Здесь же, в госпитале, настроение уже было прямо
противоположное. Здесь наибольшим успехом пользовались самые
бессовестные болтуны, которые с помощью жалкого "красноречия"
высмеивали мужество храброго солдата и восхваляли гнусную
бесхарактерность трусов. Тон задавали несколько совершенно
жалких субъектов. Один из них открыто хвастался тем, что он сам
нарочно поранил себе руку у проволочных заграждений, чтобы
попасть в лазарет. Несмотря на то, что ранение было совершенно
пустяковое, субъект этот находился в больнице уже давно, хотя
все знали, что он попал сюда мошенническим путем. И что же?
Этот негодяй нагло выставлял себя образцом высшего мужества и
считал свой "подвиг" куда более ценным для родины, нежели
геройская смерть честного солдата на фронте. Многие выслушивали
эти речи молча, другие отходили в сторону, но иные открыто
соглашались с ним.
Меня прямо тошнило от этих речей, но сделать ничего нельзя
было; субъект этот спокойно оставался в лазарете. Больничное
начальство конечно прекрасно знало, кто этот субъект, и тем не
менее ничего не предпринимало.
Как только я встал на ноги, мне разрешили съездить в
Берлин. Здесь уже явно господствовала сильная нужда. Миллионный
город терпел голод. Недовольство было велико. Во многих
посещаемых солдатами пивных можно было услышать те же
разговоры, что и в лазарете. Получалось даже впечатление, что
некоторые из этих негодяев специально посещают эти места
скопления солдат, чтобы проповедовать там свои гнусные взгляды.
Еще много хуже было положение в Мюнхене. Когда после
выздоровления я выписался из лазарета и отправился в свой
запасный батальон, я просто не узнал нашего города. Куда ни
придешь - горе, недовольство и брань. В самом запасном
батальоне настроение было ниже всякой критики. Здесь влияние
оказывало еще и то, что офицеры-инструктора, сами еще ни разу
не побывавшие на фронте, обращались очень грубо со старыми
солдатами и не умели установить с ними сколько-нибудь приличных
взаимоотношений. Солдаты-фронтовики приносили с собою из окопов
некоторые особые навыки, которые были понятны строевым
офицерам, но с которыми не хотели мириться тыловые чины. К
строевому офицеру и сами фронтовики относились с гораздо
большим уважением, чем к этапным командирам. Но независимо от
всего этого, общее настроение было чрезвычайно плохим.
Укрывательство в тылу уже считалось в это время образном высшей
мудрости, а стойкость и выдержка на фронте - признаком слабости
и ограниченности.
Канцелярии кишели евреями. Почти каждый военный писарь был
из евреев, а почти каждый еврей - писарем. Мне оставалось
только изумляться по поводу обилия этих представителей
избранной нации в канцеляриях. Невольно сопоставлял я этот факт
с тем, как мало представителей этой нации приходилось встречать
на самих фронтах.
Еще много хуже обстояли дела в области хозяйства. Здесь уж
еврейский народ стал "незаменимым". Паук медленно, но
систематически высасывал кровь из народа. Они захватили в свои
руки все так называемые военные общества и сделали из них
инструмент безжалостной борьбы против нашего свободного
национального хозяйства.
Все громче раздавались голоса, доказывавшие необходимость
совершенно безудержной централизации.
В сущности говоря, уже в 1916-1917 гг. почти все
производство находилось под контролем еврейского капитала.
И в то же время против кого же направлялась на деле
ненависть народа.
С ужасом я убедился в это время, что надвигаются события,
которые неизбежно приведут к катастрофе, если мы не сумеем в
последний час предотвратить их.
В то время как всю нацию обкрадывали и душили евреи,
подлинная ненависть масс направлялась в сторону "пруссаков".
Как и на фронте, здесь решительно ничего не
предпринималось против ядовитой пропаганды. Как будто люди
совершенно не догадывались, что крах Пруссии далеко еще не
означает подъема Баварии! Как будто люди не понимали, что дело
обстоит как раз наоборот - что падение Пруссии неизбежно
повлечет за собой и гибель Баварии!
Мне все это причиняло невероятные страдания. Я ясно
сознавал, что при помощи этого гениального трюка евреи только
хотят отвлечь внимание от себя на других. Пока Бавария
негодовала против Пруссии и наоборот, еврей под носом у обеих
обделывал свои делишки. Пока в Баварии шла руготня против
Пруссии, еврей организовывал революцию и затем нанес одинаково
решительный удар и Пруссии и Баварии.
Мне было просто нестерпимо наблюдать эту взаимную склоку
между немцами, и я был рад отправиться на фронт. Вскоре же
после моего приезда в Мюнхен я сделал соответствующую заявку о
своем желании.
В начале марта 1917 г. я был уже опять в своем полку на
фронте.
x x x
В конце 1917 г. настроение улучшилось, и можно было
предполагать, что армии удалось справиться с прежним упадком
настроения. После русской катастрофы вся армия опять
выпрямилась. Она почерпнула из этой катастрофы новые надежды и
новое мужество. Армия опять начинала проникаться убеждением,
что несмотря ни на что война кончится все же победой Германии.
Теперь в армии опять раздавались песни. Карканье пессимистов
слышалось реже и реже. Армия вновь уверовала в будущность
отечества.
Особенно чудотворное действие на настроение наших армий
произвела итальянская катастрофа осенью 1917 г. В нашей
тогдашней победе над итальянцами войска увидели доказательство
того, что мы опять в состоянии прорвать фронт не только
русских. В сердца миллионов наших солдат опять проникла
спокойная вера в свое дело; люди вздохнули свободно и стали с
надеждой ждать весенних боев 1918 г. В рядах противника
напротив наблюдался упадок настроения. Эта зима прошла
несколько спокойнее обычного. Наступило затишье перед бурей.
