по переулку: кареты в два ряда, два конных жандарма порядок блюдут и кучеров
вызывают. Агапов всем французам поперек горла встал: девять дамских самых
первоклассных мастеров каждый день объезжали по пятнадцати--двадцати домов.
Клиенты Агапова были только родовитые дворяне, князья, графы. В шестидесятых
годах носили шиньоны, накладные косы и локоны, "презенты" из вьющихся волос.
Расцвет парикмахерского дела начался с восьмидесятых годов, когда пошли прически
с фальшивыми волосами, передними накладками, затем "трансформатионы" из вьющихся
волос кругом головы,--все это из лучших, настоящих волос. Тогда волосы шли
русские, лучше принимавшие окраску, и самые дорогие--французские. Денег не
жалели. Добывать волосы ездили по деревням "резчики", которые скупали косы у
крестьянок за ленты, платки, бусы, кольца, серьги и прочую копеечную дрянь.
Прически были разных стилей, самая модная: "Екатерина II" и "Людовики" XV и XVI.
После убийства Александра II, с марта 1881 года, все московское дворянство
носило год траур и парикмахеры на них не работали. Барские прически стали носить
только купчихи, для которых траура не было. Барских парикмахеров за это время
съел траур. А с 1885 года французы окончательно стали добивать русских мастеров,
особенно Теодор, вошедший в моду и широко развивший дело... Но все-таки, как ни
блестящи были французы, русские парикмахеры Агапов и Андреев (последний с 1880
года) занимали, как художники своего искусства, первые места. Андреев даже
получил в Париже звание профессора куафюры, ряд наград и почетных дипломов.
Славился еще в Газетном переулке парикмахер Базиль. Так и думали все, что он был
француз, на самом же деле это был почтенный москвич Василий Иванович Яковлев.
Модные парикмахеры тогда очень хорошо зарабатывали: таксы никакой не было. --
Стригут и бреют и карманы греют! -- острили тогда про французских парикмахеров.
Конец этому положил Артемьев, открывший обширный мужской зал на Страстном
бульваре и опубликовавший: "Бритье 10 копеек с одеколоном и вежеталем. На чай
мастера не берут". И средняя публика переполняла его парикмахерскую, при которой
он также открыл "депо пиявок". До того времени было в Москве единственное "депо
пиявок", более полвека помещавшееся в маленьком сереньком домике, приютившемся к
стене Страстного монастыря. На окнах стояли на утеху гуляющих детей огромные
аквариумы с пиявками разных размеров. Пиявки получались откуда-то с юга и в
"депо" приобретались для больниц, фельдшеров и захолустных окраинных цирюлен,
где еще парикмахеры ставили пиявки. "Депо" принадлежало Молодцовым, из семьи
которых вышел известный тенор шестидесятых и семидесятых годов П. А. Молодцов,
лучший Торопка того времени. В этой роли он удачно дебютировал в Большом театре,
но ушел оттуда, поссорившись с чиновниками, и перешел в провинцию, где
пользовался огромным успехом. -- Отчего же ты, Петрушка, ушел из императорских
театров да Москву на Тамбов сменял? -- спрашивали его Друзья. -- От
пиявок!--отвечал он. Были великие искусники создавать дамские прически, но не
менее великие искусники были и мужские парикмахеры. Особенным умением
подстригать усы славился Липунцов на Большой Никитской, после него Лягин и тогда
еще совсем молодой, его мастер, Николай Андреевич. Лягина всегда посещали старые
актеры, а Далматов называл его "мой друг". В 1879 году мальчиком в Пензе при
театральном парикмахере Шишкове был ученик, маленький Митя. Это был любимец
пензенского антрепренера В. П. Далматова, который единственно ему позволял
прикасаться к своим волосам и учил его гриму. Раз В. П. Далматов в свой бенефис
поставил "Записки сумасшедшего" и приказал Мите приготовить лысый парик. Тот
принес на спектакль мокрый бычий пузырь и начал напяливать на выхоленную
прическу Далматова... На крик актера в уборную сбежались артисты. -- Вы великий
артист, Василий Пантелеймонович, но позвольте и мне быть артистом своего
дела!--задрав голову на высокого В. П. Далматова, оправдывался мальчуган.--
Только примерьте! В. П. Далматов наконец согласился--и через несколько минут
пузырь был напялен, кое-где подмазан, и глаза В. П. Далматова сияли от
удовольствия: совершенно голый череп при его черных глазах и выразительном гриме
производил сильное впечатление. И сейчас еще работает в Москве
восьмидесятилетний старик, чисто выбритый и бодрый. -- Я все видел-- и горе и
славу, но я всегда работал, работаю и теперь, насколько хватает сил,--говорит он
своим клиентам. -- Я крепостной, Калужской губернии. Когда в 1861 году нам дали
волю, я ушел в Москву -- дома есть было нечего; попал к земляку дворнику,
который определил меня к цирюльнику Артемову, на Сретенке в доме Малюшина. Спал
я на полу, одевался рваной шубенкой, полено в головах. Зимой в цирюльне было
холодно. Стричься к нам ходил народ с Сухаревки. В пять часов утра хозяйка
будила идти за водой на бассейн или на Сухаревку, или на Трубу. Зимой с ушатом
на санках, а летом с ведрами на коромысле... Обувь--старые хозяйские сапожишки.
