языках: "Подписывайтесь на австрийский военный заем".
В другом таком же бараке помещался пункт Красного Креста.
Оттуда вышли толстый военный врач и две сестры милосердия.
Сестрицы без удержу хохотали над толстым врачом, который для их
увеселения подражал крику различных животных и бездарно хрюкал.
Под железнодорожной насыпью в долине ручья лежала разбитая
полевая кухня.
Указывая на нее, Швейк сказал Балоуну:
-- Посмотри, Балоун, что нас ждет в ближайшем будущем.
Вот-вот должны были раздать обед, и тут прилетела граната и вон
как разделала кухню.
-- Прямо страх берет! -- вздохнул Балоун.-- Мне и не
снилось, что я попаду в такой переплет. А всему виной моя
гордыня. Ведь я, сволочь, прошлой зимой купил себе в
Будейовицах кожаные перчатки. Мне уже зазорно было на своих
мужицких лапах носить старые вязаные рукавицы, какие носил
покойный батя. Куда там, я все вздыхал по кожаным, городским...
Батя горох уплетал за милую душу, а я и видеть его не хотел.
Подавай мне птицу. И от простой свинины я тоже нос воротил.
Жена должна была. прости господи мое прегрешение, вымачивать ее
в пиве! -- Балоун в полном отчаянии стал исповедоваться как на
духу: -- Я хулил святых и угодников божьих в трактире на
Мальше, в Нижнем Загае избил капеллана. В бога я еще верил, от
этого не отрекаюсь, но в святости Иосифа усомнился. Всех святых
терпел в доме, только образ святого Иосифа удалил, и вот теперь
господь покарал меня за все мои прегрешения и мою
безнравственность. Сколько этих безнравственных дел я натворил
на мельнице! Как часто я ругал своего тятеньку и полагающиеся
ему деньги зажиливал, а жену свою тиранил.
Швейк задумался:
-- Вы мельник? Так ведь? Вам следовало бы знать, что божьи
мельницы мелют медленно, но верно, ведь из-за вас и разразилась
мировая воина.
Вольноопределяющийся вмешался в разговор:
-- Своим богохульством и непризнанием всех святых и
угодников вы, безусловно, сильно себе повредили. Ведь вам
следовало знать, что наша австрийская армия уже издавна
является армией католической и блестящий пример ей подает наш
верховный главнокомандующий. Да и как вообще вы отважились с
ядом ненависти хотя бы к некоторым святым и угодникам божьим
идти в бой? Когда военное министерство в гарнизонных
управлениях ввело проповеди иезуитов для господ офицеров! Когда
на пасху мы видели торжественный воинский крестный ход! Вы
понимаете меня, Балоун? Сознаете ли, что вы, собственно,
выступаете против духа пашей славной армии? Возьмем, например,
святого Иосифа, образ которого, по вашим словам, вы не
позволяли вешать в вашей комнате. Ведь он, Балоун, как раз
является покровителем всех, кто хочет избавиться от военной
службы. Он был плотником, а вы, должно быть, знаете поговорку:
"Поищем, где плотник оставил дыру". Уж сколько народу под этим
девизом сдалось в плен, не видя другого выхода. Будучи
окруженными со всех сторон, они спасали себя не из
эгоистических побуждений, а как члены армии, чтобы потом,
вернувшись из плена, иметь возможность сказать государю
императору: "Мы здесь и ждем дальнейших приказаний". Понимаете
теперь, в чем дело, Балоун?
-- Не понимаю,-- вздохнул Балоун. -- Тупая у меня башка.
Мне все надо повторять по десяти раз.
-- Может, маленько уступишь? -- спросил Швейк.-- Так я
тебе еще раз объясню. Ты, значит, слышал, что должен вести себя
соответственно тому духу, который является господствующим в
армии, что тебе придется верить в святого Иосифа, а когда тебя
окружит неприятель, поищи, где плотник оставил дыру, чтобы
сохранить себя ради государя императора на случай новых войн.
