происшедшие в горах южного Тироля. Весть о поражении войск
генерала Кадорна достигла и полей Фландрии. Вера в победу
испарялась и уступала место страху перед окончательным
поражением.
Ночи стояли прохладные. Всюду на западном фронте войска
Антанты слышали шум подтягивающихся новых немецких армий.
Надвигался последний страшный суд. Напряжение в лагере
противника достигло высшей точки. И вот в эту минуту вдруг в
Германии занялось зарево, и пламя этого пожара озарило все
уголки фронта. В момент, когда немецкие дивизии делали самые
последние приготовления к наступлению, в Германии вспыхнула
всеобщая забастовка.
В первую минуту весь мир просто потерял способность речи.
В следующую минуту противник вздохнул свободно, и
неприятельская пропаганда с жадностью бросилась на этот кусок.
Неожиданная помощь поспела в двенадцатый час. Одним ударом
Антанта опять нашла средство вернуть твердость настроения своим
солдатам. Теперь она опять могла заставить солдат поверить, что
ее победа возможна. Чувство тревоги перед приближающимся
наступлением немцев вновь сменилось чувством твердой
уверенности в победе Антанты. Теперь уже опять можно было с
успехом доказывать салатам Антанты, что окончательный исход
предстоящей великой битвы зависит только и исключительно от их
стойкости. Пусть немцы теперь одерживают какие угодно местные
победы, страну их ждет революция, а вовсе не возвращение домой
великих победоносных армий.
Английские, французские и американские газеты повели в
этом смысле интенсивнейшую агитацию в тылу, и в то же время
началась такая же умелая пропаганда на фронте.
"Германия стоит перед революцией! Победа союзников не за
горами!" Это было лучшее лекарство, чтобы опять поставить на
ноги заколебавшихся французских пуалю и английских томми.
Теперь опять громко заговорили пушки и пулеметы. Паническое
бегство было приостановлено. Союзные войска вновь начали
оказывать упорное сопротивление.
Таковы были результаты стачек. Германские стачки укрепили
уверенность в победе в лагере противника и помогли последнему
побороть начавшийся паралич и отчаяние, возникшее на его
фронтах. Сотни и сотни тысяч немецких солдат заплатили за эти
стачки своею жизнью. Авторы же и инициаторы этой гнусной
подлости стали кандидатами на самые высшие государственные
посты революционной Германии.
В самой Германии как будто еще удалось стереть первые
следы забастовки на военных заводах. Так по крайней мере
казалось внешне. Но в стане противника впечатление во всяком
случае осталось. Если до этой стачки в лагере противника
господствовала полная безнадежность, то теперь весть о
забастовках в Германии опять подняла настроение в армиях
Антанты. Англо-французские солдаты стали вновь драться с
мужеством отчаяния.
Теперь уже по человеческому разумению должно было
безусловно казаться, что победа будет на стороне Антанты, если
только западный фронт выдержит немецкие атаки еще хоть
несколько месяцев. Все парламенты стран Антанты сразу оценили
создавшуюся ситуацию и ассигновали грандиозную сумму в фонд
военной пропаганды. Они прекрасно знали, что это лучший способ
усилить разложение в германском лагере.
x x x
Я имел счастье принять лично участие не только в первых
двух наших наступлениях, но и в последнем наступлении немецких
войск.
Это были самые сильные впечатления в течение всей моей
жизни. Самые сильные потому, что как и в 1914 г. наши операции
в 1918 г. потеряли свой оборонительный характер и приняли
характер наступательный. Через все наши окопы, через все наши
войска прошел вздох облегчения. Теперь наконец после трех
тяжелых лет выжидания на чужой земле в ужасающей обстановке,
напоминающей ад, мы переходим в наступление и бьет час
расплаты. Возликовали вновь наши победоносные батальоны.