Поставишь самовар... Сапоги хозяину вычистишь. Из колодца воды мыть посуду
принесешь с соседнего двора. Хозяева вставали в семь часов пить чай. Оба злые.
Хозяин чахоточный. Били чем попало и за все,-- все не так. Пороли розгами,
привязавши к скамье. Раз после розог два месяца в больнице лежал--загноилась
спина... Раз выкинули зимой на улицу и дверь заперли. Три месяца в больнице в
горячке лежал... С десяти утра садился за работу--делать парики, вшивая по
одному волосу: в день был урок сделать в три пробора 30 полос. Один раз заснул
за работой, прорвал пробор и жестоко был выдран. Был у нас мастер, пьяный тоже
меня бил. Раз я его с хозяйской запиской водил в квартал, где его по этой
записке выпороли. Тогда такие законы были--пороть в полиции по записке хозяина.
Девять лет я отбыл у него, получил звание подмастерья и поступил по контракту к
Агапову на шесть лет мастером, а там открыл свою парикмахерскую, а потом в
Париже получил звание профессора. Это и был Иван Андреевич Андреев. В 1888 и в
1900 годах он участвовал в Париже на конкурсе французских парикмахеров и получил
за прически ряд наград и почетный диплом на звание действительного заслуженного
профессора парикмахерского искусства. В 1910 году он издал книгу с сотней
иллюстрации, которые увековечили прически за последние полвека.
ДВА КРУЖКА
Московский артистический кружок был основан в шестидесятых годах и окончил свое
существование в начале восьмидесятых годов. Кружок занимал весь огромный
бельэтаж бывшего голицынского дворца, купленного в сороковых годах купцом
Бронниковым. Кружку принадлежал ряд зал и гостиных, которые образовывали круг с
огромными окнами на Большую Дмитровку с одной стороны, на Театральную площадь--с
другой, а окна белого голицынского зала выходили на Охотный ряд. Противоположную
часть дома тогда занимали сцена и зрительный зал, значительно перестроенные
после пожара в начале этого столетия. Круг роскошных, соединенных между собой
зал и гостиных замыкал несколько мелких служебных комнат без окон,
представлявших собой островок, замаскированный наглухо стенами, вокруг которого
располагалось круглое фойе. Любимым местом гуляющей по фойе публики всегда был
белый зал с мягкой мебелью и уютными уголками. Великим постом это фойе
переполнялось совершенно особой публикой--провинциальными актерами,
съезжавшимися для заключения условий с антрепренерами на предстоящий сезон. По
блестящему паркету разгуливали в вычурных костюмах и первые "персонажи", и очень
бедно одетые маленькие актеры, хористы и хористки. Они мешались в толпе с
корифеями столичных и провинциальных сцен и важными, с золотыми цепями, в
перстнях антрепренерами, приехавшими составлять труппы для городов и городишек.
