карты, Позади "Шиповской крепости" был огромный пустырь, где по зимам торговали
с возов мороженым мясом, рыбой и птицей, а в другое время -- овощами, живностью
и фруктами. Разносчики, главным образом тверские, покупали здесь товар и ходили
по всей Москве, вплоть до самых окраин, нося на голове пудовые лотки и поставляя
продукты своим постоянным покупателям. У них можно было купить и крупного
осетра, и на пятак печенки для кошки. Разносчики особенно ценились хозяйками
весной и осенью, когда улицы были непроходимы от грязи, или в большие холода
зимой. Хороших лавок в Москве было мало, а рынки -- далеко. Как-то, еще в
крепостные времена, на Лубянской площади появился деревянный балаган с
немудрящим зверинцем и огромным слоном, который и привлекал главным образом
публику. Вдруг по весне слон взбесился, вырвал из стены бревна, к которым был
прикован цепями, и начал разметывать балаган, победоносно трубя и нагоняя страх
на окружившие площадь толпы народа. Слон, раздраженный криками толпы, старался
вырваться, но его удерживали бревна, к которым он был прикован и которые
застревали в обломках балагана. Слон уже успел сбить одно бревно и ринулся на
толпу, но к этому времени полиция привела роту солдат, которая несколькими
залпами убила великана. Теперь на этом месте стоит Политехнический музей.
ПОД КАЛАНЧОЙ
Полтораста лет стоит на Тверской дом, в котором помещается теперь Моссовет.
Выстроил его в 1782 году, по проекту знаменитого архитектора Казакова, граф
Чернышев, московский генерал-губернатор, и с той поры дом этот вплоть до
революции был бессменно генерал-губернаторским домом. Фасадом он выходит на
Советскую площадь, которая называлась Скобелевской, а ранее того--Тверской
площадью. В этом доме происходили торжественные приемы и блестящие балы,
устраивать которые особенно любил в восьмидесятых годах князь В. А. Долгоруков,
правивший столицей в патриархальном порядке. На его балах бывала вся Москва, и в
роскошных залах, среди усыпанных бриллиантами великосветских дам и блестящих
мундиров, можно было увидеть сапоги замоскворецких миллионеров, поддевку
гласного Давыда Жадаева и долгополый сюртук ростовщика Кашина... Ростовщики и
даже скупщики краденого и содержатели разбойничьих притонов бывали на этих
балах, прикрытые мундирами благотворительных обществ, в которые доступ был
открыт всем, кто жертвует деньги. Многие из них даже получали чины и ордена, ими
прикрывали свои преступные дела, являясь недоступными для полиции. Подъезжает в
день бала к подъезду генерал-губернаторского дворца какой-нибудь Ванька Кулаков
в белых штанах и расшитом "благотворительном" мундире "штатского генерала",
входит в вестибюль, сбрасывает на руки швейцару соболью шубу и, отсалютовав с
вельможной важностью треуголкой дежурящему в вестибюле участковому приставу,
поднимается по лестнице в толпе дам и почетных гостей. А пристав, бывший
гвардейский офицер, принужден ему ответить, взяв под козырек, как гостю
генерал-губернатора и казначею благотворительного общества, состоящего под
высочайшим покровительством... Ну как же после этого пристав может составить
протокол на содержателя разбойничьего притона "Каторга", трактира на Хитровом
рынке?! Вот тут-то, на этих балах, и завязывались нужные знакомства и
обделывались разные делишки, а благодушный "хозяин столицы", как тогда звали
Долгорукова, окруженный стеной чиновников, скрывавших от него то, что ему не
нужно было видеть, рассыпался в любезностях красивым дамам. Сам князь, старый
холостяк, жил царьком, любил всякие торжества, на которых представительствовал,
В известные дни принимал у себя просителей и жалобщиков, которые, конечно,
профильтровывались чиновниками, заблаговременно докладывавшими князю, кто и
зачем пришел, и характеризовавшими по-своему личность просителя. Впрочем, люди,
знакомые князю, имели доступ к нему в кабинет, где он и выслушивал их один и
отдавал приказания чиновникам, как поступить, но скоро все забывал, и не всегда
его приказания исполнялись. Много анекдотов можно было бы припомнить про
княжение Долгорукова на Москве, но я ограничусь только одним, относящимся,
собственно, к генерал-губернаторскому дому, так как цель моих
