"Forschungen zur Entwicklungsgeschichte der geschlechtlichen
Moral" /"Исследование по истории эволюции половой морали"
(нем.)/.
Аудитор загляделся на репродукции с наивных рисунков
мужских и женских половых органов с соответствующими стихами,
которые открыл ученый Фр.-С. Краузе в уборных берлинского
Западного вокзала, и не заметил вошедших.
Он оторвался от репродукций только после того, как Водичка
кашлянул.
-- Was geht los? / В чем дело? (нем.)/ -- спросил он,
продолжая перелистывать книгу в поисках новых примитивных
рисунков, набросков и зарисовок.
-- Осмелюсь доложить, господин аудитор,-- ответил Швейк,
-- коллега Водичка простудился и кашляет.
Аудитор Руллер только теперь взглянул на Швейка и Водичку.
Он постарался придать своему лицу строгое выражение.
-- Наконец-то притащились,-- проворчал аудитор, роясь в
куче дел на столе.-- Я приказал вас позвать на девять часов, а
теперь без малого одиннадцать. Как ты стоишь, осел? --
обратился он к Водичке, осмелившемуся стать "вольно".-- Когда
скажу "вольно", можешь делать со своими ножищами, что хочешь.
-- Осмелюсь доложить, господин аудитор,-- отозвался
Швейк,-- он страдает ревматизмом.
-- Держи язык за зубами! -- разозлился аудитор Руллер.--
Ответишь, когда тебя спросят. Ты уже три раза был у меня на
допросе и всегда болтаешь больше, чем надо. Найду я это дело
наконец или не найду? Досталось мне с вами, негодяями, хлопот!
Ну, да это вам даром не пройдет, попусту заваливать суд
работой!
Так слушайте, байстрюки,-- прибавил он, вытаскивая из
груды бумаг большое дело, озаглавленное:
"Schwejk und Woditschka"
/ Швейк и Водичка (нем.)./
-- He думайте, что из-за какой-то дурацкой драки вы и
дальше будете валяться на боку в дивизионной тюрьме и
отделаетесь на время от фронта. Из-за вас, олухов, мне пришлось
телефонировать в суд при штабе армии.-- Аудитор вздохнул.-- Что
ты строишь такую серьезную рожу, Швейк? -- продолжал он.-- На
фронте у тебя пропадет охота драться с гонведами. Дело ваше
прекращается, каждый пойдет в свою часть, где будет наказан в
дисциплинарном порядке, а потом отправитесь со своей маршевой
ротой на фронт. Попадитесь мне еще раз, негодяи! Я вас так
проучу, не обрадуетесь! Вот вам ордер на освобождение и ведите
себя прилично. Отведите их во второй номер.
-- Осмелюсь доложить, господин аудитор,-- сказал Швейк,--
мы ваши слова запечатлеем в сердцах, премного благодарны за
вашу доброту. Случись это в гражданской жизни, я позволил бы
себе сказать, что вы золотой человек. Одновременно мы оба
должны еще и еще раз извиниться за то, что доставили вам
столько хлопот. По правде сказать, мы этого не заслужили.
-- Убирайтесь ко всем чертям! -- заорал на Швейка
аудитор.-- Не вступись за вас полковник Шредер, так не знаю,
чем бы все это дело кончилось.
Водичка почувствовал себя старым Водичкой только в
коридоре, когда они вместе с конвоем направлялись в канцелярию
No 2. Солдат, сопровождавший их, боялся опоздать к обеду.
-- Ну-ка, ребята, прибавьте маленько шагу. Тащитесь,
словно вши,-- сказал он.
В ответ на это Водичка заявил конвоиру, чтобы он не
особенно разорялся, пусть скажет спасибо, что он чех, а будь он
мадьяр, Водичка разделал бы его как селедку.
Так как военные писари ушли из канцелярии на обед,
конвоиру пришлось покамест отвести Швейка и Водичку обратно в
арестантское помещение при дивизионном суде. Это не обошлось
без проклятий с его стороны в адрес ненавистной расы военных
писарей.
-- Друзья-приятели опять снимут весь жир с моего супа,--
вопил он трагически,-- а вместо мяса оставят одни жилы. Вчера
вот я тоже конвоировал двоих в лагерь, а кто-то тем временем
сожрал полпайка, который получили за меня.
