них. Положили на стол только свои солдатские кушаки и говорим
промеж себя: "Подождите, сукины дети! Мы вам покажем "ланьок".
А один из наших, Мейстршик, у него кулачище, что твоя Белая
гора, тут же вызвался пойти танцевать и отбить у кого-нибудь из
этих бродяг девочку из-под носа. А девочки были что надо --
икрястые, задастые, ляжкастые да глазастые. По тому, как эти
мадьярские сволочи их тискали, было видно, что груди у них
твердые и налитые, что твои мячи, и это им по вкусу: любят,
чтобы их потискали. Выскочил, значит, наш Мейстршик в круг и
давай отнимать у одного гонведа самую хорошенькую девчонку. Тот
залопотал что-то, а Мейстршик как даст ему раза-- тот и с
катушек долой. Мы недолго думая схватили свои ремни, намотали
их на руку, чтобы не растерять штыков, бросились в самую гущу,
а я крикнул ребятам: "Виноватый, невиноватый -- крой всех
подряд!" И пошло, брат, как по маслу. Мадьяры начали прыгать в
окна, мы ловили их за ноги и втаскивали назад в зал. Всем
здорово влетело. Вмешались было в это дело староста с
жандармом, и им изрядно досталось на орехи. Трактирщика тоже
излупили за то, что он по-немецки стал ругаться, будто мы,
дескать, всю вечеринку портим. После этого мы пошли по деревне
ловить тех, кто от нас спрятался. Одного ихнего унтера мы нашли
в сене на чердаке-- у мужика одного на конце села. Этого выдала
его девчонка, потому что он танцевал в трактире с другой. Она
врезалась в нашего Мейстршика по уши и пошла с ним по
направлению к Кираль-Хиде. Там по дороге сеновалы. Затащила его
на сеновал, а потом потребовала с него пять крон, а он ей дал
по морде. Мейстршик догнал нас у самого лагеря и рассказывал,
что раньше он о мадьярках думал, будто они страстные, а эта
свинья лежала, как бревно, и только лопотала без умолку.
-- Короче говоря, мадьяры -- шваль,-- закончил старый
сапер Водичка свое повествование, на что Швейк заметил:
-- Иной мадьяр не виноват в том, что он мадьяр.
-- Как это не виноват? -- загорячился Водичка.-- Каждый из
них виноват,-- сказанул тоже! Попробовал бы ты попасть в такую
переделку, в какую попал я, когда в первый день пришел на
курсы. Еще в тот же день после обеда согнали нас, словно стадо
какое-нибудь, в школу, и какой-то балда начал нам на доске
чертить и объяснять, что такое блиндажи, как делают основания и
как производятся измерения. "А завтра утром, говорит, у кого не
будет все это начерчено, как я объяснял, того я велю связать и
посадить".-- "Черт побери, думаю, для чего я, собственно
говоря, на фронте записался на эти курсы: для того, чтобы
удрать с фронта или чтобы вечерами чертить в тетрадочке
карандашиком, чисто школьник?" Еле-еле я там высидел-- такая,
брат, ярость на меня напала, сил моих нет. Глаза бы мои не
глядели на этого болвана, что нам объяснял. Так бы все со
злости на куски разнес. Я даже не стал дожидаться вечернего
кофе, а скорее отправился в Кираль-Хиду и со злости только о
том и думал, как бы найти тихий кабачок, надраться там,
устроить дебош, съездить кому-нибудь по рылу и с облегченным
сердцем пойти домой. Но человек предполагает, а бог
располагает. Нашел я у реки среди садов действительно
подходящий кабачок: тихо, что в твоей часовне, все словно
создано для скандала. Там сидели только двое, говорили между
собой по-мадьярски. Это меня еще больше раззадорило, и я
надрался скорее и основательнее, чем сам предполагал, и спьяна
даже не заметил, что рядом находится еще такая же комната, где
собрались, пока я заряжался, человек восемь гусар. Они на меня
и насели, как только я съездил двум первым посетителям по
морде. Мерзавцы гусары так, брат, меня отделали и так гоняли
меня по всем садам, что, я до самого утра не мог попасть домой,
а когда наконец добрался, меня тотчас же отправили в лазарет.