записок--припомнить старину главным образом о домах и местностях Москвы. В конце
семидесятых годов в Москве работала шайка "червонных валетов", блестящих
мошенников, которые потом судились окружным судом и были осуждены и сосланы все,
кроме главы, атамана Шпейера, который так и исчез навеки неведомо куда. Самым
интересным был финал суда: когда приговор был прочитан, из залы заседания вышел
почтенный, профессорского вида, старик, сел на лихача, подозвал городового,
передал ему конверт, адресованный на имя председателя суда, и уехал. В конверте
оказалась визитная карточка Шпейера, и на ней написано карандашом: "Благодарю за
сегодняшний спектакль. Я очень доволен. Шпейер", Вот этот самый Шпейер, под
видом богатого помещика, был вхож на балы к В. А. Долгорукову, при первом же
знакомстве очаровал старика своей любезностью, а потом бывал у него на приеме, в
кабинете, и однажды попросил разрешения показать генерал-губернаторский дом
своему знакомому, приехавшему в Москву английскому лорду. Князь разрешил, и на
другой день Шпейер привез лорда, показал, в сопровождении дежурного чиновника,
весь дом, -двор и даже конюшни и лошадей. Чиновник молчаливо присутствовал, так
как ничего не понимал по-английски. Дня через два, когда Долгоруков
отсутствовал, у подъезда дома остановилась подвода с сундуками и чемоданами,
следом за ней в карете приехал лорд со своим секретарем-англичанином и приказал
вносить вещи прямо в кабинет князя... Подробности этого скандала я не знаю,
говорили разно. Известно только, что дело кончилось в секретном отделении
генерал-губернаторской канцелярии. Англичанин скандалил и доказывал, что это его
собственный дом, что он купил его у владельца, дворянина Шпейера, за 100 тысяч
рублей со всем инвентарем и приехал в нем жить. В доказательство представил
купчую крепость, заверенную у нотариуса, по которой и деньги уплатил сполна. Это
мошенничество Шпейера не разбиралось в суде, о нем умолчали, и как разделались с
англичанином--осталось неизвестным. Выяснилось, что на 2-й Ямской улице была
устроена на один день фальшивая контора нотариуса, где и произошла продажа дома.
После этого только началась ловля "червонных валетов", но Шпейера так и не
нашли. Вся Москва об этом молчала, знал только один фельетонист "Современных
изве стай", Пастухов, но с него Долгоруков взял клятву, что он никогда не
заикнется об этом деле. Много лет спустя Пастухов, по секрету, на рыбной ловле,
рассказал мне об этом факте, а потом подтвердил его мне известный в свое время
картежник Н. В. Попов, близко знавший почти всех членов шайки "червонных
валетов", с которыми якшался, и добавил ряд подробностей, неизвестных даже
Пастухову. От него я узнал, что Шпейер был в этой афере вторым лицом, а главным
был некий прогорелый граф, который не за это дело, а за ряд других мошенничеств
был сослан в Сибирь. Долгоруков не брал взяток. Не нужны они ему были. Старый
холостяк, проживший огромное состояние и несколько наследств, он не был кутилой,
никогда не играл в карты, но любил задавать балы и не знал счета деньгам, даже
никогда не брал их в руки. Правой рукой его в служебных делах был начальник
секретного отделения канцелярии генерал-губернатора П. М. Хотинский--вечная
московская "притча во языцех". Через него можно было умелому и денежному
человеку сделать все. Другой рукой князя был еще более приближенный человек--его
бессменный камердинер Григорий Иванович Вельтищев, маленький, с большими усами.
Всеми расходами князя и всеми денежными суммами ведал он. -- Григорий, у нас для
новогоднего бала все готово? -- Нет еще, ваше сиятельство. Денег еще не
прислали. Придется пока перехватить тысчонок двадцать. Я думаю насчет гравера,
вот напротив живет, к нему родственники приехали, а их гонят. -- Ничего не
понимаю! Живых цветов побольше! -- Вот еще Лазарь Соломонович Поляков тоже
просит... -- Ну да, он прекрасный человек. Скажи Павлу Михайловичу, что я
приказал. На новогоднем балу важно выступает под руку с супругой банкир Поляков
в белых штанах и мундире штатского генерала благотворительного общества. Про
него ходил такой анекдот: -- Ну и хочется вам затруднять свой язык? Лазарь
Соломонович, Лазарь Соломонович! Зовите -просто -- ваше превосходительство!
