СОРОЧИНСКАЯ ЯРМАРКА
I
Менi нудно в хатi жить.
Ой, вези ж мене iз дому,
Де багацько грому, грому,
Де гопцюють все дiвки,
Де гуляють парубки!
Из старинной легенды
Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно
жарки те часы, когда полдень блещет в тишине и зное и голубой неизмери-
мый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землею, кажется, зас-
нул, весь потонувши в неге, обнимая и сжимая прекрасную в воздушных
объятиях своих! На нем ни облака. В поле ни речи. Все как будто умерло;
вверху только, в небесной глубине, дрожит жаворонок, и серебряные песни
летят по воздушным ступеням на влюбленную землю, да изредка крик чайки
или звонкий голос перепела отдается в степи. Лениво и бездумно, будто
гуляющие без цели, стоят подоблачные дубы, и ослепительные удары солнеч-
ных лучей зажигают целые живописные массы листьев, накидывая на другие
темную, как ночь, тень, по которой только при сильном ветре прыщет золо-
то. Изумруды, топазы, яхонты эфирных насекомых сыплются над пестрыми
огородами, осеняемыми статными подсолнечниками. Серые стога сена и золо-
тые снопы хлеба станом располагаются в поле и кочуют по его неизмеримос-
ти. Нагнувшиеся от тяжести плодов широкие ветви черешен, слив, яблонь,
груш; небо, его чистое зеркало - река в зеленых, гордо поднятых рамах...
как полно сладострастия и неги малороссийское лето!
Такою роскошью блистал один из дней жаркого августа тысячу во-
семьсот... восемьсот... Да, лет тридцать будет назад тому, когда дорога,
верст за десять до местечка Сорочинец, кипела народом, поспешавшим со
всех окрестных и дальних хуторов на ярмарку. С утра еще тянулись нескон-
чаемою вереницею чумаки с солью и рыбою. Горы горшков, закутанных в се-
но, медленно двигались, кажется, скучая своим заключением и темнотою;
местами только какая-нибудь расписанная ярко миска или макитра хвастливо
выказывалась из высоко взгроможденного на возу плетня и привлекала уми-
ленные взгляды поклонников роскоши. Много прохожих поглядывало с за-
вистью на высокого гончара, владельца сих драгоценностей, который мед-
ленными шагами шел за своим товаром, заботливо окутывая глиняных своих
щеголей и кокеток ненавистным для них сеном.
Одиноко в стороне тащился на истомленных волах воз, наваленный мешка-
ми, пенькою, полотном и разною домашнею поклажею, за которым брел, в
чистой полотняной рубашке и запачканных полотняных шароварах, его хозя-
ин. Ленивою рукой обтирал он катившийся градом пот со смуглого лица и
даже капавший с длинных усов, напудренных тем неумолимым парикмахером,
который без зову является и к красавице и к уроду и насильно пудрит нес-
колько тысяч уже лет весь род человеческий. Рядом с ним шла привязанная
к возу кобыла, смиренный вид которой обличал преклонные лета ее. Много
встречных, и особливо молодых парубков, брались за шапку, поравнявшись с
нашим мужиком. Однако ж не седые усы и не важная поступь его заставляли
это делать; стоило только поднять глаза немного вверх, чтоб увидеть при-
чину такой почтительности: на возу сидела хорошенькая дочка с круглым
личиком, с черными бровями, ровными дугами поднявшимися над светлыми ка-
рими глазами, с беспечно улыбавшимися розовыми губками, с повязанными на
голове красными и синими лентами, которые, вместе с длинными косами и
пучком полевых цветов, богатою короною покоились на ее очаровательной
головке. Все, казалось, занимало ее; все было ей чудно, ново... и хоро-
шенькие глазки беспрестанно бегали с одного предмета на другой. Как не
рассеяться! в первый раз на ярмарке! Девушка в осьмнадцать лет в первый
раз на ярмарке!.. Но ни один из прохожих и проезжих не знал, чего ей
стоило упросить отца взять с собою, который и душою рад бы был это сде-
лать прежде, если бы не злая мачеха, выучившаяся держать его в руках так
же ловко, как он вожжи своей старой кобылы, тащившейся, за долгое служе-
ние, теперь на продажу. Неугомонная супруга... но мы и позабыли, что и
она тут же сидела на высоте воза, в нарядной шерстяной зеленой кофте, по
которой, будто по горностаевому меху, нашиты были хвостики, красного
только цвета, в богатой плахте, пестревшей, как шахматная доска, и в
ситцевом цветном очипке, придававшем какую-то особенную важность ее
красному, полному лицу, по которому проскальзывало что-то столь неприят-
ное, столь дикое, что каждый тотчас спешил перенести встревоженный
взгляд свой на веселенькое личико дочки.