Тут были косматые трагики с громоподобным голосом и беззаботные будто бы, а на
самом деле себе на уме комики -- "Аркашки" в тетушкиных кацавейках и в сапогах
без подошв, утраченных в хождениях "из Вологды в Керчь и из Керчи в Вологду". И
все это шумело, гудело, целовалось, обнималось, спорило и голосило. Великие не
очень важничали, маленькие не раболепствовали. Здесь все чувствовали себя
запросто: Гамлет и могильщик, Пиккилы и Ахиллы, Мария Стюарт и слесарша
Пошлепкина. Вспоминали былые сезоны в Пинске, Минске, Хвалынске и Иркутске. Все
актеры и актрисы имели бесплатный вход в Кружок, который был для них
необходимостью: это было единственное место для встреч их с антрепренерами. Из
года в год актерство помещалось в излюбленных своих гостиницах и меблирашках,
где им очищали места содержатели, предупрежденные письмами, хотя в те времена и
это было лишнее: свободных номеров везде было достаточно, а особенно в таких
больших гостиницах, как "Челыши". Теперь на месте "Челышей" высится огромное
здание гостиницы "Метрополь", с ее разноцветными фресками и "Принцессой Грезой"
Врубеля, помогавшего вместе с архитектором Шехтелем строителю "Метрополя" С. И.
Мамонтову. А в конце прошлого столетия здесь стоял старинный домище Челышева с
множеством номеров на всякие цены, переполненных великим постом съезжавшимися в
Москву актерами. В "Челышах" останавливались и знаменитости, занимавшие номера
бельэтажа с огромными окнами, коврами и тяжелыми гардинами, и средняя актерская
братия--в верхних этажах с отдельным входом с площади, с узкими, кривыми,
темными коридорами, насквозь пропахшими керосином и кухней. Во второй половине
поста многие переезжали из бельэтажа наверх... подешевле. Вторым актерским
пристанищем были номера Голяшкина, потом -- Фальцвейна, на углу Тверской и
Газетного переулка. Недалеко от них, по Газетному и Долгоруковскому переулкам,
помещались номера "Принц", "Кав- каз" и другие. Теперь уже и домов этих нет, на
их месте стоит здание телеграфа. Не менее излюбленным местом были "Черныши", в
доме Олсуфьева, против Брюсовского переулка. Были еще актерские номера на
Большой Дмитровке, на Петровке, были номера при Китайских банях, на Неглинном,
довольно грязные, а самыми дешевыми были меблирашки "Семеновка" на Сретенском
бульваре, где в 1896 году выстроен огромный дом страхового общества "Россия". В
"Семеновку" пускали жильцов с собаками. Сюда главным образом приезжали из
провинции комические старухи на великий пост. Начиная от "Челышей" и кончая
"Семеновкой", с первой недели поста актеры жили весело. У них водились водочка,
пиво, самовары, были шумные беседы... Начиная с четвертой--начинало стихать.
Номера постепенно освобождались: кто уезжал в провинцию, получив место, кто
соединялся с товарищем в один номер. Начинали коптить керосинки: кто прежде
обедал в ресторане, стал варить кушанье дома, особенно семейные. Керосинка не
раз решала судьбу людей. Скажем, у актрисы А. есть керосинка. Актер Б., из
соседнего номера, прожился, обедая в ресторане. Случайный разговор в коридоре,
разрешение изжарить кусок мяса на керосинке... Раз, другой... -- А я тоже
собираюсь купить керосинку! Уж очень удобно! -- говорит актер Б. -- Да зачем же,
когда у меня есть!--отвечает актриса А. Проходит несколько дней. -- Ну, что зря
за номер платить! Переноси свою керосинку ко мне... У меня комната побольше! И
счастливый брак на "экономической" почве состоялся. Актеры могли еще видеться с
антрепренерами в театральных ресторанах: "Щербаки" на углу Кузнецкого переулка и
Петровки, "Ливорно" в Кузнецком переулке и "Вельде" за Большим театром; только
для актрис, кроме Кружка, другого места не было. Здесь они встречались с
антрепренерами, с товарищами по сцене, могли получить контрамарку в театр и
повидать воочию своих драматургов: Островского, Чаева, Потехина, Юрьева, а так-
же многих других писателей, которых знали только по произведениям, и встретить
знаменитых столичных актеров: Самарина, Шумского, Садовского, Ленского, Музиля,
Горбунова, Киреева. Провинциальные актеры имели возможность и дебютировать в
пьесах, ставившихся на сцене Кружка--единственном месте, где разрешалось играть
великим постом. Кружок умело обошел закон, запрещавший спектакли во время