Перед окнами дома Моссовета раскинута Советская площадь. На фоне сквера, целый
день оживленного группами гуляющих детей,--здание Института Маркса-- Энгельса --
Ленина. Против окон парадных покоев, на другом конце площади, где теперь сквер,
высилась в те времена каланча Тверской части. Беспокойное было это место. Целый
день, с раннего утра -- грохот по булыжнику. Пронзительно дребезжат извозчичьи
пролетки, громыхают ломовые полки, скрипят мужицкие телеги, так как эта
площадь--самое бойкое место, соединяющее через Столешников переулок два района
города. В конце прошлого века о правилах уличного движения в столице и понятия
не имели: ни правой, ни левой стороны не признавали, ехали--кто как хотел,
сцеплялись, кувыркались... Круглые сутки стоял несмолкаемый шум. Это для слуха.
Зрение тоже не радовали картины из парадных окон генерал-губернаторского дворца:
то пьяных и буянов вели "под шары", то тащили в приемный покой при части
поднятых на улицах... И для обоняния не всегда благополучно. По случаю лунной
ночи, по правилам думского календаря, хотя луны и не видно на самом деле,
уличные фонари всей Москвы погашены. В темноте тащится ночной благоуханный
обоз--десятка полтора бочек, запряженных каждая парой ободранных, облезлых кляч.
Между бочкой и лошадью на телеге устроено веревочное сиденье, на котором дремлет
"золотарь" -- так звали в Москве ассенизаторов. Обоз подпрыгивает по мостовой,
расплескивая содержимое на камни, гремя на весь квартал. И тянется, едва
двигаясь, после полуночи такой обоз по Тверской, мимо дворца... Обоз
растянулся... Последние бочки на окончательно хромых лошадях поотстали... Один
"золотарь" спит. Другой ест большой калач, который держит за дужку. -- Динь...
Динь...--раздается с каланчи звонок, и часовой поднимает два фонаря по блоку на
высоком коромысле. -- Какой номер? --орет снизу брандмейстер. -- Третий, коло
ниверситета,-- отвечает сверху пожарный, указывая, где именно и какой пожар.
"Третий"--значит огонь выбился наружу. Как бешеный вырвался вслед за вестовым с
факелом, сеющим искры, пожарный обоз. Лошади--звери, воронежские битюги, белые с
рыжим. Дрожат камни мостовой, звенят стекла, и содрогаются стены зданий. Бешеная
четверка с баграми мчится через площадь по Тверской и Охотному ряду, опрокидывая
бочку, и летит дальше... Бочка вверх колесами. В луже разлившейся жижи
барахтается "золотарь"... Он высоко поднял руку и заботится больше всего о
калаче.." Калач--это их специальное лакомство: он удобен, его можно ухва- тить
за ручку, а булку грязными руками брать не совсем удобно. Пожарные несутся вниз
по Тверской, а бочки тянутся дальше вверх, к заставе. Навстречу летят ночные
гуляки от "Яра"--ресторана в Петровском парке-- на тройках, "голубчиках" и
лихачах, обнявшись с надушенными дамами, с гиком режут площадь, мчась по
Тверской или вниз по Столешникову на Петровку. На беспокойном месте жили
генерал-губернаторы! Иногда по Тверской в жаркий летний день тащится извозчичья
пролетка с поднятым верхом, несмотря на хорошую погоду; из пролетки торчат шесть
ног: четыре-- в сапожищах со шпорами, а две--в ботинках, с брюками навыпуск. Это
привлекает внимание прохожих. -- Политика везут "под шары" в Тверскую!.. И
действительно, пролетка сворачивает на площадь, во двор Тверской части,
останавливается у грязного двухэтажного здания, внизу которого находится
пожарный сарай, а верхний этаж занят секретной тюрьмой с камерами для
политических и особо важных преступников. Пролетка остановилась. Из нее,
согнувшись в три погибели, выползают два жандарма, а с ними и "политик". Его
