гому, в синей, местами уже с заплатами, свитке и с огромною шишкою на
лбу.
- Да думать нечего тут; я готов вскинуть на себя петлю и болтаться на
этом дереве, как колбаса перед рождеством на хате, если мы продадим хоть
одну мерку.
- Кого ты, земляк, морочишь? Привозу ведь, кроме нашего, нет вовсе, -
возразил человек в пестрядевых шароварах.
"Да, говорите себе что хотите, - думал про себя отец нашей красавицы,
не пропускавший ни одного слова из разговора двух негоциантов, - а у ме-
ня десять мешков есть в запасе".
- То-то и есть, что если где замешалась чертовщина, то ожидай столько
проку, сколько от голодного москаля, - значительно сказал человек с шиш-
кою на лбу.
- Какая чертовщина? - подхватил человек в пестрядевых шароварах.
- Слышал ли ты, что поговаривают в народе? - продолжал с шишкою на
лбу, наводя на него искоса свои угрюмые очи.
- Ну!
- Ну, то-то ну! Заседатель, чтоб ему не довелось обтирать губ после
панской сливянки, отвел для ярмарки проклятое место, на котором, хоть
тресни, ни зерна не спустишь. Видишь ли ты тот старый, развалившийся са-
рай, что вон-вон стоит под горою? (Тут любопытный отец нашей красавицы
подвинулся еще ближе и весь превратился, казалось, во внимание.) В том
сарае то и дело что водятся чертовские шашни; и ни одна ярмарка на этом
месте не проходила без беды. Вчера волостной писарь проходил поздно ве-
чером, только глядь - в слуховое окно выставилось свиное рыло и хрюкнуло
так, что у него мороз подрал по коже; того и жди, что опять покажется
красная свитка!
- Что ж это за красная свитка?
Тут у нашего внимательного слушателя волосы поднялись дыбом; со стра-
хом оборотился он назад и увидел, что дочка его и парубок спокойно стоя-
ли, обнявшись и напевая друг другу какие-то любовные сказки, позабыв про
все находящиеся на свете свитки. Это разогнало его страх и заставило об-
ратиться к прежней беспечности.
- Эге-ге-ге, земляк! да ты мастер, как вижу, обниматься! А я на чет-
вертый только день после свадьбы выучился обнимать покойную свою
Хвеську, да и то спасибо куму: бывши дружкою, уже надоумил.
Парубок заметил тот же час, что отец его любезной не слишком далек, и
в мыслях принялся строить план, как бы склонить его в свою пользу.
- Ты, верно, человек добрый, не знаешь меня, а я тебя тотчас узнал.
- Может, и узнал.
- Если хочешь, и имя, и прозвище, и всякую всячину расскажу: тебя зо-
вут Солопий Черевик.
- Так, Солопий Черевик.
- А вглядись-ко хорошенько: не узнаешь ли меня?
- Нет, не познаю. Не во гнев будь сказано, на веку столько довелось
наглядеться рож всяких, что черт их и припомнит всех!
- Жаль же, что ты не припомнишь Голопупенкова сына!
- А ты будто Охримов сын?
- А кто ж? Разве один только лысый дидько, если не он.
Тут приятели побрались за шапки, и пошло лобызание; наш Голопупенков
сын, однако ж, не теряя времени решился в ту же минуту осадить нового
своего знакомого.
- Ну, Солопий, вот, как видишь, я и дочка твоя полюбили друг друга
так, что хоть бы и навеки жить вместе.
- Что ж, Параска, - сказал Черевик, оборотившись и смеясь к своей до-
чери, - может, и в самом деле, чтобы уже, как говорят, вместе и того...
чтобы и паслись на одной траве! Что? по рукам? А ну-ка, новобранный
зять, давай магарычу!
И все трое очутились в известной ярмарочной ресторации - под яткою у
жидовки, усеянною многочисленной флотилией сулей, бутылей, фляжек всех
родов и возрастов.
- Эх, хват! за это люблю! - говорил Черевик, немного подгулявши и ви-
дя, как нареченный зять его налил кружку величиною с полкварты и, нимало
не поморщившись, выпил до дна, хватив потом ее вдребезги. - Что скажешь,
Параска? Какого я жениха тебе достал! Смотри, смотри, как он молодецки
тянет пенную!..
