сильной степени зависит еще от массового ее применения;
англичане не жалели никаких денег на пропаганду, памятуя, что
издержки покроются сторицей.
В Англии пропаганда считалась орудием первого ранга. Между
тем у нас в Германии пропаганда стала занятием для безработных
политиков и для всех тех рыцарей печального образа, которые
искали теплых местечек в тылу.
Вот чем объясняется тот факт, что и результаты нашей
военной пропаганды равнялись нулю.
ГЛАВА VII. РЕВОЛЮЦИЯ
Военная пропаганда противников началась в нашем лагере уже
с 1915 г. С 1916 г. она становится все более интенсивной, а к
началу 1918 г. она уже прямо затопляет нас. На каждом шагу
можно было ощущать отрицательные влияния этой ловли душ. Наша
армия постепенно научилась думать так, как этого хотелось
врагу.
Наши меры борьбы против этой пропаганды оказались никуда
негодными.
Тогдашний руководитель армии имел и желание и решимость
бороться против этой пропаганды всюду, где она проявлялась на
фронте. Но, увы, для этого ему не хватало соответствующего
инструмента. Да и с психологической точки зрения меры
противодействия должны были исходить не от самого командования.
Для того, чтобы наша контрпропаганда возымела свое действие,
надо было, чтобы она шла из дому. Ведь именно за этот дом, ведь
именно за наше отечество солдаты на фронте совершали чудеса
героизма и шли на любые лишения в течение почти четырех лет.
И что же оказалось в действительности? Чем отозвалась
родина, чем отозвался дом наш на всю эту возмутительную
пропаганду противников?
Когда мы знакомились с нашей, с позволения сказать,
контрпропагандой, мы частенько спрашивали себя: что это -
глупость или преступление?
К концу лета 1918 г. после очищения нами южного берега
Марны наша пресса повела себя настолько бесталанно, настолько
преступно глупо, что я с возрастающим негодованием каждый день
задавал себе один и тот же вопрос: да неужели же у нас никого
не осталось в Берлине, чтобы положить конец этому позорному
расточению героических настроений армий?
Как поступила Франция, когда в 1914 г. наши победоносные
копаны лавиной вторглись в пределы этой страны? Как поступила
Италия в дни катастрофы, которую потерпели ее армии на Изонцо?
Как поступила та же Франция весною 1918 г., когда германские
дивизии начали штурмовать важнейшие окопы французских войск и
когда наша дальнобойная артиллерия стала бить по Парижу?
Во всех этих случаях противник всеми силами старался
вернуть бодрость поколебавшимся полкам и с этой целью снова
доводил национальные страсти до точки кипения. С какой
невероятной силой, с какой гениальностью работала тогда их
пропаганда, дабы во что бы то ни стало вернуть войскам
уверенность в окончательной победе и всеми силами вбить им в
голову ту мысль, что отступать дальше означает губить себя,
свою родину, свой очаг.
Ну, а что сделано было в аналогичных условиях у нас?
Да ровным счетом ничего, а зачастую еще похуже этого.
Каждый раз, когда я получал свежую газету, я рвал и метал
и был вне себя от негодования по поводу той гнусной агитации,
которая явно на наших глазах губила фронт. Этот психологический
яд был равносилен прямому подкашиванию наших боевых сил.
Много раз меня мучила мысль, что если бы на месте этих
преступных невежд и безвольных манекенов руководителем нашей
пропаганды оказался я, то исход войны был бы для нас совершенно
иным.
В течение этих месяцев я впервые почувствовал, насколько
коварна была ко мне судьба, бросив меня на передовую линию
фронта, где шальная пуля любого негра могла в любую минуту меня
прикончить, между тем как на другом посту я мог бы оказать
своей родине куда более значительные услуги.
Я был уже достаточно уверен в себе, чтобы знать, что дело
пропаганды я сумел бы поставить как следует.
Но, увы, что толку! Ведь я был только один из безымянных,
один из восьми миллионов солдат.
Ничего не оставалось делать кроме того, как держать язык
за зубами и добросовестно выполнять свои скромные обязанности.
x x x
Первые прокламации противника попали в наши руки летом
1915 г. Их содержание с небольшими модификациями всегда бывало
одно и то же. В прокламациях этих говорилось, что нужда в
Германии растет с каждым днем; война длится бесконечно и нет
никаких видов на то, что Германия может выиграть эту войну;
немецкий народ в тылу жаждет мира, но мира не хотят
"милитаристы" и прежде всего сам "кайзер"; весь мир прекрасно
знает, что немецкая нация тоскует по миру; поэтому "мы"
ведем-де войну вовсе не против немецкого народа, а только
против кайзера, являющегося единственным виновником войны;
война поэтому не может кончиться и не кончится до тех пор, пока
этот враг всего человечества не будет отстранен; зато, как
только кончится война, свободные демократические нации братски
примут немецкий народ в свой союз вечного мира, и как только
пробьет час уничтожения "прусского милитаризма", мир и
благоденствие будут-де обеспечены навсегда.
Для лучшей иллюстрации всего сказанного в прокламациях
приводились многочисленные "письма от родных", полностью
подтверждавшие сказанное.
Спадала над этими прокламациями большею частью просто
смеялись. Листки прочитывались и направлялись по команде в
штабы армий, где на них не обращали никакого внимания, пока
ветром опять не занесет в окопы новых прокламаций. Листки
противника распространялись большею частью с аэропланов.
