плоские плетушки с разными сладостями, выглядевшими совсем
невинно, словно все это добро было предназначено для школьной
молодежи, готовящейся к загородной прогулке. Там были тянучки,
вафельные трубочки, куча кислой пастилы, кое-где -- ломтики
черного хлеба с колбасой явно лошадиного происхождения. Под
большими корзинами хранились различные спиртные напитки:
бутылки коньяку, водки, рома, можжевеловки и всяких других
ликеров и настоек.
Тут же, за придорожной канавой, стояла палатка, где,
собственно, и производилась вся торговля запрещенным товаром.
Солдаты сначала договаривались у корзин, пейсатый еврей
вытаскивал из-под столь невинно выглядевшей корзины водку и
относил ее под кафтаном в деревянную палатку, где солдат
незаметно прятал бутылку в брюки или за пазуху.
Туда-то и направил свои стопы Швейк, в то время как от
вокзала за ним наблюдал завзятый сыщик-- подпоручик Дуб.
Швейк забрал все у первой же корзины. Сначала он взял
конфеты, заплатил и сунул в карман, при этом пейсатый торговец
шепнул ему:
-- Schnaps hab' ich auch, gnadiger Herr Soldat! / Водка у
меня тоже имеется, достоуважаемый господин солдат! (нем.)/
Переговоры были быстро закончены. Швейк вошел в палатку,
но заплатил только после того, как господин с пейсами
раскупорил бутылку и дал ему попробовать. Коньяком Швейк
остался доволен и, спрятав бутылку за пазуху, направился к
вокзалу.
-- Где был, подлец? -- преградил ему дорогу подпоручик
Дуб.
-- Осмелюсь доложить, господин лейтенант, ходил за
конфетами.-- Швейк сунул руку в карман и вытащил оттуда горсть
грязных, покрытых пылью конфет.-- Если господин лейтенант не
побрезгует... я их пробовал, неплохие. У них, господин
лейтенант, такой приятный особый вкус, как у повидла.
Под мундиром Швейка обрисовывались округлые очертания
бутылки.
Подпоручик Дуб похлопал Швейка по груди:
-- Что несешь, мерзавец? Вынь!
Швейк вынул бутылку с желтоватым содержимым, на этикетке
которой черным по белому было написано "Cognac".
-- Осмелюсь доложить, господин лейтенант,-- проговорил
Швейк, ничуть не смутившись,-- я в эту бутылку из-под коньяка
накачал немного воды. У меня от этого самого вчерашнего гуляша
страшная жажда. Только вода там, в колодце, как видите,
господин лейтенант, какая-то желтоватая. По-видимому, это
железистая вода. Такая вода очень полезна для здоровья.
-- Раз у тебя такая сильная жажда, Швейк,-- дьявольски
усмехаясь, сказал подпоручик Дуб, желая возможно дольше
продлить сцену, которая должна была закончиться полным
поражением Швейка,-- так напейся, но как следует. Выпей все
сразу!
Подпоручик Дуб наперед представил себе, как Швейк, сделав
несколько глотков, не в состоянии будет продолжать, а он,
подпоручик Дуб, одержав над ним полную победу, скажет: "Дай-ка
и мне немножко, у меня тоже жажда". Посмотрим, как будет
выглядеть этот мошенник в грозный для него час! Потом последует
рапорт и так далее.
Швейк открыл бутылку, приложил ее ко рту, и напиток глоток
за глотком исчез в его горле.
Подпоручик Дуб оцепенел. На его глазах Швейк выдул все и
бровью не повел, потом швырнул порожнюю бутылку через шоссе в
пруд, сплюнул и сказал, словно выпил стаканчик минеральной
воды:
-- Осмелюсь доложить, господин лейтенант, у этой воды
действительно железистый привкус. В Камыке-на-Влтаве один
трактирщик летом делал для своих посетителей железистую воду
очень просто: он бросал в колодец старые подковы!
-- Я тебе дам старые подковы! Покажи колодец, из которого
ты набрал эту воду!
-- Недалеко отсюда, господин лейтенант, вон за той
деревянной палаткой.