Ну, теперь ты, я полагаю, понял и хорошо сделаешь, если более
обстоятельно покаешься, что за безнравственные поступки ты
совершал на этой самой мельнице. Но только смотри не
рассказывай нам такие вещи, как в анекдоте про девку-батрачку,
которая пошла исповедоваться к ксендзу и потом, когда уже
покаялась в различных грехах, застыдилась и сказала, что каждую
ночь вела себя безнравственно... Ну, ясно, как только ксендз
это услышал, у него слюнки потекли. Он и говорит ей: "Не
стыдись, милая дочь, ведь я служитель божий, подробно расскажи
мне о своих прегрешениях против нравственности". А она
расплакалась: ей, мол, стыдно, это такая ужасная
безнравственность. Он опять ее уговаривать, он-де отец ее
духовный. Наконец, дрожа всем телом, она рассказала, что каждый
вечер раздевалась и влезала в постель. И опять он не мог от нее
слова добиться. Она еще пуще разревелась. А он снова: "Не
стыдись, человек от рождения сосуд греховный, но милость божия
бесконечна!" Наконец она собралась с духом и плача проговорила:
"Когда я раздетая ложилась в постель, то выковыривала грязь
между пальцами на ногах, да притом еще нюхала ее". Вот вам и
вся безнравственность. Но я надеюсь, что ты, Балоун, на
мельнице такими делами не занимался и расскажешь нам что-нибудь
посерьезнее, про настоящую безнравственность.
Балоун, по его собственным словам, безнравственно вел себя
с крестьянками. Безнравственность состояла в том, что он
подмешивал им плохую муку. И это в простоте душевной Балоун
называл безнравственностью. Больше всех был разочарован
телеграфист Ходоунский, который все выпытывал, действительно ли
у него ничего не было с крестьянками в мукомольне на мешках
муки. Балоун, отмахиваясь, ответил: "На это у меня ума не
хватало".
Солдатам объявили, что обед будет за Палотой на Лупковском
перевале, а потому старший писарь батальона вместе с поварами
всех рот и подпоручиком Цайтгамлем, который ведал батальонным
хозяйством, отправились в селение Медзилаборец. В качестве
патруля к ним были прикомандированы четыре солдата.
Не прошло и получаса, как они вернулись с тремя
поросятами, связанными за задние ноги, с ревущей семьей
угроруса -- у него были реквизированы поросята -- и с толстым
врачом из барака Красного Креста. Врач что-то горячо объяснял
пожимавшему плечами подпоручику Цайтгамлю.
Спор достиг кульминационного пункта у штабного вагона,
когда военный врач стал доказывать капитану Сагнеру, что
поросята эти предназначены для госпиталя Красного Креста.
Крестьянин же знать ничего не хотел и требовал, чтобы поросят
ему вернули, так как это последнее его достояние и он никак не
может отдать их за ту цену, которую ему выплатили.
При этом он совал капитану Сагнеру полученные им за
поросят деньги; жена его, ухватив капитана за руку, целовала ее
с раболепием, извечно свойственным этому краю.
Капитан Сагнер, напуганный всей этой историей, с трудом
оттолкнул старую крестьянку. Но это не помогло. Ее заменили
молодые силы, которые, в свою очередь, принялись сосать его
руку.
Подпоручик Цайтгамль заявил тоном коммерсанта:
-- У этого мужика осталось еще двенадцать поросят, а
выплачено ему было совершенно правильно, согласно последнему
дивизионному приказу номер двенадцать тысяч четыреста двадцать,
часть хозяйственная. Согласно параграфу шестнадцатому этого
приказа, свиней следует покупать в местах, не затронутых
войной, не дороже, чем две кроны шестнадцать геллеров за
килограмм живого веса. В местах, войной затронутых, следует
прибавлять на один килограмм живого веса тридцать шесть
геллеров, что составит за один килограмм две кроны пятьдесят
два геллера. Примечание: в случае, если будет установлено, что
в местах, затронутых войной, хозяйства остались в целости с
полным составом свиного поголовья, то свиньи могут быть
отправлены для снабжения проходящих частей; выплачивать же за
реквизированную свинину следует как в местах, войной не
затронутых, с особой приплатой в размере двенадцати геллеров на
один килограмм живого веса. Если же ситуация не вполне ясна, то
немедленно составить на месте комиссию из заинтересованного
лица, командира проходящей воинской части и того офицера или
старшего писаря (если дело идет о небольшом подразделении),
которому поручена хозяйственная часть.
