безвинная кровь брызнула ему в очи...
Дьявольский хохот загремел со всех сторон. Безобразные чудища стаями
скакали перед ним. Ведьма, вцепившись руками в обезглавленный труп, как
волк, пила из него кровь... Все пошло кругом в голове его! Собравши все
силы, бросился бежать он. Все покрылось перед ним красным цветом. Де-
ревья, все в крови, казалось, горели и стонали. Небо, распалившись, дро-
жало... Огненные пятна, что молнии, мерещились в его глазах. Выбившись
из сил, вбежал он в свою лачужку и, как сноп, повалился на землю. Мерт-
вый сон охватил его.
Два дни и две ночи спал Петро без просыпу. Очнувшись на третий день,
долго осматривал он углы своей хаты; но напрасно старался что-нибудь
припомнить: память его была как карман старого скряги, из которого по-
лушки не выманишь. Потянувшись немного, услышал он, что в ногах брякну-
ло. Смотрит: два мешка с золотом. Тут только, будто сквозь сон, вспомнил
он, что искал какого-то клада, что было ему одному страшно в лесу... Но
за какую цену, как достался он, этого никаким образом не мог понять.
Увидел Корж мешки и разнежился: "Сякой, такой Петрусь, немазаный! да
я ли не любил его? да не был ли у меня он как сын родной?" - и понес
хрыч небывальщину, так что того до слез разобрало. Пидорка стала расска-
зывать ему, как проходившие мимо цыгане украли Ивася. Но Петро не мог
даже вспомнить лица его: так обморочила проклятая бесовщина! Мешкать бы-
ло незачем. Поляку дали под нос дулю, да и заварили свадьбу: напекли ши-
шек, нашили рушников и хусток, выкатили бочку горелки; посадили за стол
молодых; разрезали коровай; брякнули в бандуры, цимбалы, сопилки, кобзы
- и пошла потеха...
В старину свадьба водилась не в сравненье с нашей. Тетка моего деда,
бывало, расскажет - люли только! Как дивчата, в нарядном головном уборе
из желтых, синих и розовых стричек, на верх которых навязывался золотой
галун,в тонких рубашках, вышитых по всему шву красным шелком и унизанных
мелкими серебряными цветочками, в сафьянных сапогах на высоких железных
подковах, плавно, словно павы, и с шумом, что вихорь, скакали в горнице.
Как молодицы, с корабликом на голове, которого верх сделан был весь из
сутозолотой парчи, с небольшим вырезом на затылке, откуда выглядывал зо-
лотой очипок, с двумя выдавшимися, один наперед, другой назад, рожками
самого мелкого черного смушка; в синих, из лучшего полутабенеку, с крас-
