пулеметов. И опять падают солдаты. Наш взвод пытается захватить
неприятельские пулеметы. Одни падают, но другие уже впереди.
Ура!! Падает офицер... Ружейная стрельба замолкла, готовится
что-то ужасное... Снова падает целый взвод. Трещат
неприятельские пулеметы: "Тра-тата-тата-та!" Падает...
Простите, я дальше не могу, я пьян...
Офицер с больной ногой умолк и, тупо глядя перед собой,
остался сидеть в кресле. Полковник Шредер с благосклонной
улыбкой стал слушать, как капитан Спиро, ударяя кулаком по
столу, словно с кем-то споря, нес околесицу:
-- Рассудите сами: у нас под знаменами австрийские
уланы-ополченцы, австрийские ополченцы, боснийские егеря,
австрийская пехота, венгерские пешие гонведы, венгерские
гусары, гусары-ополченцы, конные егеря, драгуны, уланы,
артиллерия, обоз, саперы, санитары, флот. Понимаете? А у
Бельгии? Первый и второй призыв составляют оперативную часть
армии, третий призыв несет службу в тылу...-- Капитан Спиро
стукнул по столу кулаком: -- В мирное время ополчение несет
службу в стране!
Один из молодых громко, чтобы полковник услышал и
удостоверился в непоколебимости его воинского духа, твердил
своему соседу:
-- Туберкулезных я посылал бы на фронт, это им пойдет на
пользу, да и, кроме того,-- лучше терять убитыми больных, чем
здоровых.
Полковник улыбался. Но вдруг он нахмурился и, обращаясь к
майору Венцелю, спросил:
-- Удивляюсь, почему поручик Лукаш избегает нашего
общества? С тех пор как приехал, он ни разу не был среди нас.
-- Стихи пишет,-- насмешливо отозвался капитан Сангер.--
Не успел приехать, как уже влюбился в жену инженера Шрейтера,
увидав ее в театре.
Полковник поморщился:
-- Говорят, он хорошо поет куплеты.
-- Еще в кадетском корпусе всех нас забавлял куплетами,--
ответил капитан Сагнер.-- А анекдоты рассказывает -- одно
удовольствие! Не знаю, почему он сюда не ходит.
Полковник сокрушенно покачал головой:
-- Нету нынче среди офицеров былого товарищества. Раньше,
я помню, каждый офицер старался что-нибудь привнести в общее
веселье. Поручик Данкель -- служил такой,-- так тот, бывало,
разденется донага, ляжет на пол, воткнет себе в задницу хвост
селедки и изображает русалку. Другой, подпоручик Шлейснер, умел
шевелить ушами, ржать, как жеребец, подражать мяуканью кошки и
жужжанию шмеля. Помню еще капитана Скодай. Тот, стоило нам
захотеть, приводил с собой трех девочек-сестер. Он их
выдрессировал, словно собак. Поставит их на стол, и они
начинают в такт раздеваться. Для этого он носил с собой
дирижерскую палочку, и -- следует отдать ему должное-- дирижер
он был прекрасный! Чего только он с ними на кушетке не
проделывал. А однажды велел поставить посреди комнаты ванну с
теплой водой, и мы один за другим должны были с этими тремя
девочками купаться, а он нас фотографировал.
При одном воспоминании об этом полковник Шредер блаженно
улыбнулся.
-- Какие пари мы в этой ванне заключали!..-- продолжал
полковник, гнусно причмокивая и ерзая в кресле.-- А нынче?
Разве это развлечение? Куплетист -- и тот не появляется. Даже
пить теперешние младшие офицеры не умеют! Двенадцати часов еще
нет, а за столом уже, как видите, пять пьяных. А в прежние-то
времена мы по двое суток сиживали и, чем больше пили, тем
трезвее становились. И лили в себя беспрерывно пиво, вино,
ликеры... Нынче уж нет настоящего боевого духа. Черт его знает,
почему это так! Ни одного остроумного слова, все какая-то
бесконечная жвачка. Послушайте только, как там, в конце стола,
говорят об Америке.
