внутренняя политика Габсбургов становилась благодаря указанному
обстоятельству только более легкой и безопасной для
царствующего дома. Благодаря уже известной нам "объективности"
немецкого правительства, вмешательства с его стороны опасаться
не приходилось, но, более того, стоило только какому-либо
австрийскому немцу разинуть рот против низкой политики
славянизации, как ему сейчас же можно было указать на
тройственный союз и тем заставить его замолчать.
Что могли сделать австрийские немцы, раз германские немцы,
раз Германия в целом выражали постоянное доверие и
признательность габсбургскому правительству? Могли ли
австрийские немцы оказывать какое-либо сопротивление
Габсбургам, раз они рисковали быть заклейменными как предатели
народа в общественном мнении Германии. Такая участь ожидала
австрийских немцев, в течение десятилетий приносивших самые
неслыханные жертвы на алтарь своей народности!
С другой стороны, какое значение имел бы весь этот союз,
если бы немецкое влияние в габсбургской монархии было
устранено. Разве не ясно, что все значение тройственного союза
для Германии целиком зависело от того, насколько удерживается
немецкое преобладание в Австрии. Или в самом деле можно было
серьезно рассчитывать жить в союзе с ославянившейся
Австрией?
Позиция официальной германской дипломатии да и всего
общественного мнения в вопросах внутренней национальной борьбы
в Австрии была в сущности не только глупа, но просто безумна.
Всю политику строили на союзе с Австрией, всю будущность
70-миллионного народа поставили в зависимость от этого союза, и
в то же время спокойно смотрели на то, как главная основа этого
союза из года в год планомерно и сознательно разрушалась в
самой Австрии. И что же? Ясно, что в один прекрасный день
осталась только бумага, на которой было написано - "договор с
венской дипломатией", а реальной помощи со стороны союзника
Германия не получила.
Что касается Италии, то тут дело обстояло так уже с самого
начала. Если бы в Германии больше интересовались историей и
народной психологией, тогда никто ни на одну минуту не мог бы и
допустить, что Вена и римский квиринал когда бы то ни было
сойдутся в общем фронте против единого врага. Скорей Италия
превратилась бы в извергающий лаву вулкан, чем итальянское
правительство могло бы осмелиться послать хоть одного солдата
на помощь фанатически ненавидимому габсбургскому государству.
Тысячи раз я имел случаи наблюдать в Вене ту безграничную
ненависть и презрение, с которыми итальянцы относятся к
австрийскому государству. Дом Габсбургов в течение столетий
слишком много грешил против свободы и независимости
итальянского народа, чтобы грехи эти могли быть забыты даже при
наличии доброй воли. Но доброй воли не было и в помине ни у
итальянского народа, ни у итальянского правительства. Италия
имела только две возможности в вопросе о взаимоотношениях с
Австрией: либо союз, либо война.
Избрав первое, Италия получила возможность спокойно
готовиться ко второму. Германская политика "союза" с Австрией и
Италией стала особенно бессмысленной и опасной с того момента,
когда коллизии между Австрией и Россией приняли более острый
характер.
Пред нами классический случай полного отсутствия
сколько-нибудь ясной линии поведения. Почему вообще заключен
был договор с Австрией? Ясно, для того чтобы обеспечить будущее
Германии лучше, нежели это можно было бы сделать, если бы
Германия была предоставлена, самой себе. Но это будущее
Германии являлось ведь не чем иным, как вопросом возможности
сохранения немецкой народности.
Это значит, что вопрос стоял только так: как представить
себе жизнь немецкой нации в ближайшем будущем, как обеспечить
немецкой нации свободное развитие, как гарантировать это
развитие в рамках общеевропейского соотношения сил. Кто умел бы
сколько-нибудь ясно учесть основные предпосылки для здоровой
иностранной политики немцев, тот должен был бы придти к
следующему убеждению:
- Ежегодный прирост народонаселения в Германии составляет
900 тысяч человек. Прокормить эту новую армию граждан с каждым
годом становится все трудней. Эти трудности неизбежно должны
будут когда-нибудь кончиться катастрофой, если мы не сумеем
найти путей и средств, чтобы избегнуть опасности голода.
Дабы избегнуть ужасов, связанных с такой перспективой,
можно было избрать одну из четырех дорог.
1. Можно было по французскому образцу искусственно
ограничить рождаемость и тем положить конец перенаселению.
Временами и сама природа - например в эпоху большой нужды
или при плохих климатических условиях и плохих урожаях -
прибегает к известному ограничению роста населения в
определенных странах или для определенных рас. Природа делает
это с большой беспощадностью, но вместе с тем и с мудростью.
Она ограничивает не способность к рождению, а выживание уже
родившихся. Она подвергает родившихся таким тяжелым испытаниям
и лишениям, что все менее сильное, менее здоровое вымирает и
возвращается в недра матери земли. Испытания судьбы выдерживают
в этом случае только те, кто к этому приспособлен. Именно они,
прошедшие через тысячи испытаний и все же выжившие, имеют право
производить новое потомство, которое опять и опять подвергается
основательному отбору. Природа оказывается таким образом очень
жестокой по отношению к отдельному индивидууму, она безжалостно
отзывает его с этой земли, раз он неспособен выдержать ударов
жизни, но за то она сохраняет расу, закаляет ее и дает ей силы
даже для больших дел, чем до сих пор.