Наврал им, что свалился в кирпичную яму, и меня целую неделю
заворачивали в мокрую простыню, пока спина не отошла. Не
пожелал бы я тебе, брат, попасть в компанию таких подлецов.
Разве это люди? Скоты!
-- Как аукнется, так и откликнется,-- определил Швейк.--
Нечего удивляться, что они разозлились, раз им пришлось
оставить все вино на столе и гоняться за тобой в темноте по
садам. Они должны были разделаться с тобой тут же в кабаке, на
месте, а потом тебя выбросить. Если б они свели с тобой счеты у
стола, это и для них было бы лучше и для тебя. Знавал я одного
кабатчика Пароубека в Либени. У него в кабаке перепился раз
можжевеловкой бродячий жестяник-словак и стал ругаться, что
можжевеловка очень слабая, дескать, кабатчик разбавляет ее
водой. "Если бы, говорит, я сто лет чинил проволокой старую
посуду и на весь свой заработок купил бы можжевеловку и сразу
бы все выпил, то и после этого мог бы еще ходить по канату, а
тебя, Пароубек, носить на руках". И прибавил, что Пароубек --
продувная шельма и бестия. Тут Пароубек этого жестяника
схватил, измочалил об его башку все его мышеловки, всю
проволоку, потом выбросил голубчика, а на улице лупил еще
шестом, которым железные шторы опускают. Лупил до самой площади
Инвалидов и так озверел, что погнался за ним через площадь
Инвалидов в Карлине до самого Жижкова, а оттуда через Еврейские
Печи в Малешице, где наконец сломал об него шест, а потом уж
вернулся обратно в Либень. Хорошо. Но в горячке он забыл, что
публика-то осталась в кабаке и что, по всей вероятности, эти
мерзавцы начнут сами там хозяйничать. В этом ему и пришлось
убедиться, когда он наконец добрался до своего кабака. Железная
штора в кабаке наполовину была спущена, и около нее стояли двое
полицейских, которые тоже основательно хватили, когда наводили
порядок внутри кабака. Все, что имелось в кабаке, было
наполовину выпито, на улице валялся пустой бочонок из-под рому,
а под стойкой Пароубек нашел двух перепившихся субъектов,
которых полицейские не заметили. После того как Пароубек их
вытащил, они хотели заплатить ему по два крейцера: больше, мол,
водки не выпили... Так-то наказуется горячность. Это все равно
как на войне, брат, сперва противника разобьем, потом все за
ним да за ним, а потом сами не успеваем улепетывать...
-- Я этих сволочей хорошо запомнил,-- проронил Водичка.--
Попадись мне на узенькой дорожке кто-нибудь из этих гусаров,--
я с ними живо расправлюсь. Если уж нам, саперам, что-нибудь
взбредет в голову, то мы на этот счет звери. Мы, брат, не то,
что какие-нибудь там ополченцы. На фронте под Перемышлем был у
нас капитан Етцбахер, сволочь, другой такой на свете не сыщешь.
И он, брат, над нами так измывался, что один из нашей роты,
Биттерлих,-- немец, но хороший парень,-- из-за него
застрелился. Ну, мы решили, как только начнут русские палить,
то нашему капитану Етцбахеру капут, И действительно, как только
русские начали стрелять, мы всадили в него этак с пяток пуль.
Живучий был, гадина, как кошка,-- пришлось его добить двумя
выстрелами, чтобы потом чего не вышло. Только пробормотал
что-то, да так, брат, смешно -- прямо умора! -- Водичка
засмеялся.-- На фронте такие вещи каждый день случаются. Один
мой товарищ -- теперь он тоже у нас в саперах -- рассказывал,
что, когда он был в пехоте под Белградом, ихняя рота во время
атаки пристрелила своего обер-лейтенанта,-- тоже собаку
порядочную,-- который сам застрелил двух солдат во время похода
за то, что те выбились из сил и не могли идти дальше. Так этот
сбер-лейтенант, когда увидел, что пришла ему крышка, начал
вдруг свистеть сигнал к отступлению. Ребята будто бы чуть не
померли со смеху.
Ведя такой захватывающий и поучительный разговор, Швейк и
Водичка нашли наконец скобяную торговлю пана Каконя на
Шопроньской улице, номер шестнадцать.
-- Ты бы лучше подождал здесь,-- сказал Швейк Водичке у
подъезда дома,-- я только сбегаю на второй этаж, передам
письмо, получу ответ и мигом спущусь обратно.