Последние бессмертные лавры вокруг наших обвеянных победами
знамен! Еще раз раздались прекрасные патриотические песни нашей
родины. Подхваченные бесконечным потоком немецких солдат эти
чудесные песни неслись к небу. В последний раз творец небесный
посылал свою милостивую улыбку своим неблагодарным детям.
x x x
Тяжелая удушливая атмосфера господствовала на фронте в
конце лета 1918 г. На родине шла тяжелая внутренняя борьба.
Из-за чего. В батальонах и ротах на нашем фронте шли различные
толки об этом? Ясно, что война теперь потеряна и только дураки
еще могут верить в конечную победу. Народ вовсе не
заинтересован в том, чтобы вести войну и дальше; в этом
заинтересованы теперь только монархия и капитал, - вот какие
вести приходили из дому и подвергались обсуждению на фронте.
Сначала фронт на все это реагировал лишь очень слабо.
Какое дело было нам, солдатам, до всеобщего избирательного
права? Разве за это боролись мы в течение четырех долгих лет?
Бандиты хотели теперь обокрасть уже павшего героя, отняв у него
задним числом ту цель, за которую он воевал и за которую сошел
в могилу. Разве наши молодые полки шли во Фландрии на смерть с
лозунгом "да здравствует всеобщее тайное избирательное право"
на устах? Нет, неправда, они шли на смерть с кличем "Дейчланд
убер алес" ("Германия превыше всего"). Маленькая, но все же
весьма существенная разница! Те крикуны, которые на фронтах
теперь искали всеобщего тайного избирательного права, раньше и
носа не показывали на фронт. Эта партийно-политическая шваль до
сих пор не была известна фронту. Только очень небольшая частица
этих господ парламентариев нюхала фронт в такое время, когда
всякий сколько-нибудь уважающий себя немец, если он только мог
стоять на ногах, был на фронте.
Вот почему на первых порах основная масса фронтовиков была
почти совершенно невосприимчива к агитации господ Эбертов,
Шейдеманов, Бартов, Либкнехтов и т. д., выставивших теперь
север ценно новые "цели" войны. На фронте не могли понять,
какое право вообще имеют эти тыловые герои опираться на войско
для захвата власти в стране.
Моя личная позиция была ясна с самого начала: я ненавидел
от всей души всю эту банду жалких обманщиков народа, всю шайку
партийной сволочи. Мне давно уже было ясно, что для всех этих
негодяев важно не благо народа, а благо собственного кармана. Я
видел, что они готовы теперь принести в жертву весь народ и не
остановятся перед тем, чтобы погубить Германию. В моих глазах
они заслуживали только веревки на шею. Идти навстречу их
пожеланиям означало выдать с головой трудящуюся массу в руки
карманных воришек. Осуществление их желаний означало гибель
нации.
Таково же в первый момент было настроение громадного
большинства фронтовиков. За последнее время мы вынуждены были
однако, констатировать, что приходящие из тылов пополнения
становятся все хуже и хуже настолько, что эти пополнения уже не
усиливали старое ядро, но скорее ослабляли его боевую
способность. Особенно плохи были пополнения молодых возрастов.
Зачастую нельзя было поверить своим собственным глазам, что это
сыны того же самого народа, который и в 1914 г. посылал свою
молодежь на поля Ипра.
С августа и сентября разложение стало прогрессировать
особенно быстро, несмотря на то, что наступательные действия
противника были далеко не так сильны, как в предшествовавшие
месяцы. Битвы на Сомме и во Фландрии были куда ужаснее по их
жестокости.
В конце сентября моя дивизия в третий раз стояла у тех
самых позиций, которые мы штурмовали в самом начале войны, еще
будучи совсем необстрелянным полком добровольцев.
Какое тяжелое воспоминание.
В октябре и ноябре 1914 г. мы получили здесь первое боевое
крещение. С горячей любовью в сердцах, с песнями на устах шел
наш необстрелянный полк в первый бой, как на танец.