И, посмеиваясь и покачиваясь, побрел он с нею к своему возу, а наш
парубок отправился по рядам с красными товарами, в которых находились
купцы даже из Гадяча и Миргорода - двух знаменитых городов Полтавской
губернии, - выглядывать получшую деревянную люльку в медной щегольской
оправе, цветистый по красному полю платок и шапку для свадебных подарков
тестю и всем, кому следует.
IV
Хоть чоловiкам не онее,
Та коли жiнцi, бачиш, тее,
Так треба угодити...
Котляревский
- Ну, жинка! а я нашел жениха дочке!
- Вот как раз до того теперь, чтобы женихов отыскивать! Дурень, ду-
рень! тебе, верно, и на роду написано остаться таким! Где ж таки ты ви-
дел, где ж таки ты слышал, чтобы добрый человек бегал теперь за жениха-
ми? Ты подумал бы лучше, как пшеницу с рук сбыть; хорош должен быть и
жених там! Думаю, оборваннейший из всех голодрабцев.
- Э, как бы не так, посмотрела бы ты, что там за парубок! Одна свитка
больше стоит, чем твоя зеленая кофта и красные сапоги. А как сивуху важ-
но дует!.. Черт меня возьми вместе с тобою, если я видел на веку своем,
чтобы парубок духом вытянул полкварты не поморщившись.
- Ну, так: ему если пьяница да бродяга, так и его масти. Бьюсь об
заклад, если это не тот самый сорванец, который увязался за нами на мос-
ту. Жаль, что до сих пор он не попадется мне: я бы дала ему знать.
- Что ж, Хивря, хоть бы и тот самый; чем же он сорванец?
- Э! чем же он сорванец! Ах ты, безмозглая башка! слышишь! чем же он
сорванец! Куда же ты запрятал дурацкие глаза свои, когда проезжали мы
мельницы; ему хоть бы тут же, перед его запачканным в табачище носом,
нанесли жинке его бесчестье, ему бы и нуждочки не было.
- Все, однако же, я не вижу в нем ничего худого; парень хоть куда!
Только разве что заклеил на миг образину твою навозом.
- Эге! да ты, как я вижу, слова не даешь мне выговорить! А что это
значит? Когда это бывало с тобою? Верно, успел уже хлебнуть, не продавши
ничего...
Тут Черевик наш заметил и сам, что разговорился чересчур, и закрыл в
одно мгновение голову свою руками, предполагая, без сомнения, что разг-
неванная сожительница не замедлит вцепиться в его волосы своими супру-
жескими когтями.
"Туда к черту! Вот тебе и свадьба! - думал он про себя, уклоняясь от
сильно наступавшей супруги. - Придется отказать доброму человеку ни за
что ни про что, Господи боже мой, за что такая напасть на нас грешных! и
так много всякой дряни на свете, а ты еще и жинок наплодил!"
V
Не хилися, явороньку,
Ще ти зелененький;
Не журися, козаченьку,
Ще ти молоденький!
Малоросс. песня
Рассеянно глядел парубок в белой свитке, сидя у своего воза, на глухо
шумевший вокруг него народ. Усталое солнце уходило от мира, спокойно
пропылав свой полдень и утро; и угасающий день пленительно и ярко румя-
нился. Ослепительно блистали верхи белых шатров и яток, осененные ка-
ким-то едва приметным огненно-розовым светом. Стекла наваленных кучами
оконниц горели; зеленые фляжки и чарки на столах у шинкарок превратились
в огненные; горы дынь, арбузов и тыкв казались вылитыми из золота и тем-
ной меди. Говор приметно становился реже и глуше, и усталые языки пере-
купок, мужиков и цыган ленивее и медленнее поворачивались. Где-где начи-
нал сверкать огонек, и благовонный пар от варившихся галушек разносился
по утихавшим улицам.
- О чем загорюнился, Грицько? - вскричал высокий загоревший цыган,
ударив по плечу нашего парубка. - Что ж, отдавай волы за двадцать!
- Тебе бы вс° волы да волы. Вашему племени все бы корысть только.
Поддеть да обмануть доброго человека.
- Тьфу, дьявол! да тебя не на шутку забрало. Уж не с досады ли, что
сам навязал себе невесту?
- Нет, это не по-моему: я держу свое слово; что раз сделал, тому и
навеки быть. А вот у хрыча Черевика нет совести, видно, и на полшеляга:
сказал, да и назад... Ну, его и винить нечего, он пень, да и полно. Все
это штуки старой ведьмы, которую мы сегодня с хлопцами на мосту ругнули
на все бока! Эх, если бы я был царем или паном великим, я бы первый пе-
ревешал всех тех дурней, которые позволяют себя седлать бабам...