-- Оставить тебя одного? -- удивился Водичка.-- Плохо,
брат, ты мадьяров знаешь, сколько раз я тебе говорил! С ними мы
должны ухо держать востро. Я его ка-ак хрясну...
-- Послушай, Водичка,-- серьезно сказал Швейк,-- дело не в
мадьяре, а в его жене. Ведь когда мы с чешкой-кельнершей сидели
за столом, я же тебе объяснил, что несу письмо от своего
обер-лейтенанта и что это строгая тайна. Мой обер-лейтенант
заклинал меня, чтобы ни одна живая душа об этом не узнала. Ведь
твоя кельнерша сама согласилась, что это очень секретное дело.
Никто не должен знать о том, что господин обер-лейтенант
переписывается с замужней женщиной. Ты же сам соглашался с этим
и поддакивал. Я там объяснил все как полагается, что должен
точно выполнить приказ своего обер-лейтенанта, а теперь тебе
вдруг захотелось во что бы то ни стало идти со мной наверх.
-- Плохо, Швейк, ты меня знаешь,-- также весьма серьезно
ответил старый сапер Водичка.-- Раз я тебе сказал, что провожу
тебя, то не забывай, что мое слово свято. Идти вдвоем всегда
безопаснее.
-- А вот и нет, Водичка, сейчас сам убедишься, что это не
так. Знаешь Некланову улицу на Вышеграде? У слесаря Воборника
там была мастерская. Он был редкой души человек и в один
прекрасный день, вернувшись с попойки домой, привел к себе
ночевать еще одного гуляку. После этого он долго лежал, а жена
перевязывала ему каждый день рану на голове и приговаривала:
"Вот видишь, Тоничек, если бы ты пришел один, я бы с тобой
только слегка повозилась и не запустила бы тебе в голову
десятичные весы". А он потом, когда уже мог говорить, отвечал:
"Твоя правда, мать, в другой раз, когда пойду куда-нибудь, с
собой никого не приведу".
-- Только этого еще не хватало,-- рассердился Водичка,--
чтобы мадьяр попробовал запустить нам чем-нибудь в голову.
Схвачу его за горло и спущу со второго этажа, полетит у меня,
что твоя шрапнель. С мадьярской шпаной нужно поступать
решительно. Нечего с ними нянчиться.
-- Водичка, да ведь ты немного выпил. Я выпил на две
четвертинки больше, чем ты. Пойми, что нам подымать скандал
нельзя. Я за это отвечаю. Ведь дело касается женщины.
-- И ей заеду, мне все равно. Плохо, брат, ты старого
Водичку знаешь. Раз в Забеглицах, на "Розовом острове", одна
этакая харя не хотела со мной танцевать,-- у меня, дескать,
рожа опухла. И вправду, рожа у меня тогда опухла, потому что я
аккурат пришел с танцульки из Гостивара, но посуди сам, такое
оскорбление от этакой шлюхи! "Извольте и вы, многоуважаемая
барышня, говорю, получить, чтобы вам обидно не было". Как я дал
ей разок, она повалила в саду стол, за которым сидела вместе с
папашей, мамашей и двумя братцами,-- только кружки полетели. Но
мне, брат, весь "Розовый остров" был нипочем. Были там знакомые
ребята из Вршовиц, они мне н помогли. Излупили мы этак пять
семейств с ребятами вместе. Небось и в Михле было слыхать.
Потом в газетах напечатали: "В таком-то саду, во время
загородного гулянья, устроенного таким-то благотворительным
кружком таких-то уроженцев такого-то города..." А потому, как
мне помогли, и я всегда своему товарищу помогу, коли уж дело до
этого доходит. Не отойду от тебя ни на шаг, что бы ни
случилось. Плохо, брат, ты мадьяров знаешь. Не ожидал, брат, я,
что ты от меня захочешь отделаться; свиделись мы с тобой после
стольких лет, да еще при таких обстоятельствах...
-- Ладно уж, пойдем вместе,-- решил Швейк.-- Но надо
действовать с оглядкой, чтобы не нажить беды.
-- Не беспокойся, товарищ,-- тихо сказал Водичка, когда
подходили к лестнице.-- Я его ка-ак хрясну...-- и еще тише