Вскоре мы обратили внимание на следующее. На всех тех
участках фронта, где находились солдаты баварцы, неизменно
появлялись листки, которые главным своим острием обращались
против пруссаков. В листках этих говорилось, что противник
ровным счетом ничего не имеет против баварцев, что во всем
виновата одна Пруссия, которая и должна была бы нести всю
ответственность за совершенные ею злодеяния. Противник и рад
был бы не причинять зла баварцам, да что же делать, если они
сами совершенно напрасно связали свою судьбу с Пруссией и
таскают для нее каштаны из огня.
И надо сказать, что такого рода пропаганда начинала
оказывать свое влияние уже в первые месяцы 1915 г. Среди солдат
совершенно явственно росли настроения против Пруссии, а между
тем сверху у нас пальцем о палец не ударяли, чтобы
противодействовать этому. Это было уже не простое упущение.
И конечно такие ошибки после отомстили за себя самым
печальным образом. От этого пострадала вовсе не одна "Пруссия",
но и весь немецкий народ, в том числе конечно и баварцы.
Начиная с 1916 г., пропаганда противников могла уже
зарегистрировать совершенно определенные успехи в этом
направлении.
Но надо признать и то, что многочисленные письма от
родных, которые действительно шли из дому, теперь были
переполнены жалобами, и эти "жалостные" письма тоже стали
оказывать свое влияние. Противнику теперь уже не нужно было
распространять подобные письма с аэропланов. Против этого
потока жалобных писем из тыла тоже ничего решительно не было
предпринято, оспине считать некоторых с психологической точки
зрения крайне глупых "напоминаний" "правительственного"
характера. Фронт продолжал наводняться этим ядом. Бедные
неразумные женщины, фабриковавшие дома эти письма сотнями
тысяч, совершенно не подозревали, что этим они только
увеличивают уверенность противника в победе, а тем самым только
затягивают войну и умножают страдания своих близких на фронтах.
Эти бессмысленные письма немецких женщин стоили жизни сотням
тысяч наших солдат.
Таким образом уже в 1916 г. можно было наблюдать различные
тревожные симптомы. Фронт ворчал, а иногда и "крыл" во всю;
фронт был уже многим недоволен и иногда выражал совершенно
справедливое возмущение. Пока фронт голодал, пока родственники
дома терпели всяческую нужду, в других местах, наверху
господствовали изобилие и расточительство. Даже на самом фронте
в этом отношении далеко не все обстояло благополучно.
Таким образом симптомы кризиса были уже налицо в 1916 г.,
но пока дело шло еще только о своих домашних "внутренних"
делах. Тот самый солдат, который только что ворчал и ругался,
спустя несколько минут молча выполнял свой тяжелый долг как
нечто само собою разумеющееся. Та самая рота, которая только
что выражала недовольство, через полчаса дралась за свой
участок окопов с таким героизмом, как будто от этого зависела
судьба всей Германии. Это все еще был фронт старой превосходной
героической армии.
Вскоре получил я возможность убедиться в той резкой
разнице, какая уже существовала в эту пору между положением на
фронте и положением в тылу.
В конце сентября 1916 г. моя дивизия приняла участие в
боях на Сомме. Это был для нас первый из целой серии будущих
боев, где главную роль играла техника. Впечатление с трудом
поддается описанию - не война, а настоящий ад!
Под истребительным огнем неприятеля, продолжавшимся
непрерывно в течение многих недель, немецкий фронт удержался.
Иногда мы чуть-чуть отступали, затем выправляли положение, но
никогда не сдавали ни одного вершка земли без боя.
7 октября 1916 г. я был ранен. Я счастливо добрался до
перевязочного пункта и с первым транспортом меня отправили
вглубь страны.
Прошло два года, как я не видел родины, - срок при таких
условиях бесконечно большой. Я с трудом мог представить себе,
как выглядит немец, не одетый в военную форму. Когда я попал в
первый лазарет в Гермиссе, я вздрогнул от испуга, когда
внезапно услышал голос женщины, сестры милосердия, заговорившей
с близлежащим товарищем.
Впервые услышал я после двух лет женский голос. Чем ближе
поезд наш подъезжал к границе, тем неспокойнее становилось наше
состояние.
Мы проезжали через все те города, через которые проходили
два года назад еще совсем необстрелянными солдатами: Брюссель,
Льеж и т. д. Наконец показался первый немецкий дом на холме.
Сколь прекрасной нам показалась эта постройка.
Дорогое отечество! Наконец!
Когда в октябре 1914 г. мы впервые переезжали границу, мы
все сгорали от нетерпения и энтузиазма. Теперь мы ехали молча и
были погружены в печаль. Каждый из нас испытывал чувство
счастья по поводу того, что судьба дала ему еще раз взглянуть
своими собственными глазами на родину, за которую он отдавал
свою жизнь. Все мы были так тронуты, что почти стыдились
смотреть друг другу в глаза.
Меня положили в госпиталь в Беелице близ Берлина. Это
почти совпало с двухлетием моего отправления на фронт.
Какая перемена! Из непролазной грязи на фронтах Соммы
прямо в белую постель в этом чудном здании. Вначале как-то даже
не решаешься лечь в такую постель. Лишь постепенно начинаешь
привыкать к этому новому миру.
К сожалению, окружающий меня теперь мир оказался новым и в
других отношениях.
Здесь уже не пахло тем духом, который господствовал еще у
нас на фронте. Здесь я впервые услышал то, что на фронте нам
было совершенно неизвестно: похвальбу своей собственной
трусостью! Сколько ни ворчали на фронте, как ни крепко
бранились там солдаты, это ничего общего не имело с отказом от
исполнения своих обязанностей, а тем более с восхвалением
трусости. О нет! На фронте трус все еще считался трусом и ничем
другим. Труса на фронте по-прежнему клеймили всеобщим
презрением, а к подлинным героям относились с преклонением.