-- Иди вперед, негодяй, я хочу видеть, как ты держишь шаг!
"Действительно странно,-- подумал подпоручик Дуб.-- По этому
негодяю ничего не видно!"
Швейк шел, предав себя воле божьей. Что-то подсказывало
ему, что колодец должен быть впереди, и поэтому он совсем не
удивился, когда они действительно вышли к колодцу. Мало того, и
насос был цел. Швейк начал качать, из насоса потекла желтоватая
вода.
-- Вот она, эта железистая вода, господин лейтенант,--
торжественно провозгласил он.
Приблизился перепуганный пейсатый мужчина, и Швейк
по-немецки попросил его принести стакан -- дескать, господин
лейтенант хотят пить.
Подпоручик Дуб настолько ошалел, что выпил целый стакан
воды, от которой у него во рту остался вкус лошадиной мочи и
навозной жижи. Совершенно очумев от всего пережитого, он дал
пейсатому еврею за этот стакан воды пять крон и, повернувшись к
Швейку, сказал:
-- Ты чего здесь глазеешь? Пошел домой!
Пять минут спустя Швейк появился в штабном вагоне у
поручика Лукаша, таинственным жестом вызвал его из вагона и
сообщил ему:
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, через пять,
самое большее через десять минут я буду совершенно пьян и
завалюсь спать в своем вагоне; смею вас просить, чтобы вы,
господин обер-лейтенант, меня в течение, по крайней мере, трех
часов не звали и никаких поручений не давали, пока я не
высплюсь. Все в порядке, но меня поймал господин лейтенант Дуб.
Я ему сказал, что это вода, и был вынужден при нем выпить
целиком бутылку коньяку, чтобы доказать, что это действительно
вода. Все в порядке. Я, согласно вашему пожеланию, ничего не
выдал и был осторожен. Но теперь, осмелюсь доложить, господин
обер-лейтенант, я уже чувствую, как у меня отнимаются ноги.
Однако осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, пить я
привык, потому что с господином фельлкуратом Кацем...
-- Изыди, бестия! -- крикнул, но без гнева, поручик Лукаш,
зато подпоручик Дуб стал в его глазах, по крайней мере,
процентов на пятьдесят менее симпатичным, чем был до сих пор.
Швейк осторожно влез в свой вагон и, укладываясь на своей
шинели и вещевом мешке, сказал, обращаясь к старшему писарю и
ко всем присутствующим:
-- Жил-был один человек. Как-то раз надрызгался он и
попросил его не будить...
После этих слов Швейк повернулся на бок и захрапел.
Вскоре выдыхаемые им винные пары наполнили все помещение,
так что повар-оккультист Юрайда, втягивая ноздрями воздух,
воскликнул:
-- Черт побери! Пахнет коньяком!
У складного стола сидел вольноопределяющийся Марек,
достигший наконец после всех злоключений должности батальонного
историографа.
Ныне он сочинял впрок героические подвиги батальона, и
видно было, что ему доставляет большое удовольствие заглядывать
в будущее.
Старший писарь Ванек давно с интересом наблюдал, как
прилежно пишет вольноопределяющийся и при этом хохочет во все
горло. Он встал и наклонился к вольноопределяющемуся, который
тут же принялся ему объяснять:
-- Страшно весело писать историю батальона впрок. Главное,
чтобы все развивалось систематически. Во всем должна быть
система.
-- Систематическая система,-- заметил старший писарь
Ванек, скептически улыбаясь.
-- Да,-- небрежно обронил вольноопределяющийся,--
систематизированная систематическая система при написании
истории батальона. Мы не можем с самого начала одержать большую
победу. Все должно развиваться постепенно, согласно
определенному плану. Наш батальон не может сразу выиграть
мировую войну. Nihil nisi bene / Ничего, кроме хорошего (лат.)
