Наши остроумные "государственные руководители" были
искренно изумлены такой переменой в настроении. Они так и не
поняли, что пока человек ведет борьбу только за те или иные
хозяйственные выгоды, он будет изо всех сил избегать смерти
хотя бы по той простой причине, что иначе он не сумеет
воспользоваться этими выгодами. Посмотрите, забота о спасении
своего ребенка делает героиней даже самую слабую из матерей.
Так и в общественной жизни. Только борьба за сохранение вида,
за сохранение очага и родины, за сохранение своего государства
- только такая борьба во все времена давала людям силу идти
прямо на штыки неприятеля.
Вечной истиной остается следующее:
Никогда еще в истории ни одно государство не было создано
мирной хозяйственной деятельностью; государства всегда
создавались только благодаря инстинкту сохранения вида,
независимо от того, определялся ли этот инстинкт героической
добродетелью или хитрым коварством; в первом случае получались
арийские государства труда и культуры, во втором случае -
еврейские паразитарные колонии. Как только у того или другого
народа или государства берут верх чисто хозяйственные мотивы,
результат получается только тот, что само хозяйство становится
причиной подчинения и подавления этого народа.
В Германии перед войной самым широким образом была
распространена вера в то, что именно через торговую и
колониальную политику удастся открыть Германии путь во все
страны мира или даже просто завоевать весь мир. Само
возникновение такой веры было классическим симптомом того, что
в Германии потеряно понимание значения истинных государственных
добродетелей, потеряна волевая сила и решимость к действию.
Единственной расплатой за это была мировая война со всеми ее
результатами.
Такие настроения в немецкой нации - а они были перед
войной почти всеобщими - должны были казаться необъяснимой
загадкой для тех, кто не умел глубже вдумываться в обстановку.
Ведь именно Германия представляла собою изумительный пример
государства, возникшего на базе чисто политических факторов
силы. Основное ядро Германии - Пруссия - возникло благодаря
чудесному героизму ее сынов, а вовсе не благодаря финансовым
операциям или торговым сделкам. Возникновение самой германской
империи явилось чудесной наградой за воинское бесстрашие и
крепкое политическое руководство. Спрашивается, как же могло
случиться, что именно немецкий народ допустил до такого
заболевания свои политические инстинкты, ибо здесь дело идет не
об отдельных разрозненных явлениях, а именно о чем-то
повальном. Болотные огоньки манили весь народ, болезнь
принимала форму недоброкачественных нарывов, выскакивавших то
тут, то там и разъедавших весь организм нации. Можно было
подумать, что какой-то непрерывный поток яда таинственными
путями проникает в организм нации и отравляет всю ее систему
кровообращения. Только так можно было объяснить и тот факт, что
этот некогда героический организм теперь все больше подвергался
параличу. Народ все больше терял ясность взгляда. Слабели даже
инстинкты простого самосохранения.
Все эти вопросы я в течение 1912-1914 гг. непрестанно
обдумывал в связи со своим отрицательным отношением к политике
союза Германии с Австрией. Чем глубже задумывался я над всеми
этими вопросами, тем больше приходил я все к тому же выводу,
что разгадка всех бед одна: марксистское учение и его
миросозерцание со всеми вытекающими из них органическими
последствиями.
Теперь я во второй раз в моей жизни вновь углубился в
ознакомление с этим разрушительным учением. На этот раз к
марксистским книгам меня толкали не впечатления повседневного
бытия, а размышления над общими вопросами политической жизни. Я
опять погрузился в теоретическую литературу этого нового мира и
стал систематически сравнивать возможные результаты
марксистской проповеди с той реальной обстановкой и теми
конкретными событиями, которые теперь приходилось наблюдать как
результат марксизма в области политической, культурной и
хозяйственной жизни страны.
В первый раз в своей жизни я стал теперь систематически
интересоваться теми попытками покончить с этой мировой чумой,
какие уже были в нашей предыдущей истории.
Я стал штудировать эпоху бисмарковского исключительного
закона против социалистов, я стал подробно изучать, какие планы
поставил себе Бисмарк, как именно он вел борьбу и какие
получились результаты. Постепенно я выработал себе по всем этим
вопросам совершенно законченный взгляд. Мне лично в течение
всей своей дальнейшей жизни не пришлось эти взгляды менять ни
на ноту. В это же время я еще раз точнее уяснил себе связь,
существующую между марксизмом и еврейством.
Ранее в Вене Германия казалась мне непоколебимым колосом.
Теперь во мне иногда, увы, возникали уже известные сомнения. В
небольших кружках своих друзей я бунтовал против немецкой
внешней политики, а также и против того невероятного
легкомыслия, с которым по моему мнению тогда относились к
важнейшей проблеме - к марксизму. Я совершенно не мог понять,
как можно столь слепо идти навстречу гигантским опасностям -
сам марксизм не делал из них тайны. Уже тогда я в небольших
кружках предостерегал с той же настойчивостью, как я делаю это
теперь перед большой аудиторией, против "успокоительного
лозунга дурачков и трусов, что-де "нам бояться нечего". Этакая
умственная чума уже однажды разрушила гигантское государство.
Германия не может составить исключения, она, подвластна тем же
самым законам, что и все человеческое общество.
В течение 1913-1914 гг. мне пришлось в различных кругах
(многие из этих людей и теперь остались верны
национал-социалистическому движению) впервые высказать
убеждение, что главным вопросом, имеющим решающее значение для
судеб всей германской нации, является вопрос об уничтожении
марксизма.
