в обеспечение ставок пачки новеньких крупных кредиток на десятки тысяч. За ними
увивались "арапы". Ежедневно все игроки с нетерпением ждали прихода князей: без
них игра не клеилась. Когда они появлялись, стол оживал. С неделю они ходили
ежедневно, проиграли больше ста тысяч, как говорится, не моргнув глазом -- и
вдруг в один вечер не явились совсем (их уже было решено провести в
члены-соревнователи Кружка). -- Где же азиаты? -- волновались игроки. --
Напрасно ждете. Их вы не увидите,--заявил вошедший в комнату репортер одной
газеты. -- ??? Молчаливое удивление. -- Сегодня сообщили в редакцию, что они
арестованы. Я ездил проверить известие: оба эти князя никакие не князья, они
оказались атаманами шайки бандитов, и деньги, которые проигрывали, они привезли
с последнего разбоя в Туркестане. Они напали на почту, шайка их перебила конвой,
а они собственноручно зарезали почтовых чиновников, взяли ценности и триста
тысяч новенькими бумажками, пересылавшимися в казначейство. Оба они отправлены в
Ташкент, где их ждет виселица. Скажут: -- Почему автор этой книги открывает
только дурные стороны клубов, а не описывает подробно их полезную общественную и
просветительную деятельность? И автор на это смело ответит: -- Потому, что для
нашего читателя интереснее та сторона жизни, которая даже во времена
существования клубов была покрыта тайной, скрывавшей те истинные источники
средств, на которые строилась "общественная деятельность" этих клубов. О
последней так много писалось тогда и, вероятно, еще будет писаться в мемуарах
современников, которые знали только одну казовую сторону: исполнительные
собрания с участием знаменитостей, симфонические вечера, литературные
собеседования, юбилеи писателей и артистов с крупными именами, о которых будут
со временем писать... В связи с ними будут, конечно, упоминать и
Литературно-художественный кружок, насчитывавший более 700 членов и 54 875
посещений в год. Еще найдутся кое у кого номера журнала "Известия Кружка" и
толстые, отпечатанные на веленевой бумаге с портретом Пушкина отчеты. В них, к
сожалению, ни слова о быте, о типах игроков, за счет азарта которых жил и
пировал клуб.
ОХОТНИЧИЙ КЛУБ
Дом Малкиеля, где был театр Бренко, перешел к миллионеру Спиридонову, который
сдал его под Охотничий клуб. Этот клуб зародился в трактирчике-низке на
Неглинном проезде, рядом с Трубной площадью, где по воскресеньям бывал собачий
рынок и птичий базар. Трактир так и звали: "Собачий рынок". Охотники и любители
птиц наполняли площадь, где стояли корзины с курами, голубями, индюками, гусями.
На подставках висели клетки со всевозможными певчими птицами. Тут же продавались
корм для птиц, рыболовные принадлежности, удочки, аквариумы с дешевыми золотыми
рыбками и всех пород голуби. Большой угол занимал собачий рынок. Каких-каких
собак здесь не было! И борзые, и хортые, и псовые, и гончары всех сортов, и
доги, и бульдоги, и всякая мохнатая и голая мелкота за пазухами у продавцов.
Здесь работали собачьи воры. И около каждой собачьей породы была своя публика.
Вокруг мохнатых болонок и голых левреток, вечно дрожавших, как осиновый лист,
суетятся франты, дамские угодники, высматривающие подарок для дамы сердца. Около
сеттеров, легашей и пегих гончих -- солидные члены богатых обществ, ружейные
охотники. Возле дворняг и всяких ублюдков на веревках, без ошейников --
огородники и домовладельцы с окраины, высматривающие цепного сторожа. Оборванцы,
только что поймавшие со- баку, тащили ее на рынок. Между ними бывали тоже
особенные специалисты. Так года два подряд каждое воскресенье мальчуган приводил
на веревке красивую и ласковую рыжую собаку по кличке Цезарь, дворняжку, которая
жила на извозчичьем дворе-трактире в Столешниковом переулке, и продавал ее. На
другой день собака с перегрызенной веревкой уже была дома и ждала следующего
воскресенья. Бывало, что собаку признавали купцы, но доказать было нельзя, и
Цезарь снова продавался. Яркой группой были борзятники, окружавшие своры борзых
собак, псовых, хортых и паратых гончих; доезжачие в чекменях и поддевках с
чеканными поясами, с охотничьим рогом через плечо, с арапником и лихо
заломленными шапками. По одному виду можно было понять, что каждому из них
ничего не стоит остановить коня на полном карьере, прямо с седла ринуться на
матерого волка, задержанного на лету доспевшей собакой, налечь на него всем
телом и железными руками схватить за уши, придавить к земле и держать, пока не
сострунят. Они осматривают собак, спорят. Разговор их не всякий поймет со
стороны. Так и сыплются слова: -- Пазонки, черные мяса, выжлец, переярок, щипцы,
прибылой, отрыж. Вот, кажется, знакомое слово "щипцы", а это, оказывается, морда
у борзой так называется. Были тут и старики с седыми усами в дорогих
расстегнутых пальто, из-под которых виднелся серебряный пояс на чекмене.