- А спустишь волов за двадцать, если мы заставим Черевика отдать нам
Параску?
В недоумении посмотрел на него Грицько. В смуглых чертах цыгана было
что-то злобное, язвительное, низкое и вместе высокомерное: человек,
взглянувший на него, уже готов был сознаться, что в этой чудной душе ки-
пят достоинства великие, но которым одна только награда есть на земле -
виселица. Совершенно провалившийся между носом и острым подбородком рот,
вечно осененный язвительною улыбкой, небольшие, но живые, как огонь,
глаза и беспрестанно меняющиеся на лице молнии предприятий и умыслов -
все это как будто требовало особенного, такого же странного для себя
костюма, какой именно был тогда на нем. Этот темно-коричневый кафтан,
прикосновение к которому, казалось, превратило бы его в пыль; длинные,
валившиеся по плечам охлопьями черные волосы; башмаки, надетые на босые
загорелые ноги, - все это, казалось, приросло к нему и составляло его
природу.
- Не за двадцать, а за пятнадцать отдам, если не солжешь только! -
отвечал парубок, не сводя с него испытующих очей.
- За пятнадцать? ладно! Смотри же, не забывай: за пятнадцать! Вот те-
бе и синица в задаток!
- Ну, а если солжешь?
- Солгу - задаток твой!
- Ладно! Ну, давай же по рукам!
- Давай!
VI
От бiда, Роман iде, от тепер
як раз насадить менi бебехiв,
та й вам, пане Хомо, не без лиха
буде.
Из малоросс. комедии
- Сюда, Афанасий Иванович! Вот тут плетень пониже, поднимайте ногу,
да не бойтесь: дурень мой отправился на всю ночь с кумом под возы, чтоб
москали на случай не подцепили чего.
Так грозная сожительница Черевика ласково ободряла трусливо лепивше-
гося около забора поповича, который поднялся скоро на плетень и долго
стоял в недоумении на нем, будто длинное страшное привидение, измеривая
оком, куда бы лучше спрыгнуть, и, наконец, с шумом обрушился в бурьян.
- Вот беда! Не ушиблись ли вы, не сломили ли еще, боже оборони, шеи?
- лепетала заботливая Хивря.
- Тс! ничего, ничего, любезнейшая Хавронья Никифоровна! - болезненно
и шепотно произнес попович, подымаясь на ноги, - выключая только уязвле-
ния со стороны крапивы, сего змиеподобного злака, по выражению покойного
отца протопопа.
- Пойдемте же теперь в хату; там никого нет. А я думала было уже,
Афанасий Иванович, что к вам болячка или соняшница пристала: нет, да и
нет. Каково же вы поживаете? Я слыхала, что пан-отцу перепало теперь не-
мало всякой всячины!
- Сущая безделица, Хавронья Никифоровна; батюшка всего получил за
весь пост мешков пятнадцать ярового, проса мешка четыре, книшей с сотню,
а кур, если сосчитать, то не будет и пятидесяти штук, яйца же большею
частию протухлые. Но воистину сладостные приношения, сказать примерно,
единственно от вас предстоит получить, Хавронья Никифоровна! - продолжал
попович, умильно поглядывая на нее и подсовываясь поближе.
- Вот вам и приношения, Афанасий Иванович! - проговорила она, ставя
на стол миски и жеманно застегивая свою будто ненарочно расстегнувшуюся
кофту, - варенички, галушечки пшеничные, пампушечки, товченички!
- Бьюсь об заклад, если это сделано не хитрейшими руками из всего
Евина рода! - сказал попович, принимаясь за товченички и подвигая другою
рукою варенички. - Однако ж, Хавронья Никифоровна, сердце мое жаждет от
вас кушанья послаще всех пампушечек и галушечек.
- Вот я уже и не знаю, какого вам еще кушанья хочется, Афанасий Ива-
нович! - отвечала дородная красавица, притворяясь непонимающею.
- Разумеется, любви вашей, несравненная Хавронья Никифоровна! - шепо-
том произнес попович, держа в одной руке вареник, а другою обнимая широ-
кий стан ее.
- Бог знает что вы выдумываете, Афанасий Иванович! - сказала Хивря,
стыдливо потупив глаза свои. - Чего доброго! вы, пожалуй, затеете еще
