великого поста, в кануны праздников и по субботам. Кружок ставил--с разрешения
генерал-губернатора князя Долгорукова, воображавшего себя удельным князем и не
подчинявшегося Петербургу,-- спектакли и постом, и по субботам, но с тем только,
чтобы на афишах стояло: "сцены из трагедии "Макбет", "сцены из комедии "Ревизор"
или "сцены из оперетты "Елена Прекрасная", хотя пьесы шли целиком.
Литературно-художественный кружок основался совершенно случайно в немецком
ресторане "Альпийская роза" на Софийке. Вход в ресторан был строгий: лестница в
коврах, обставленная тропическими растениями, внизу швейцары, и ходили сюда
завтракать из своих контор главным образом московские немцы. После спектаклей
здесь собирались артисты Большого и Малого театров и усаживались в двух
небольших кабинетах. В одном из них председательствовал певец А. И. Барцал, а в
другом--литератор, историк театра В. А. Михайловский -- оба бывшие посетители
закрывшегося Артистического кружка. Как-то в память этого объединявшего
артистический мир учреждения В. А. Михайловский предложил устраивать время от
времени артистические ужины, а для начала в ближайшую субботу собраться в
Большой Московской гостинице. Мысль эта была подхвачена единодушно, и собралось
десятка два артистов с семьями. Весело провели время, пели, танцевали под рояль.
Записались тут же на следующий вечер, и набралось желающих так много, что
пришлось в этой же гостинице занять большой зал... На этом вечере был весь цвет
Малого и Большого театров, литераторы и музыканты. Читала М. Н. Ермолова, пел
Хохлов, играл виолончелист Брандуков. Программа вышла богатая. И весной 1898
года состоялось в ресторане "Эрмитаж" учредительное собрание, выработан был
устав, а в октябре 1899 года, в год столетия рождения Пушкина, открылся
Литературно-художественный кружок в доме графини Игнатьевой, на Воздвиженке.
Роскошные гостиные, мягкая мебель, отдельные столики, уголки с трельяжами,
камины, ковры, концертный рояль... Уютно, интимно... Эта интимность Кружка и
была привлекательна. Приходили сюда отдыхать, набираться сил и вдохновения,
обменяться впечатлениями и переживать счастливые минуты, слушая и созерцая
таланты в этой непохожей на клубную обстановке. Здесь каждый участвующий не знал
за минуту, что он будет выступать. Под впечатлением общего настроения,
наэлектризованный предыдущим исполнителем, поднимался кто-нибудь из
присутствовавших и читал или монолог, или стихи из-за своего столика, а если
певец или музыкант -- подходил к роялю. Молодой еще, застенчивый и скромный,
пробирался аккуратненько между столиками Шаляпин, и его бархатный молодой бас
гремел: Люди гибнут за металл... Потом чаровал нежный тенор Собинова. А за ними
вставали другие, великие тех дней. Звучала музыка известных тогда музыкантов...
Скрябин, Игумнов, Корещенко.... От музыки Корещенки Подохли на дворе щенки,--
сострил раз кто-то, но это не мешало всем восторгаться талантом юного
композитора-пианиста. Все больше и больше собиралось посетителей, больше
становилось членов клуба. Это был единственный тогда клуб, где членами были и
дамы. От наплыва гостей и новых членов тесно стало в игнатьевских залах.