-- Вы тут, в дивизионном суде, кроме жратвы, ни о чем не
думаете,-- сказал совсем воспрявший духом Водичка.
Когда Швейк и Водичка рассказали вольноопределяющемуся,
чем кончилось дело, он воскликнул:
-- Так, значит, в маршевую роту, друзья! "Попутного
ветра",-- как пишут в журнале чешских туристов. Подготовка к
экскурсии уже закончена. Наше славное предусмотрительное
начальство обо всем позаботилось. Вы записаны как участники
экскурсии в Галицию. Отправляйтесь в путь-дорогу в веселом
настроении и с легким сердцем. Лелейте в душе великую любовь к
тому краю, где вас познакомят с окопами. Прекрасные и в высшей
степени интересные места. Вы почувствуете себя на далекой
чужбине, как дома, как в родном краю, почти как у домашнего
очага. С чувствами возвышенными отправляйтесь в те края, о
которых еще старый Гумбольдт сказал: "Во всем мире я не видел
ничего более великолепного, чем эта дурацкая Галиция!" Богатый
и ценный опыт, приобретенный нашей победоносной армией при
отступлении из Галиции в дни первого похода, несомненно явится
путеводной звездой при составлении программы второго похода.
Только вперед, прямехонько в Россию, и на радостях выпустите в
воздух все патроны!
После обеда, перед уходом Швейка и Водички, в канцелярии к
ним подошел злополучный учитель, сложивший стихотворение о
вшах, и, отведя обоих в сторону, таинственно сказал:
-- Не забудьте, когда будете на русской стороне, сразу же
сказать русским: "Здравствуйте, русские братья, мы братья-чехи,
мы нет австрийцы".
При выходе из барака Водичка, желая демонстративно
выразить свою ненависть к мадьярам и показать, что даже арест
не мог поколебать и сломить его убеждений, наступил мадьяру,
принципиально отвергающему военную службу, на ногу и заорал на
него:
-- Обуйся, прохвост!
-- Жалко,-- с неудовольствием вздохнул сапер Водичка
Швейку,-- что он ничего не ответил. Зря не ответил. Я бы его
мадьярскую харю разорвал от уха до уха. А он, дурачина, молчит
и позволяет наступать себе на ногу. Черт возьми, Швейк, злость
берет, что меня не осудили! Этак выходит, что над нами вроде
как насмехаются, что это дело с мадьярами гроша ломаного не
стоит. А ведь мы дрались, как львы. Это ты виноват, что нас не
осудили, а дали такое удостоверение, будто мы и драться
по-настоящему не умеем. Собственно, за кого они нас принимают?
Что ни говори, это был вполне приличный конфликт.
-- Милый мой,-- добродушно сказал Швейк,-- я что-то не
понимаю, отчего тебя не радует, что дивизионный суд официально
признал нас абсолютно приличными людьми, против которых он
ничего не имеет. Правда, я при допросе всячески вывертывался,
но ведь "так полагается", как говорит адвокат Басе своим
клиентам. Когда меня аудитор спросил, зачем мы ворвались в
квартиру господина Каконя, я ему на это ответил просто: "Я
полагал, что мы ближе всего познакомимся с господином Каконем,
если будем ходить к нему в гости". После этого аудитор больше
ни о чем меня не спрашивал, этого ему оказалось вполне
достаточно.
-- Запомни раз навсегда,-- продолжал Швейк свои
рассуждения,-- перед военными судьями признаваться нельзя.
Когда я сидел в гарнизонной тюрьме, один солдат из соседней
камеры признался, а когда остальные арестанты об этом узнали,
они устроили ему темную и заставили отречься от своего
признания.