Это--борзятники, москвичи, по зимам живущие в столице, а летом в своих имениях;
их с каждым годом делалось меньше. Псовая охота, процветавшая при крепостном
праве, замирала. Кое-где еще держали псарни, но в маленьком масштабе. По зимам
охотники съезжались в Москву на собачью выставку отовсюду и уже обязательно
бывали на Трубе. Это место встреч провинциалов с москвичами. С рынка они шли в
"Эрмитаж" обедать и заканчивать день или, вернее сказать, ночь у "Яра" с
цыганскими хорами, "по примеру своих отцов". Ружейные
охотники--москвичи--сплоченной компанией отправлялись в трактир "Собачий рынок",
извест- ный всем охотникам под этим названием, хотя официально он назывался по
фамилии владельца. Трактир "Собачий рынок" был не на самой площади, а вблизи
нее, на Неглинном проезде, но считался на Трубе. Это был грязноватый
трактирчик-низок. В нем имелся так называемый чистый зал, по воскресеньям
занятый охотниками. Каждая их группа на этот день имела свой дожидавшийся стол.
Псовые и оружейные охотники, осмотрев до мелочей и разобрав по косточкам всякую
достойную внимания собаку, отправлялись в свой низок, и за рюмкой водки
начинался разговор "по охоте". В трактир то и дело входили собачники со щенками
за пазухой и в корзинках (с большими собаками барышников в трактир не впускали),
и начинался осмотр, а иногда и покупка собак. Кривой собачник Александр
Игнатьев, знаменитый собачий вор, предлагает желто-пегого пойнтера и убедительно
говорит: -- От самого Ланского с Тверского бульвара. Вчера
достукались.--Поднимает за шиворот щенка.--Его мать в прошлом году золотую
медаль на выставке в манеже получила. Дианка. Помните? Александр Михайлович
Ломовский, генерал, самое уважаемое лицо между охотниками Москвы, тычет пальцем
в хвост щенка и делает какой-то крюк рукой. -- Это ничего-с, Александр Михайлыч.
Уж такой прутик, какого поискать. Ломовский опять молча делает крюк рукой. --
Помилуйте, Александр Михайлыч, не может же этого быть. Мать-то его, Дианка, ведь
родная сестра... -- Словом, "родная сестра тому кобелю, которого вы, наверное,
знаете",--замечает редактор журнала "Природа и охота" Л. П. Сабанеев и
обращается к продавцу:--Уходи, Сашка, не проедайся. Нашел кого обмануть! Уж если
Александру Михайлычу несешь собаку, так помни про хвост. Понимаешь, прохвост,
помни! Продавец конфузливо уходит, рассуждая: -- Ну, хоть убей, сам никакого
порока не видел! Не укажи Александр Михайлыч чутошную поволоку в прутике... Ну и
как это так? Ведь же от Дианки... Родной брат тому кобелю... Третий собеседник,
Николай Михайлович Левачев, городской инженер, известный перестройкой подземной
Неглинки, в это время, не обращая ни на что никакого внимания, составлял на
закуску к водке свой "Левачевский" салат, от которого глаза на лоб лезли.