Отыскали новое помещение, на Мясницкой. Это красивый дом на углу Фуркасовского
переулка. Еще при Петре I принадлежал он Касимовскому царевичу, потом
Долгорукову, умершему в 1734 году в Березове в ссылке, затем Черткову,
пожертвовавшему свою знаменитую библиотеку городу, и в конце концов купчиха
Обидина купила его у князя Гагарина, наследника Чертковых, и сдала его под
Кружок. Помещение дорогое, расходы огромные, но число чле- нов росло не по дням,
а по часам. Для поступления в действительные члены явился новый термин:
"общественный деятель". Это было очень почтенно и модно и даже иногда заменяло
все. В баллотировочной таблице стояло: "...такой-то, общественный деятель",-- и
выборы обеспечены. В члены-соревнователи выбирали совсем просто, без всякого
стажа. Но членских взносов оказалось мало. Пришлось организовать карточную игру
с запрещенной "железкой". Члены Охотничьего клуба, избранные и сюда, сумели
организовать крупную игру, и штрафы с засидевшихся за "железкой" игроков
пополняли кассу. Штрафы были такие: в 2 часа ночи--30 копеек, в 2 часа 30
минут-- 90 копеек, то есть удвоенная сумма плюс основная, в 3 часа -- 2 рубля 10
копеек, в 3 часа 30 минут -- 4 рубля 50 копеек, в 4 часа--9 рублей 30 копеек, в
5 часов-- 18 рублей 60 копеек, а затем Кружок в 6 часов утра закрывался, и
игроки должны были оставлять помещение, но нередко игра продолжалась и днем, и
снова до вечера... Игра была запрещенная, полиция следила за клубом, и были
случаи, что составлялся протокол, и "железка" закрывалась. Тут поднимались
хлопоты о разрешении, даже печатались статьи в защиту клубной игры, подавались
слезницы генерал-губернатору, где доказывалось, что игра не вред, а чуть ли не
благодеяние, и опять играли до нового протокола. Тесно стало помещение, да и
карточные комнаты были слишком на виду. В это время Елисеев в своем "дворце
Бахуса" отделал роскошное помещение с лепными потолками и сдал его Кружку. Тут
были и удобные, сокровенные комнаты для "железки", и залы для исполнительных
собраний, концертов, вечеров. Кружок сделался самым модным буржуазным клубом, и
помещение у Елисеева опять стало тесно. Выработан был план, по которому отделали
на Большой Дмитровке старинный барский особняк. В бельэтаже--огромный
двухсветный зал для заседаний, юбилеев, спектаклей, торжественных обедов, ужинов
и вторничных "собеседований". Когда зал этот освобождался к двум часам ночи,
стулья перед сценой убирались, вкатывался десяток круглых столов для "железки",
и шел открытый азарт вовсю, переносившийся из разных столовых, гостиных и
специальных карточных комнат. Когда зал был занят, игра происходила в разных
помещениях. Каких только комнат не было здесь во всех трех этажах! Запасная
столовая, мраморная столовая, зеркальная столовая, верхний большой зал, верхняя
гостиная, нижняя гостиная, читальня, библиотека (надо заметить, прекрасная) и
портретная, она же директорская. Внизу бильярдная, а затем, когда и это
помещение стало тесно, был отделан в левом крыле дома специально картежный
зал--"азартный". Летняя столовая была в небольшом тенистом садике, с огромным
каштаном и цветочными клумбами, среди которых сверкали электричеством вычурные
павильончики-беседки для ужинающих веселыми компаниями, а во всю длину сада
тянулась широкая терраса, пристроенная к зданию клуба в виде огромного балкона.
Здесь у каждой компании был свой излюбленный стол. Едва ли где-нибудь в столице
был еще такой тихий и уютный уголок на чистом воздухе, среди зелени и
благоухающих цветов, хотя тишина и благоухание иногда нарушались беспокойным
соседом--двором и зданиями Тверской полицейской части, отделенной от садика
низенькой стеной. Выше векового каштана стояла каланча, с которой часовой иногда
давал тревожные звонки о пожаре, после чего следовали шум и грохот выезжающей
пожарной команды, чаще слышалась нецензурная ругань пьяных, приводимых в
"кутузку", а иногда вопли и дикие крики упорных буянов, отбивающих покушение
полицейских на их свободу... Иногда благоухание цветов прорывала струйка из
навозных куч около конюшен, от развешанного мокрого платья пожарных, а также из
всегда открытых окон морга, никогда почти не пустовавшего от "неизвестно кому
принадлежащих трупов", поднятых на улицах жертв преступлений, ожидающих
судебно-медицинского вскрытия. Морг возвышался рядом со стенкой сада... Но к
этому все так привыкли, что и внимания не обращали. Только раз как-то за столом
"общественных деятелей" один из них, выбирая по карточке вина, остановился на
напечатанном на ней портрете Пушкина и с возмущением заметил: -- При чем здесь
Пушкин? Это профанация! -- Пушкин всегда и при всем. Это великий пророк...
Помните его слова, относящиеся и ко мне, и к вам, и ко многим здесь сидящим...
Разве не о нас он сказал: И на обломках самовластья Напишут наши имена!