Глазам наших путешественников начал уже открываться Пс°л; издали уже
веяло прохладою, которая казалась ощутительнее после томительного, раз-
рушающего жара. Сквозь темно- и светло-зеленые листья небрежно раскидан-
ных по лугу осокоров, берез и тополей засверкали огненные, одетые холо-
дом искры, и река-красавица блистательно обнажила серебряную грудь свою,
на которую роскошно падали зеленые кудри дерев. Своенравная, как она в
те упоительные часы, когда верное зеркало так завидно заключает в себе
ее полное гордости и ослепительного блеска чело, лилейные плечи и мра-
морную шею, осененную темною, упавшею с русой головы волною, когда с
презрением кидает одни украшения, чтобы заменить их другими, и капризам
ее конца нет, - она почти каждый год переменяла свои окрестности, выби-
рая себе новый путь и окружая себя новыми, разнообразными ландшафтами.
Ряды мельниц подымали на тяжелые колеса свои широкие волны и мощно кида-
ли их, разбивая в брызги, обсыпая пылью и обдавая шумом окрестность. Воз
с знакомыми нам пассажирами взъехал в это время на мост, и река во всей
красоте и величии, как цельное стекло, раскинулась перед ними. Небо, зе-
леные и синие леса люди, возы с горшками, мельницы - все опрокинулось,
стояло и ходило вверх ногами, не падая в голубую прекрасную бездну. Кра-
савица наша задумалась, глядя на роскошь вида, и позабыла даже лущить
свой подсолнечник, которым исправно занималась во все продолжение пути,
как вдруг слова: "Ай да дивчина!" - поразили слух ее. Оглянувшисъ, уви-
дела она толпу стоявших на мосту парубков, из которых один, одетый поще-
голеватее прочих, в белой свитке и в серой шапке решетиловских смушек,
подпершись в бока, молодецки поглядывал на проезжающих. Красавица не
могла не заметить его загоревшего, но исполненного приятности лица и ог-
ненных очей, казалось, стремившихся видеть ее насквозь, и потупила глаза
при мысли, что, может быть, ему принадлежало произнесенное слово.
- Славная дивчина! - продолжал парубок в белой свитке, не сводя с нее
глаз. - Я бы отдал все свое хозяйство, чтобы поцеловать ее. А вот впере-
ди и дьявол сидит!
Хохот поднялся со всех сторон; но разряженной сожительнице медленно
выступавшего супруга не слишком показалось такое приветствие: красные
щеки ее превратились в огненные, и треск отборных слов посыпался дождем
на голову разгульного парубка
- Чтоб ты подавился, негодный бурлак! Чтоб твоего отца горшком в го-
лову стукнуло! Чтоб он подскользнулся на льду, антихрист проклятый! Чтоб
ему на том свете черт бороду обжег!
- Вишь, как ругается! - сказал парубок, вытаращив на нее глаза, как
будто озадаченный таким сильным залпом неожиданных приветствий, - и язык
у нее, у столетней ведьмы, не заболит выговорить эти слова.
- Столетней! - подхватила пожилая красавица. - Нечестивец! поди умой-
ся наперед! Сорванец негодный! Я не видала твоей матери, но знаю, что
дрянь! и отец дрянь! и тетка дрянь! Столетней! что у него молоко еще на
губах...