-- Если бы я совершил что-нибудь бесчестное, я бы ни за
что не признался,-- сказал сапер Водичка.-- Ну, а если меня
этот тип аудитор прямо спросил: "Дрались?" -- так я ему и
ответил: "Да, дрался".-- "Избили кого-нибудь?" -- "Так точно,
господин аудитор".-- "Ранили кого-нибудь?" -- "Ясно, господин
аудитор". Пусть знает, с кем имеет дело. Просто стыд и срам,
что нас освободили! Выходит -- он не поверил, что я об этих
мадьярских хулиганов измочалил свой ремень, что я их в лапшу
превратил, наставил им шишек и фонарей. Ты ведь был при этом,
помнишь, как на меня разом навалились три мадьярских холуя, а
через минуту все валялись на земле, и я топтал их ногами. И
после этого какой-то сморкач аудитор прекращает следствие. Все
равно как если бы он сказал мне: "Дерьмо всякое, а лезет еще
драться!" Вот только кончится война, буду штатским, я его,
растяпу, разыщу и покажу, как я не умею драться! Потом приеду
сюда, в Кираль-Хиду, и устрою такой мордобой, какого свет не
видал: люди будут прятаться в погреба, заслышав, что я пришел
посмотреть на этих кираль-хидских бродяг, на этих босяков, на
этих мерзавцев!
В канцелярии с делом покончили в два счета. Фельдфебель с
еще жирными после обеда губами, подавая Швейку и Водичке
бумаги, сделался необычайно серьезным и не преминул произнести
перед ними речь, в которой апеллировал к их воинскому духу.
Речь свою (он был силезский поляк) фельдфебель уснастил перлами
своего диалекта, как-то: "marekvium", "glupi rolmopsie",
"krajcova sedmina", "svina porypana" и "dum vam bane na
mjesjnuckovy vasi gzichty" /Морковные обжоры, глупые рольмопсы,
трефовая семерка, грязная свинья, влеплю вам затрещины в ваши
лунообразные морды (польск.)/.
Каждого отправляли в свою часть, и Швейк, прощаясь с
Водичкой, сказал:
-- Как кончится война, зайди проведать. С шести вечера я
всегда "У чаши" на Боиште.
-- Известно, приду,-- ответил Водичка.-- Там скандал
какой-нибудь будет?
-- Там каждый день что-нибудь бывает,-- пообещал Швейк,--
а уж если выдастся очень тихий день, мы сами что-нибудь
устроим.
Друзья разошлись, и, когда уже были на порядочном
расстоянии друг от друга, старый сапер Водичка крикнул Швейку:
-- Так ты позаботься о каком-нибудь развлечении, когда я
приду!
В ответ Швейк закричал:
-- Непременно приходи после войны!
Они отошли еще дальше, и вдруг из-за угла второго ряда
домов донесся голос Водички:
-- Швейк! Швейк! Какое "У чаши" пиво?
Как эхо, отозвался ответ Швейка:
-- Великопоповицкое!
-- А я думал, смиховское! -- кричал издали сапер Водичка.
-- Там и девочки есть! -- вопил Швейк.
-- Так, значит, после войны в шесть часов вечера! -- орал
Водичка.
-- Приходи лучше в половине седьмого, на случай если
запоздаю! -- ответил Швейк.
И еще раз донесся издалека голос Водички:
-- А в шесть часов прийти не сможешь?!
-- Ладно, приду в шесть! -- услышал Водичка голос
удаляющегося товарища.
Так разлучились бравый солдат Швейк и старый сапер
Водичка.
Wenn die Leute auseinander gehen,
Da sagen sie auf Wiedersehen.
/Друзья в минуту расставанья
С надеждой шепчут: "До свиданья" (нем.)/
Глава V. ИЗ МОСТА-НА-ЛИТАВЕ В СОКАЛЬ
Поручик Лукаш в бешенстве ходил по канцелярии одиннадцатой
маршевой роты. Это была темная дыра в ротном сарае,
отгороженная от коридора только досками. В канцелярии стояли
стол, два стула, бутыль с керосином и койка.
Перед Лукашем стоял старший писарь Ванек, который
составлял в этом помещении ведомости на солдатское жалованье,
вел отчетность по солдатской кухне,-- одним словом, был
министром финансов всей роты. Он проводил тут целый божий день,
здесь же и спал. У двери стоял толстый пехотинец, обросший
бородой, как Крконош. Это был Балоун, новый денщик поручика, до
военной службы мельник из-под Чешского Крумлова.
-- Нечего сказать, нашли вы мне денщика,-- обратился
поручик Лукаш к старшему писарю,-- большое вам спасибо за такой
сюрприз! В первый день послал его за обедом в офицерскую кухню,
а он по дороге сожрал половину.
-- Виноват, я разлил,-- сказал толстенный великан.
-- Допустим, что так. Разлить можно суп или соус, но не