Говорившего дополнил сосед-весельчак: -- Уж там запишут или не запишут ваши
имена, а вот что Пушкин верно сказал, так это: И пусть у гробового входа Младая
будет жизнь играть. И указал одной рукой на морг, а другой -- на соседний стол,
занятый картежниками, шумно спорившими. Этот разговор происходил в августе 1917
года, когда такие клубы, действительно, были уже "у гробового входа". Через
месяц Кружок закрылся навсегда. Когда новое помещение для азартной игры
освободило большой двухсветный зал, в него были перенесены из верхних столовых
ужины в свободные от собраний вечера. Здесь ужинали группами, и каждая имела
свой стол. Особым почетом пользовался длинный стол, накрытый на двадцать
приборов. Стол этот назывался "пивным", так как пиво было любимым напитком
членов стола и на нем ставился бочонок с пивом. Кроме этого, стол имел еще два
названия: "профессорский" и "директорский". Завсегдатаи стола являлись после
десяти часов и садились закусывать. Одни ужинали, другие играли в скромные винт
и преферанс, третьи проигрывались в "железку" и штрафами покрывали огромные
расходы Кружка. Когда предреволюционная температура 1905 года стала быстро
подниматься, это отразилось и в Кружке ярче, чем где-нибудь. С эстрады стало
говориться то, о чем еще накануне молчали. Допущена была какая-то свобода
действия и речей. Все было разрешено, или, лучше сказать, ничего не запрещалось.
С наступлением реакции эстрада смолкла, а разврат усилился. Правительство
боялось только революционеров, а все остальное поощряло: разрешало шулерские
притоны, частные клубы, разгул, маскарады, развращающую литературу,--только бы
политикой не пахло. Допустили широчайший азарт и во всех старых клубах. Отдельно
стоял только неизменный Английский клуб, да и там азартные игры процветали, как
прежде. Туда власти не смели сунуть носа, равно как и дамы. В Купеческом клубе
жрали аршинных стерлядей на обедах. В Охотничьем -- разодетые дамы "кушали
деликатесы", интриговали на маскарадах, в карточные их не пускали. В
Немецком--на маскарадах, в "убогой роскоши наряда", в трепаных домино,
"замарьяживали" с бульвара пьяных гостей, а шулера обыгрывали их в карточных
залах. Огромный двухсветный зал. Десяток круглых столов, по десяти и двенадцати
игроков сидят за каждым, окруженные кольцом стоящих, которые ставят против банка
со стороны. Публика самая разнообразная. За "рублевыми" столами -- шумливая
публика, споры, -- Вы у меня рубль отсюда стащили! -- Нет, вы у меня сперли! --
Дежурный! -- Кто украл? У вас украли или вы украли? За "золотыми" столами, где
ставка не меньше пяти рублей, публика более "серьезная", а за "бумажным", с
"пулькой" в двадцать пять рублей, уже совсем "солидная". На дамах бриллианты, из
золотых сумочек они выбрасывают пачки кредиток... Тут же сидят их кавалеры,
принимающие со стороны участие в их игре или с нетерпением ожидающие, когда дама
проиграется, чтобы увезти ее из клуба... Много таких дам в бриллиантах появилось
в Кружке после японской войны. Их звали "интендантскими дамами". Они швырялись
тысячами рублей, особенно "туровала" одна блондинка, которую все называли
"графиней". Она была залита бриллиантами. Как-то скоро она сошла на нет--сперва
слиняли бриллианты, а там и сама исчезла. Ее потом встречали на тротуаре около
Сандуновских бань... Самая крупная игра -- "сотенный" стол, где меньшая ставка
сто рублей,-- велась в одной из комнат вверху или внизу. Иногда кроме сотенной
"железки" в этой комнате играли в баккара. Раз игра в баккара дошла до
невиданных размеров. Были ставки по пяти и десяти тысяч. Развели эту игру два
восточных красавца с довольно зверскими лицами, в черкесках дорогого сукна, в
золотых поясах, с кинжалами, сверкавшими крупными драгоценными камнями. Кем
записаны они были в первый раз -- неизвестно, но в первый же день они поразили
таким размахом игры, что в следующие дни этих двух братьев--князей Шаховых-- все
записывали охотно. Они держали ответственный банк в баккара без отказа, выложив