Так и получается, что уменьшение числа приводит к
укреплению индивидуума, а в последнем счете и к укреплению всей
расы.
Совсем другое получается, когда человек сам вздумает
ограничить количество рождаемых. Человек не располагает теми
силами, какими располагает природа. Он сделан из другого
материала, он "человечен". И вот он хочет стать "выше" жестокой
природы, он ограничивает не контингент тех, кто выживает, а
ограничивает саму рождаемость. Человеку, который постоянно
видит только самого себя, а не расу в целом, это кажется более
справедливым и более человечным, нежели обратный путь. К
сожалению только результаты получаются совершенно обратные.
Природа предоставляет полную свободу рождаемости, а потом
подвергает строжайшему контролю число тех, которые должны
остаться жить; из бесчисленного множества индивидуумов она
отбирает лучших и достойных жизни; им же она предоставляет
возможность стать носителями дальнейшего продолжения жизни.
Между тем человек поступает наоборот. Он ограничивает число
рождений и потом болезненно заботится о том, чтобы любое
родившееся существо обязательно осталось жить. Такая поправка к
божественным предначертаниям кажется человеку очень мудрой и во
всяком случае гуманной, и человек радуется, что он, так
сказать, перехитрил природу и даже доказал ей
нецелесообразность ее действий. Что при этом в действительности
сократилось и количество и в то же время качество отдельных
индивидуумов, об этом наш добрый человек, собезьянивший
бога-отца, не хочет ни слышать, ни подумать.
Допустим, что рождаемость как таковая сокращена и число
родившихся уменьшилось. Но ведь в этом случае как раз и
происходит то, что естественная борьба за существование, при
которой выживают только самые сильные и здоровые, заменяется
стремлением во что бы то ни стало "спасти" жизнь и наиболее
слабого и болезненного. А этим самим как раз и кладется начало
созданию такого поколения, которое неизбежно будет становиться
все более слабым и несчастным, до тех пор пока мы не откажемся
от издевательства над велениями природы.
В конце концов в один прекрасный день такой народ исчезнет
с лица земли. Ибо человек может только в течение известного
промежутка времени идти наперекор законам и велениям природы.
Природа отомстит за себя раньше или позже. Более сильное
поколение изгонит слабых, ибо стремление к жизни в последнем
счете ломает все смешные препятствия, проистекающие из так
называемой гуманности отдельных людей, и на их место ставит
гуманность природы, которая уничтожает слабость, чтобы очистить
место для силы.
Таким образом и получается, что те, кто хочет обеспечить
будущее немецкого народа на путях ограничения его рождаемости,
на самом деле отнимают у него будущее.
2. Другой путь - тот, о котором нам уже давно прожужжали
все уши и о котором кричат и теперь: путь внутренней
колонизации. Многие авторы этого предложения полны самых добрых
намерений. Но по существу их мысль настолько неверна, что она
может причинить самый великий вред, какой только можно себе
представить.
Без сомнения урожайность почвы можно до известной степени
повысить, но именно только до известной степени, а вовсе не
безгранично. При помощи более интенсивного использования нашей
почвы мы действительно можем в течение некоторого времени
избегнуть опасности голода и покрыть потребности растущего
населения. Но этому противостоит тот факт, что потребность в
жизненных продуктах по правилу растет быстрей, чем даже самый
рост народонаселения. Потребности людей в пище, в платье и т.д.
становятся из года в год больше. Уже и сейчас эти потребности
совершенно невозможно даже сравнить с потребностями наших
предков, скажем, сто лет назад. Поэтому совершенно ошибочно
предполагать, что любое повышение производительности само по
себе уже создает все предпосылки, необходимые для
удовлетворения растущего народонаселения. Нет, это верно только
до известной степени, ибо известная часть увеличившейся
продукции земли действительно сможет пойти на удовлетворение
увеличившихся потребностей людей. Однако даже при величайшем
самоограничении, с одной стороны, и величайшем прилежании, с
другой, и здесь мы скоро достигнем предела, обусловленного
свойствами почвы.
Тогда окажется, что при всем прилежании в деле обработки
от земли не удастся получить больше того, что получалось, и
тогда, хотя с известной отсрочкой, опять-таки наступит гибель.
Сначала голод будет сказываться только в неурожайные годы. При
постоянном росте народонаселения потребности будут покрываться
все более скупо. Затем голода не будет только в самые редкие
годы наивысшего урожая. Затем наступит время, когда и большие
урожаи уже не избавят от вечного голода, становящегося
постоянным спутником такого народа. Тогда остается только
природе придти на помощь тем, что она произведет отбор и
оставит жизнь только избранным. Либо это, либо человек опять
попытается помочь себе сам, т. е. прибегнет к искусственному
ограничению размножения со всеми вытекающими отсюда тяжелыми
последствиями для расы и для индивидуума.
Мне, быть может, возразят еще, что такое будущее предстоит
всему человечеству, и стало быть, этих роковых последствий не
может избегнуть и отдельный народ.
На первый взгляд такое возражение кажется правильным. Тем
не менее здесь необходимо учесть следующее: конечно, верно, что
в определенный момент и все человечество вынуждено будет,
вследствие невозможности увеличения урожайности почвы
соответственно росту населения, приостановить размножение
человеческого рода. Тогда либо свое решающее слово опять скажет
природа, либо человек сам изобретет меры самопомощи, будем
надеяться, в гораздо более верном направлении, чем ныне. Когда