Но вот как раз в разгар последних приготовлений к решающим
боям, когда на западный фронт тянулись бесконечные транспорты с
военной амуницией, когда войска делали последние приготовления
к наступлению, в Германии впервые за все время войны
разыгралось событие, неслыханное по своей подлости.
Нет, Германия не должна победить! В последнюю минуту,
когда немецкие знамена уже шли навстречу победе, враги родины
пустили в ход такое средство, которое должно было погубить еще
в зародыше весеннее наступление и тем самым вырвать победу из
наших рук.
Враги родины организовали забастовку на предприятиях,
работающих на войну.
Если эта забастовка удастся, немецкий фронт должен
потерпеть крушение и "Форвертс" получит удовлетворение: победа
на этот раз не будет сопутствовать немецким знаменам. Армии
наши останутся без снаряжения и в течение нескольких недель
фронт наш будет прорван. Этим будет сорвано наше наступление,
Антанта будет спасена и полным господином в Германии станет
интернациональный капитал. Вот в чем заключалась внутренняя
цепь марксистского обмана народа.
Надломить наше национальное хозяйство и воздвигнуть
господство интернационального капитала - такова была их цель. И
благодаря глупости и доверчивости одних, бесконечной трусости
других цель эта, увы, была достигнута.
Правда, стачка на заводах военного снаряжения не имела
полного успеха в том смысле, что фронт не удалось взять
измором. Забастовка эта быстро оборвалась, и армии не остались
без амуниции. В этом смысле план организаторов забастовки -
привести сразу все наши армии к гибели - не удался. Но
насколько ужаснее был тот моральный урон, который нанесла
забастовка!
Во-первых: за кого же боролись наши армии, раз сама страна
вовсе не хочет победы? Ради кого приносятся эти бесчисленные
жертвы? ради кого терпим мы все эти лишения на фронте? Солдату
говорят, чтобы он до конца бился за победу, а в это же время
страна бастует!
А во-вторых: какое же влияние оказала эта забастовка в
рядах противника?
Зимою 1917/18 г. горизонт впервые омрачился тучами для
союзников. Вот уже четыре года союзные державы общими усилиями
вели напряженнейшую борьбу против немецкого богатыря и все -
безрезультатно. Но ведь в течение всех этих четырех лет главные
силы немецкого великана заняты были на востоке и на юге. На
западе он зачастую держал только второстепенные силы. И вот
теперь тыл нашего богатыря оказался свободным. Моря крови были
пролиты, раньше чем немцам удалось положить на обе лопатки хотя
бы одного противника. Теперь войска, занятые раньше на русском
фронте, будут переброшены на запад, и если врагу не удалось до
сих пор прорвать нашу линию обороны, то теперь мы сами перейдем
в наступление.
Противник бьет в тревоге и трепетал по поводу того, что
окончательная победа может достаться нам.
В Лондоне и Париже шли совещания за совещаниями. Даже
пропаганда противников несколько зашла в тупик. Теперь уже не
так легко было доказывать, что немецкая победа совершенно
немыслима и безнадежна.
Таково же было настроение среди войск союзников. Наглая
уверенность в победе исчезла. Господам руководителям Антанты
становилось жутко. Переменилось отношение и к немецкому
солдату. До сих пор на нашего солдата смотрели только как на
простака, безусловно обреченного на поражение. Теперь перед
ними стоял немецкий солдат, уже уничтоживший их русского
союзника. Нужда заставляла нас до сих пор ограничиваться
наступлением только на востоке. Теперь противникам казалось,
что это была с нашей стороны гениальная тактика. В течение трех
лет немцы вели непрерывные атаки на русском фронте - вначале
без особенного успеха. Все уже начинали смеяться по поводу
мнимой бесцельности наших действий. Русский великан, казалось,
обязательно должен победить уже благодаря его огромному
численному превосходству. Германия же, казалось, обязательно
изойдет кровью в этих боях с русским. Вначале ход событий как
будто подтверждал такой прогноз.
В сентябре 1914 г. после боев при Танненберге в Германию
потянулись первые бесконечные потоки русских пленных. С тех пор
поток этот уже не прекращался. Все время и в поездах и по шоссе
тянулись бесконечные транспорты русских пленных. Но толку от
этого было мало. Вместо каждой побитой армии русские тотчас же
выставляли новую армию. Гигантские владения царя, казалось,
были неисчерпаемы по части людей. Сколько времени могла еще
выдержать Германия такое состязание? Не придет ли такой день,
когда Германия несмотря на только что одержанную победу
останется уже без новых войск, в то время как русское
командование снова и снова двинет на фронт новые армии? Что же
будет тогда? Согласно человеческому разумению Германия могла
только отсрочить победу России, сама же окончательная победа
этой последней казалась неизбежной.
Теперь все эти надежды развеялись в прах. Один из главных
союзников, принесший самые большие жертвы на алтарь общей
борьбы, был разбит вдребезги и теперь лежал распростертый на
земле перед безжалостным противником. Страх и ужас вселились в
сердца солдат Антанты, которые до тех пор слепо верили в победу
союзников. Грядущей весны ожидали с тревогой. Если до сих пор
не удалось сломить немцев, которые держали на западном фронте
только часть своих войск, то как же можно рассчитывать на
победу теперь, когда это страшное героическое государство может
ныне собрать в один кулак все свои силы против западного
фронта?
К тому же на воображение действовали и события,
