австрийским наследством, как приманкой. Еврейский капитал уже
давно выработал план уничтожения Германии, ибо в те времена
Германия не хотела еще полностью покориться хозяйственному и
финансовому контролю евреев, стоящих над государствами. Только
благодаря этому и удалось сколотить громадную коалицию; ей уже
одно громадное количество собранных под знамена солдат внушало
уверенность в победе.
Союз с габсбургской монархией еще во время моего
пребывания в Австрии вызывал во мне отвращение. Теперь же он
стал для меня причиной самых тяжелых внутренних переживаний,
которые в дальнейшем только укрепили во мне давно составившееся
мнение.
В небольших кружках, в которых я тогда вращался, я не
делал ни малейшего секрета из своего убеждения, что этот
несчастный договор с обреченным на гибель государством
неизбежно приведет Германию к катастрофе, если мы только не
сумеем во время порвать этот договор. Это мое убеждение было
непоколебимо. Но тут грянула мировая война, и на время люди
вообще потеряли способность разумно взвешивать положение. Пыл
воодушевления первых дней войны заставил потерять голову даже
тех, кого само положение обязывало к самому трезвому расчету.
Когда я сам попал на фронт, то всюду, где на эти темы шло
обсуждение, я прямо и открыто высказывал мнение, что чем скорее
будет разорван договор с Австрией, тем лучше для немецкой
нации; я говорил определенно, что отказ от союза с Австрией не
есть вовсе жертва с нашей стороны, раз Германия смогла бы
благодаря этому добиться уменьшения числа воюющих с ней держав;
я не уставал доказывать, что миллионы наших братьев надели на
себя солдатские мундиры не для того, чтобы спасать развращенную
и погибающую австрийскую династию, а для того, чтобы спасти
немецкий народ.
Незадолго до войны иногда казалось, что по крайней мере в
некоторых кругах стало возникать некоторое сомнение в
правильности союза с Австрией. В лагере немецких консерваторов
время от времени стали раздаваться голоса предостережения; но,
увы, эти разумные голоса оставались гласом вопиющих в пустыне.
Германия продолжала верить в то, что избранный ею путь
правилен, что на этом пути она "завоюет" мир, что успех будет
огромен, а жертвы ничтожны.
Нам, несчастным, "непризванным" ничего не оставалось как
молча глядеть на то, как так называемые "призванные" идут
прямиком в пропасть, увлекая за собою весь народ.
Только благодаря известному заболеванию всей нашей
политической мысли оказалось возможным, что великий народ
долгое время кормили нелепым лозунгом "хозяйственного
завоевания" и проповедовали ему "мир всего мира" как конечную
политическую цель.
Триумфы немецкой техники и промышленности, растущие успехи
немецкой торговли - все это заставляло забывать, что первой и
основной предпосылкой всего этого является прежде всего наличие
сильного государства. Куда там! В определенных кругах стали
утверждать даже уже прямо противоположное - что само
государство обязано своим существованием расцвету техники и
промышленности; что государство представляет уже не более и не
менее, как экономический институт; что управлять государством
надо в согласии только с хозяйственными устремлениями; что и
все дальнейшее существование государства зависит от хозяйства;
что именно такое положение вещей является самым естественным и
самым здоровым и его необходимо отстаивать и в будущем.
Между тем мы-то знаем, что на деле государство не имеет
ничего общего с тем или другим хозяйственным воззрением, с теми
или другими формами хозяйственного развития.
Государство отнюдь не является простым объединением
экономических контрагентов, собравшихся воедино на определенной
государственной территории с целью совместного выполнения своих
хозяйственных задач. Нет, государство является совокупностью
физически и духовно равных человеческих существ, совокупностью,
ставящей своей задачей как можно лучше продолжать свой род и
достигнуть целей, предназначенных ему провидением. Цель и смысл
существования государства - только в этом, а не в чем-либо
другом. Хозяйство является при этом только одним из многих
подчиненных средств, необходимых для достижения указанных
целей. Хозяйство никогда не является ни первопричиной, ни целью
государства, поскольку конечно данное государство с самого
начала не построено на фальшивой и противоестественной основе.
Только так можно понять, почему государство как таковое вовсе
не имеет своей необходимой предпосылкой ту или другую
территориальную ограниченность. Эта последняя характерна только
для тех народов, которые хотят собственными силами обеспечить
пропитание своих жителей, т. е. готовы своим собственным трудом
обеспечить свое существование. Но есть и народы-трутни, умеющие
до известной степени пролезть в другие части света и под
разными предлогами заставить другие народности работать на
себя; такие народы-трутни умеют образовывать новые государства
независимо от своей собственной территории.
Еврейское государство никогда не было территориально
ограничено; оно всегда было универсально с точки зрения
территории, но очень ограничено с точки зрения собственного
расового состава. Вот почему народ этот всегда и составлял
государство в государстве. Одним из гениальнейших трюков,
изобретенных евреями, является то, что они сумели контрабандно
выдать свое государство за "религию" и этим обеспечили себе
терпимое отношение со стороны арийцев, которым религиозная
веротерпимость всегда была особенно свойственна. На деле
религия Моисея есть не что иное, как учение о сохранении
еврейской расы. Вот почему она и охватывает все необходимые для
этого отрасли знания, в том числе социологию, политику и
экономику.