Тут воз начал спускаться с мосту, и последних слов уже невозможно бы-
ло расслушать; но парубок не хотел, кажется, кончить этим: не думая дол-
го, схватил он комок грязи и швырнул вслед за нею. Удар был удачнее, не-
жели можно было предполагать: весь новый ситцевый очипок забрызган был
грязью, и хохот разгульных повес удвоился с новою силой. Дородная щего-
лиха вскипела гневом; но воз отъехал в это время довольно далеко, и
месть ее обратилась на безвинную падчерицу и медленного сожителя, кото-
рый, привыкнув издавна к подобным явлениям, сохранял упорное молчание и
хладнокровно принимал мятежные речи разгневанной супруги. Однако ж, нес-
мотря на это, неутомимый язык ее трещал и болтался во рту до тех пор,
пока не приехали они в пригородье к старому знакомому и куму, козаку Цы-
буле. Встреча с кумовьями, давно не видавшимися, выгнала на время из го-
ловы это неприятное происшествие, заставив наших путешественников пого-
ворить об ярмарке и отдохнуть немного после дальнего пути.
II
Що, боже то мiй, господе! чого нема на той ярмарцi!
Колеса, скло, дьоготь, тютюн, ремiнь, цибуля, крамарi
всякi... так, що хоч би в кишенi було рублiв i з
тридцять, то й тодi б не закупив усiеi ярмарки.
Из малороссийской комедии
Вам, верно, случалось слышать где-то валящийся отдаленный водопад,
когда встревоженная окрестность полна гула и хаос чудных неясных звуков
вихрем носится перед вами. Не правда ли, не те ли самые чувства мгновен-
но обхватят вас в вихре сельской ярмарки, когда весь народ срастается в
одно огромное чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади и по
тесным улицам, кричит, гогочет, гремит? Шум, брань, мычание, блеяние,
рев - все сливается в один нестройный говор. Волы, мешки, сено, цыганы,
горшки, бабы, пряники, шапки - все ярко, пестро, нестройно; мечется ку-
чами и снуется перед глазами. Разноголосные речи потопляют друг друга, и
ни одно слово не выхватится, не спасется от этого потопа; ни один крик
не выговорится ясно. Только хлопанье по рукам торгашей слышится со всех
сторон ярмарки. Ломается воз, звенит железо, гремят сбрасываемые на зем-
лю доски, и закружившаяся голова недоумевает, куда обратиться. Приезжий
мужик наш с чернобровою дочкой давно уже толкался в народе. Подходил к
одному возу, щупал другой, применивался к ценам; а между тем мысли его
ворочались безостановочно около десяти мешков пшеницы и старой кобылы,
привезенных им на продажу. По лицу его дочки заметно было, что ей не
слишком приятно тереться около возов с мукою и пшеницею. Ей бы хотелось
туда, где под полотняными ятками нарядно развешаны красные ленты,
серьги, оловянные, медные кресты и дукаты. Но и тут, однако ж, она нахо-
дила себе много предметов для наблюдения: ее смешило до крайности, как
цыган и мужик били один другого по рукам, вскрикивая сами от боли; как
пьяный жид давал бабе киселя; как поссорившиеся перекупки перекидывались
бранью и раками; как москаль, поглаживая одною рукою свою козлиную боро-
ду, другою... Но вот почувствовала она, кто-то дернул ее за шитый рукав
сорочки. Оглянулась - и парубок в белой свитке, с яркими очами стоял пе-
ред нею. Жилки ее вздрогнули, и сердце забилось так, как еще никогда, ни
при какой радости, ни при каком горе: и чудно и любо ей показалось, и
сама не могла растолковать, что делалось с нею.
- Не бойся, серденько, не бойся!- говорил он ей вполголоса, взявши ее
руку, - я ничего не скажу тебе худого!
"Может быть, это и правда, что ты ничего не скажешь худого, - подума-
ла про себя красавица, - только мне чудно... верно, это лукавый! Сама,
кажется, знаешь, что не годится так... а силы недостает взять от него
руку".
Мужик оглянулся и хотел что-то промолвить дочери, но в стороне послы-
шалось слово "пшеница". Это магическое слово заставило его в ту же мину-
ту присоединиться к двум громко разговаривавшим негоциантам, и приковав-
шегося к ним внимания уже ничто не в состоянии было развлечь. Вот что
говорили негоцианты о пшенице.
III
Чи бачиш, вiи який парнище?
На свiтi трохи естъ таких.
Сивуху так, мов брагу, хлище!
Котляревский, "Энеида"
- Так ты думаешь, земляк, что плохо пойдет наша пшеница? - говорил
человек, с вида похожий на заезжего мещанина, обитателя какого-нибудь
местечка, в пестрядевых, запачканных дегтем и засаленных шароварах, дру-