/. Для обстоятельного историографа, как я, главное -- составить
план наших побед. Например, вот здесь я описываю, как наш
батальон (это произойдет примерно месяца через два) чуть не
переходит русскую границу, занятую сильными отрядами
неприятеля,-- скажем, полками донских казаков. В это время
несколько арабских дивизий обходят наши позиции. На первый
взгляд кажется, что наш батальон погиб, что нас в лапшу
изрубят, и тут капитан Сагнер дает приказ по батальону: "Бог не
хочет нашей погибели, бежим!" Наш батальон удирает, но
вражеская дивизия, которая нас обошла, видит, что мы,
собственно говоря, мчимся на нее. Она бешено улепетывает от нас
и без единого выстрела попадает в руки резервных частей нашей
армии. Вот, собственно говоря, с этого и начинается история
нашего батальона. Незначительное происшествие, говоря
пророчески, пан Ванек, влечет за собой далеко идущие
последствия. Наш батальон идет от победы к победе. Интересно,
как наши люди нападут на спящего неприятеля, но для описания
этого необхидимо овладеть слогом "Иллюстрированного военного
корреспондента", выхолившего во время русско-японской войны в
издательстве Вилимека.
Наш батальон нападает на спящий неприятельский лагерь.
Каждым из наших солдат выбирает себе одного вражеского солдата
и со всеи силой втыкает ему штык в грудь. Прекрасно отточенный
штык входит как в масло, только иногда затрещит ребро. Спящие
враги дергаются всем телом, на миг выкатывают удивленные, но
уже ничего не видящие глаза, хрипят и вытягиваются. На губах
спящих врагов выступает кровавая пена. Этим дело заканчивается,
и победа на стороне нашего батальона. А вот еще лучше. Будет
это приблизительно месяца через три. Наш батальон возьмет в
плен русского царя, но об этом, пан Ванек, мы расскажем
несколько позже, а пока что мы должны подготовить про запас
небольшие эпизоды, свидетельствующие о нашем беспримерном
героизме. Для этого мне придется придумать совершенно новые
военные термины. Один я уже придумал. Это способность наших
солдат, нашпигованных осколками гранат, к самопожертвованию.
Взрывом вражеского фугаса одному из наших взводных, скажем,
двенадцатой или тринадцатой роты, оторвет голову.
-- A propos,-- сказал вольноопределяющийся, хлопнув себя
по лбу,-- чуть-чуть не забыл, господин старший писарь, или,
выражаясь по-штатски, пан Ванек, вы должны снабдить меня
списком всех унтер-офицеров. Назовите мне какого-нибудь писаря
из двенадцатой роты. Гоуска? Хорошо, так, значит, взрывом этого
фугаса оторвет голову Гоуске. Голова отлетит, но тело сделает
еще несколько шагов, прицелится и выстрелом собьет вражеский
аэроплан. Само собой разумеется, эти победы будут торжественно
отпразднованы в семейном кругу в Шенбрунне. У Австрии очень
много батальонов, но только один из них, а именно наш, так
отличится, что исключительно в его честь будет устроено
небольшое семейное торжество царствующего дома. Дело
представляется так, как вы это видите в моих заметках: семья
эрцгерцогини Марии-Валери ради этого перенесет свою резиденцию
из Вальзее в Шенбрунн. Торжество носит строго интимный характер
и происходит в зале рядом со спальней монарха, освещенной
белыми восковыми свечами, ибо, как известно, при дворе не любят
электрических лампочек из-за возможности короткого замыкания,
чего боится старенький монарх. В шесть часов вечера начинается
торжество в честь и славу нашего батальона. В это время в зал,
который, собственно говоря, относится к покоям в бозе почившей
императрицы, вводят внуков его величества. Теперь вопрос, кто
еще, кроме императорского семейства, будет присутствовать на
торжестве. Там должен и будет присутствовать генерал-адъютант
монарха, граф Паар. Ввиду того что при таких семейных и
интимных приемах иногда кому-нибудь становится дурно,-- я вовсе
не хочу сказать, что граф Паар начнет блевать,-- желательно
присутствие лейб-медика, советника двора его величества
Керцеля. Порядка ради, дабы камер-лакеи не позволяли себе
вольностей по отношению к присутствующим на приеме фрейлинам,