Первопричиной к образованию всех человеческих общностей
является инстинкт сохранения рода. Но именно благодаря этому
государство является народным организмом, а не организмом
хозяйственным. Это громадная разница, хотя и остающаяся
совершенно непонятной современным так называемым
государственным "деятелям". Наши государственные мужи полагают,
что они могут построить государство исключительно на хозяйстве;
в действительности же государство искони было и будет только
продуктом той деятельности и тех свойств, которые заложены в
первую очередь в воле к сохранению вида и расы.
Эти последние свойства присущи не торгашескому эгоизму, а
героической добродетели, ибо сохранение существования вида
непременно предполагает готовность к самопожертвованию со
стороны индивидуума. В этом и заключается смысл сказанного
поэтом: "и кто свою жизнь отдать не готов, тот жизнью владеть
недостоин". Готовность пожертвовать личным существованием
необходима, чтобы обеспечить сохранение вида. Отсюда ясно, что
важнейшей предпосылкой образования и сохранения государства
является прежде всего наличие определенного чувства общности,
основанное на принадлежности к одинаковому роду и виду, наличие
готовности всеми средствами бороться за сохранение этой
общности. У народов, располагающих своей собственной
территорией, это приводит к процветанию добродетели и героизма.
У народов-паразитов это приводит к процветанию лицемерия и
коварной жестокости если только эти последние малопочтенные
качества не были уже первопричиной того, что данное государство
вообще могло возникнуть. Образование того или другого
государства всегда неизбежно (во всяком случае на первых
ступенях своего развития) обусловливается именно вышеуказанными
факторами. При этом в борьбе народов за свое самосохранение
терпят поражение, т. е. попадают под иго и тем самым раньше или
позже обрекаются на вымирание, именно те народы, которые
отличаются наименьшим героизмом и наименьшими добродетелями,
равно и те народы, которые не сумели во время разгадать
лживость и коварство паразитарных государств. В этих последних
случаях дало идет не столько о недостатке ума, сколько о
недостатке мужества и решимости, причем недостаток мужества
часто пытаются спрятать под мантией "гуманности".
Только в редчайших случаях внутренняя крепость того или
другого государства совпадает с так называемым хозяйственным
расцветом. Напротив, можно привести бесчисленное количество
примеров того, когда такой расцвет указывает как раз на
приближающийся распад государства. Уже из одного этого видно,
насколько устойчивость и крепость данного государства вовсе не
в такой уже мере зависит от хозяйства. Если бы образование
человеческих общностей зависело в первую очередь от
хозяйственных сил и инстинктов, тогда высший экономический
расцвет должен был бы непременно в то же время означать и
высшую силу государства. Между тем мы видим обратное.
Вера во всеспасающую силу хозяйства, будто бы единственно
способного укреплять государство, производит особенно странное
впечатление, когда эту "истину" проповедуют в стране,
действительная история которой учит прямо противоположному.
Ведь именно история Пруссии доказывает с необыкновенной
ясностью, что для образования государства требуются не
материальные свойства, а идеальные добродетели. Только под
защитой этих последних подымается и расцветает также хозяйство,
и расцвет его продолжается только до тех пор, пока с гибелью
этих чисто государственных качеств не погибнет и само
хозяйство. Этот именно процесс мы, увы, как раз и наблюдаем
теперь в самом печальном его виде. Материальные интересы людей
всегда процветают только под покровом героических добродетелей
человечества. Но стоит только материальным интересам выйти на
первый план, и они тем самым подрывают собственные предпосылки
своего бытия.
Всегда в германской истории подъему государственности
сопутствовал также хозяйственный подъем; но всегда, как только
экономика становилась единственным содержанием жизни нашего
народа, тотчас же удушались идеальные добродетели, государство
шло вниз и в своем падении через некоторое время увлекало туда
же и хозяйство.
Если мы поставим себе вопрос, какие же именно факторы
являются главнейшими для образования и укрепления государства,
то мы должны будем, кратко говоря, ответить: способность к
самопожертвованию, воля к самопожертвованию со стороны
отдельного индивидуума во имя общего блага. Что эти добродетели
ничего общего не имеют с хозяйством, ясно уже из одного того,
что люди никогда не приносят себя в жертву по этим последним
мотивам. Человек умирает за свои идеалы, но отнюдь не склонен
умирать за свои "дела". Англичане лучше всего доказали свое
превосходство в понимании человеческой души тем, какую
мотивировку они сумели дать своей борьбе. В то время как мы,
немцы, боролись за хлеб, Англия боролась за "свободу" и при том
не за свою собственную свободу, а за свободу малых наций. У нас
смеялись по поводу такой наглости, у нас огорчались по поводу
этой агитации англичан. Но это только доказывало, как
безнадежно глупы были руководители общественного мнения в
Германии еще до начала войны. У нас уже и тогда не имели
никакого понятия о том, какие факторы способны поднять людей на
борьбу и вызвать в них готовность добровольно пойти на смерть
за общее дело.
Вот факт. Пока немецкий народ в течение всего 1914 г.
считал, что он ведет борьбу за идеалы, он был стоек; как только
стало ясно, что борьбу приходится вести лишь за кусок хлеба, он
стал обнаруживать готовность махнуть рукой на все.