Драгоценнейшая кровь лилась рекой, а зато все мы были тогда
совершенно уверены, что мы отдаем нашу жизнь за дело свободы и
независимости родины.
В июле 1917 г. мы второй раз прошли по этой ставшей для
нас священной земле. Ведь в каждом из нас жила еще священная
память о лучших наших друзьях и товарищах, павших здесь еще
совсем молодыми и шедших в бой за дорогую родину с улыбкой на
устах.
Глубоко взволнованные стояли мы, "старики", теперь у
братской могилы, где все мы когда-то клялись "остаться верными
долгу и отечеству до самой смерти". Три года назад наш полк
наступая, штурмовал эти позиции. Теперь нам приходилось
защищать их, отступая.
Целых три недели вели англичане артиллерийскую подготовку
к своему наступлению во Фландрии. Перед нами как будто ожили
образы погибших наших товарищей. Полк наш жил в ужасной
обстановке. В грязных окопах, зачастую под открытым небом мы
прятались в воронки, вырытые снарядами, в простых лощинках,
ничем не прикрытых от врага, и тем не менее мы не уступали ни
пяди, хотя ряды наши все таяли и таяли. 31 июля 1917 г. наконец
началось английское наступление.
В первые дни августа нас сменила другая часть.
От нашего полка осталось только несколько рот. Медленно
брели мы по грязной дороге в тыл, больше похожие на привидения,
чем на людей. В результате своего наступления англичане
отвоевали только несколько сот метров земли, сплошь изрытой
гранатами. Ничего больше. И за это англичане заплатили дорогой
ценой.
Теперь, осенью 1918 г., мы вновь уже в третий раз стояли
на той же территории, которую некогда взяли штурмом. Маленькое
местечко Камин, где мы когда-то отдыхали от боев, теперь стало
ареной самых ожесточенных битв. Мы дрались на той же
территории, но сами то мы за это время стали совсем другими
людьми. Теперь и в армии изо всех сил занимались "политикой".
Ядовитая волна докатилась из тылов и сюда. Пополнения молодых
возрастов оказались совершенно непригодными - все это шло
оттуда, из дому.
В ночь с 13 на 14 октября англичане начали обстреливать
южный участок ипрского фронта газовыми снарядами. Они пустили в
ход газы "желтый крест", действия которых мы еще ни разу до сих
пор не испытывали на своей шкуре. Еще той же ночью мне пришлось
отведать этих газов. Вечером 13 октября мы находились на холме
к югу от Вервика и там в течение нескольких часов подверглись
непрерывному обстрелу газовыми снарядами. С небольшими
перерывами обстрел продолжался всю ночь. Около полуночи часть
товарищей выбыла из строя, некоторые из них - навсегда. Под
утро я тоже стал чувствовать сильную боль, увеличивающуюся с
каждой минутой. Около 7 часов утра, спотыкаясь и падая, я
кое-как брел на пункт. Глаза мои горели от боли. Уходя, я не
забыл отметиться у начальства - в последний раз во время этой
войны.
Спустя несколько часов глаза мои превратились в горящие
угли.
Затем я перестал видеть.
Меня отправили в госпиталь в местечко Пазевальк
(Померания). Здесь пришлось мне пережить революцию!..
x x x
В воздухе давно уже носилось что-то неопределенное, но
очень противное. Кругом говорили о том, что в ближайшие недели
что-то "начнется", я только не мог себе представить, что же
именно под этим последним понимают. Мне больше всего казалось,
что дело идет о стачке вроде той, какая была весной. В это
время стали приходить дурные вести о флоте. Говорили, что там
началось большое брожение. Мне однако думалось, что и в данном
случае мы имеем дело с продуктом фантазии небольшой кучки, что
широкие массы моряков ничего общего с этим не имеют. В
госпитале шло много разговоров о том, что война все же, надо
надеяться, скоро кончится. Однако никто не надеялся на то, что