Все это подпоручик Цайтгамль прочел по копии дивизионного
приказа. которую все время носил с собой и знал почти наизусть.
В прифронтовой полосе оплата за один килограмм моркови
повышается на пятнадцать целых три десятых геллера, а для
Offiziersmenagekucheabteilling / Отделение кухни офицерского
питания (нем.)/ в прифронтовой полосе за цветную капусту оплата
повышается на одну крону семьдесят пять геллеров за один
килограмм.
Те, кто составлял в Вене этот приказ, представляли себе
прифронтовую полосу изобилующей морковью и цветной капустой.
Подпоручик Цайтгамль прочел это взволнованному
крестьянину, разумеется, по-немецки, и спросил его на том же
языке, понял ли он, а когда тот в знак отрицания покачал
головой, заорал:
-- Значит, хочешь комиссию?
Тот понял слово "комиссия" и утвердительно закивал
головой. Между тем поросят уже повлекли на казнь к полевым
кухням. Крестьянина обступили прикомандированные для реквизиции
солдаты со штыками, и комиссия отправилась на его хутор, чтобы
на месте определить, должен ли он получить по две кроны
пятьдесят два геллера за один килограмм или только по две кроны
двадцать восемь геллеров.
Они еще не вышли на дорогу, ведущую к селу, как от полевых
кухонь донесся троекратный предсмертный визг поросят.
Крестьянин понял, что всему конец, и отчаянно закричал:
-- Давайте мне за каждую свинью по два золотых!
Четыре солдата окружили его еще плотнее, а вся семья
преградила дорогу капитану Сагнеру и подпоручику Цайтгамлю,
бросившись перед ними на колени посередь пыльной дороги. Мать с
двумя дочерьми обнимала колени обоих, называя их благодетелями,
пока крестьянин не прикрикнул на них и не заорал на украинском
диалекте угрорусов, чтобы они встали. Пусть, мол, солдаты
подавятся поросятами...
Тем самым комиссия прекратила свою деятельность. Но
крестьянин вдруг взбунтовался и стал грозить кулаками; тогда
один из солдат так хватил его прикладом, что у него в глазах
потемнело, и вся семья во главе с отцом семейства,
перекрестившись, пустилась наутек.
Десять минут спустя старший писарь батальона вместе с
ординарцем батальона Матушичем уже уписывали у себя в вагоне
свиные мозги. Уплетая за обе щеки, старший писарь время от
времени язвительно обращался к младшим писарям со словами:
-- Небось и вы не прочь этого пожрать? Не так ли? Нет,
ребята, эти только для унтер-офицеров. Поварам -- печенка и
почки, мозг и голова -- господам фельдфебелям, а младшим
писарям -- только двойная солдатская порция мяса.
Капитан Сагнер уже отдал приказ относительно офицерской
кухни: "Свиное жаркое с тмином. Выбрать самое лучшее мясо, но
не слишком жирное!" Вот почему, когда на Лупковском перевале
солдатам раздавали обед, каждый из них обнаружил в своем
котелке по два маленьких кусочка мяса, а тот, кто родился под
несчастливой звездой, нашел только кусочек шкурки.
В кухне царило обычное армейское кумовство: благами
пользовались все, кто был близок к господствующей клике.
Денщики ходили с лоснившимися от жира мордами. У всех
ординарцев животы были словно барабаны. Творились вопиющие
безобразия.
Вольноопределяющийся Марек из чувства справедливости
произвел возле кухни скандал. Когда кашевар положил ему в
котелок с супом солидный кусок вареного филе, сказав при этом:
"Это нашему историографу",-- Марек заявил, что на войне все