Подходили к этому столу самые солидные московские охотники, садились, и
разговоры иногда продолжались до поздней ночи. В одно из таких воскресений
договорились до необходимости устроить Охотничий клуб. На другой день был
написан Сабанеевым устав, под которым подписались во главе с Ломовским
влиятельные люди, и через месяц устав был утвержден министром. Почти все
московские охотники, люди со средствами, стали членами клуба, и он быстро вошел
в моду. Началось с охотничьих собеседований, устройства выставок, семейных
вечеров, охотничьих обедов и ужинов по субботам с дамами и хорами певиц,
цыганским и русским. Но сразу прохарчились. Расход превысил доход. Одной
бильярдной и скромной коммерческой игры в карты почтенных старичков-охотников
оказалось мало. Штрафов -- ни копейки, а это главный доход клубов вообще. Для
них нужны азартные игры. На помощь явился М. Л. Лазарев, бывший секретарь
Скакового общества, страстный игрок. Горячо взялся Лазарев за дело, и в первый
же месяц касса клуба начала пухнуть от денег. Но главным образом богатеть начал
клуб на Тверской, в доме, где был когда-то "Пушкинский театр" Бренко. И началась
азартная игра. В третьем этаже этого дома, над бальной залой и столовой, имелась
потайная комната, до которой добраться по лестничкам и запутанным коридорчикам
мог только свой человек. Допускались туда только члены клуба, крупные игроки.
Игра начиналась после полуночи, и штраф к пяти часам утра доходил до тридцати
восьми рублей. Так поздно начинали играть для того, чтобы было ближе к штрафу, и
для того, чтобы было меньше разговоров и наплыва любопытствующих и мелких
игроков. А крупным игрокам, ведущим тысячную игру, штраф нипочем. В одной из
этих комнат стояло четыре круглых стола, где за каждый садилось по двенадцати
человек. Тут были столы "рублевые" и "золотые", а рядом, в такой же комнате,
стоял длинный, покрытый зеленым сукном стол для баккара и два круглых
"сторублевых" стола для "железки", где меньше ста рублей ставка не принималась.
Здесь игра начиналась не раньше двух часов ночи, и бывали случаи, что игроки
засиживались в этой комнате вплоть до открытия клуба на другой день, в семь
часов вечера, и, отдохнув тут же на мягких диванах, снова продолжали игру.
Полного расцвета клуб достиг в доме графа Шереметева на Воздвиженке, где долго
помещалась городская управа. С переездом управы в новое здание на Воскресенскую
площадь дом занял Русский охотничий клуб, роскошно отделав загаженные
канцеляриями барские палаты. Пошли маскарады с призами, обеды, выставки и
субботние ужины, на которые съезжались буржуазные прожигатели жизни обоего пола.
С Русским охотничьим клубом в его новом помещении не мог спорить ни один другой
клуб; по азарту игры достойным соперником ему явился впоследствии Кружок.
Поздний час. За длинным столом сидело и стояло человек пятнадцать. Шла баккара.
Посредине стола держал банк изящный брюнет, методически продвигая по зеленому
сукну холеной, слегка вздрагивающей рукой без всяких украшений атласную карту.
Он то и дело брал папиросу, закуривал не торопясь, стараясь казаться
хладнокровным. По временам он как-то странно моргал глазами, но его красивое
лицо было неподвижно, как маска. Перед ним лежали пачки сотенных, тысяч на пять,
а напротив, у его помощника, груды более мелких кредиток и тоже груда сотенных.
Его помощник, облысевший преждевременно, бесцветный молодой человек в смокинге
-- неудачный отпрыск когда-то богатого купеческого рода. Он исправлял должность
крупье, платил, когда банк проигрывал, и получал выигрыши. После каждой получки
аккуратненько раскладывал кредитки, сортируя их. Кругом сидели обычные понтеры,
любители баккара. Темный шатен с самой красивой бородой в Москве, на которую
заглядывались дамы и которая дорого обошлась московским купчихам... Перед ним
горка разбросанных сотенных, прикрытых большой золотой табакеркой, со сверкающей
большой французской буквой N во всю ее крышку. За эту табакерку он заплатил
бешеные деньги в Париже, потому что это была табакерка Наполеона I. Из-за нее,
как рассказывал владелец, Наполеон проиграл Ватерлоо, так как, нюхая табак,
недослышал доклада адъютанта, перепутал направления и двинул кавалерию по
пересеченной местности, а пехоту--по равнине. -- Понюшка табаку перевернула
мир!--так заключал он свой рассказ и показывал друзьям, вынимая из бумажника