В несчастной политике тройственного союза я видел только
одно из следствий разрушительной работы марксизма. Самое
ужасное было то, что яд этот проникал совершенно незаметно и
отравлял всю базу здорового хозяйственного и государственного
развития. Люди, подвергавшиеся действию этого яда, зачастую
сами даже не замечали, насколько их воля и их действия являлись
прямым результатом марксистской проповеди, которую все они на
словах резко осуждали.
В ту пору внутренняя деградация немецкого народа давно уже
началась. Но как это часто бывает в жизни, люди совершенно не
отдавали себе отчета в том, кто же является действительным
виновником разрушения их благополучия. Время от времени
ставились всевозможные диагнозы болезни, но при этом
систематически смешивали формы проявления болезни с
возбудителями ее. Поскольку люди не хотели или не умели понять
действительных причин болезни, постольку вся так называемая
борьба против марксизма превращалась только в знахарство и
шарлатанство.
ГЛАВА V. МИРОВАЯ ВОЙНА
В дни моей зеленой юности ничто так не огорчало меня, как
то обстоятельство, что я родился в такое время, которое стало
эпохой лавочников и государственных чиновников. Мне казалось,
что волны исторических событий улеглись, что будущее
принадлежит только так называемому "мирному соревнованию
народов", т. е. самому обыкновенному взаимному коммерческому
облапошиванию при полном исключении насильственных методов
защиты. Отдельные государства все больше стали походить на
простые коммерческие предприятия, которые конкурируют друг с
другом, перехватывают друг у друга покупателей и заказчиков и
вообще всеми средствами стараются подставить друг другу ножку,
выкрикивая при этом на всех перекрестках каждое о своей
честности и невинности. В пору моей зеленой юности мне
казалось, что эти нравы сохранятся надолго (ведь все об этом
только и мечтали) и что постепенно весь мир превратится в один
большой универсальный магазин, помещения которого вместо
памятников будут украшены бюстами наиболее ловких мошенников и
наиболее глупых чиновников. Купцов будут поставлять англичане,
торговый персонал - немцы, а на роль владельцев обрекут себя в
жертву евреи. Ведь недаром сами евреи всегда признают, что их
делом является не зарабатывать, а только "выплачивать", да к
тому же большинство из них обладает знанием многих языков.
В эту мою молодую пору я частенько думал - почему я не
родился на сто лет раньше. Ах! ведь мог же я родиться, ну,
скажем, по крайней мере в эпоху освободительных войн, когда
человек, и не "занимавшийся делом", чего-нибудь да стоил и сам
по себе.
Так частенько грустил я по поводу моего, как мне казалось,
позднего появления на земле и видел незаслуженный удар судьбы в
том, что мне так и придется прожить всю жизнь среди "тишины и
порядка". Как видите, я уже смолоду не был "пацифистом", а все
попытки воспитать меня в духе пацифизма были впустую.
Как молния, блеснула мне надеждой бурская война.
С утра до вечера я глотал газеты, следя за всеми
телеграммами и отчетами, и я был счастлив уже тем, что мне хотя
бы издалека удается следить за этой героической борьбой.
Русско-японская война застала меня уже более зрелым
человеком. За этими событиями я следил еще внимательнее. В этой
войне я стал на определенную сторону и при том по соображениям
национальным. В дискуссиях, связанных с русско-японской войной,
я сразу стал на сторону японцев. В поражении России я стал
видеть также поражение австрийских славян.
Прошло много лет. То, что раньше казалось мне гнилостной
агонией, теперь начинало казаться мне затишьем перед бурей. Уже
во время моего пребывания в Вене на Балканах господствовала
удушливая атмосфера, которая предсказывала грозу. Уже не раз
появлялись и вспыхивали там отдельные зарницы, которые однако
быстро исчезали, снова уступая место непроницаемой тьме. Но вот
разразилась первая балканская война и вместе с ней первые
порывы ветра донеслись до изнервничавшейся Европы. Полоса
времени непосредственно за первой балканской войной была
чрезвычайно тягостной. У всех было чувство приближающейся
катастрофы, вся земля как бы раскалилась и жаждала первой капли
дождя. Люди полны были тоски ожидания и говорили себе: пусть
наконец небо сжалится, пусть судьба скорее шлет те события,
которые все равно неминуемы. И вот, наконец, первая яркая
молния озарила землю. Началась гроза, и могучие раскаты грома
смешались с громыханием пушек на полях мировой войны.
Когда в Мюнхен пришла первая весть об убийстве эрцгерцога
Франца Фердинанда (я сидел как раз дома и через окно услышал
первые недостаточно точные сведения об этом убийстве), меня
сначала охватила тревога, не убит ли он немецкими студентами, у
которых вызывала возмущение систематическая работа наследника
над славянизацией австрийского государства. С моей точки зрения
не было бы ничего удивительного в том, что немецкие студенты
захотели бы освободить немецкий народ от этого внутреннего
врага. Легко представить себе, каковы были бы последствия, если
бы убийство эрцгерцога носило именно такой характер. В
результате мы имели бы целую волну преследований, которая была
бы конечно признана "обоснованной" и "справедливой" всем миром.
Но когда я узнал имя предполагаемого убийцы, когда мне сказали,
что убийца безусловно серб, меня охватил тихий ужас по поводу
того, как отомстила эрцгерцогу неисповедимая судьба.
Один из самых видных друзей славянства пал жертвой от руки