На другом конце стола кто-то серьезным тоном говорил:
-- Америка в войну вмешаться не может. Американцы с
англичанами на ножах. Америка к войне не подготовлена.
Полковник Шредер вздохнул.
-- Вот она, болтовня офицеров запаса. Нелегкая их
принесла! Небось вчера еще этакий господин строчил бумаги в
каком-нибудь банке или служил в лавочке, завертывал товар и
торговал кореньями, корицей и гуталином или учил детей в школе,
что волка из лесу гонит голод, а нынче он хочет быть ровней
кадровым офицерам, во всем лезет разбираться и всюду сует свой
нос. А кадровые офицеры, как, например, поручик Лукаш, не
изволят появляться в нашей компании.
Полковник пошел домой в отвратительном настроении. На
следующее утро настроение у него стало еще хуже, потому что в
газетах, которые он читал, лежа в постели, в сводке с театра
военных действий несколько раз наталкивался на фразу: "Наши
войска отошли на заранее подготовленные позиции". Наступил
славный для австрийской армии период, как две капли воды
похожий на дни у Шабаца.
Под впечатлением прочитанного полковник к десяти часам
утра приступил к выполнению функции, которую
вольноопределяющийся, по-видимому, правильно назвал Страшным
судом.
Швейк и вольноопределяющийся стояли на дворе и поджидали
полковника. Все были в полном сборе: фельдфебель, дежурный
офицер, полковой адъютант и писарь полковой канцелярии с делами
о провинившихся, которых ожидал меч Немезиды -- полковой
рапорт.
Наконец в сопровождении начальника команды
вольноопределяющихся капитана Сагнера показался мрачный
полковник. Он нервно стегал хлыстом по голенищам своих высоких
сапог.
Приняв рапорт, полковник среди гробового молчания
несколько раз прошелся мимо Швейка и вольноопределяющегося,
которые делали "равнение направо" и "равнение налево", смотря
по тому, на каком фланге находился полковник. Он прохаживался
так долго, а они делали равнение так старательно, что могли
свернуть себе шею. Наконец полковник остановился перед
вольноопределяющимся.
Тот отрапортовал:
-- Вольноопределяющийся...
-- Знаю,-- сухо сказал полковник,-- выродок из
вольноопределяющихся... Кем были до войны? Студентом
классической философии? Стало быть, спившийся интеллигент...
Господин капитан,-- сказал он Сагнеру,-- приведите сюда всю
учебную команду вольноопределяющихся...-- Да-с,-- продолжал
полковник, снова обращаясь к вольноопределяющемуся,-- и с таким
вот господином студентом классической философии приходится
мараться нашему брату. Kehrt euch! / Кругом марш! (нем.)/ Так и
знал. Складки на шинели не заправлены. Словно только что от
девки или валялся в борделе. Погодите, голубчик, я вам покажу.
Команда вольноопределяющихся вступила во двор.
-- В каре! -- скомандовал полковник, и команда обступила
его и провинившихся тесным квадратом.
-- Посмотрите на этого человека,-- начал свою речь
полковник, указывая хлыстом на вольноопределяющегося. -- Он
пропил нашу честь, честь вольноопределяющихся, которые
готовятся стать офицерами, командирами, ведущими своих солдат в
бой, навстречу славе на поле брани. А куда повел бы своих
солдат этот пьяница? Из кабака в кабак! Он один вылакал бы весь
солдатский ром... Что вы можете сказать в свое оправдание? --
обратился он к вольноопределяющемуся.-- Ничего? Полюбуйтесь на
него! Он не может сказать в свое оправдание ни слова. А еще
изучал классическую философию! Вот действительно классический
случай! -- Полковник произнес последние слова нарочито медленно
и плюнул.
-- Классический философ, который в пьяном виде по ночам
сбивает с офицеров фуражки! Тип! Счастье еще, что это был
какой-то офицер из артиллерии.
В этих словах выразилась вражда Девяносто первого полка к
будейовицкой артиллерии. Горе тому артиллеристу, который
попадался ночью в руки патруля пехотинцев, и наоборот. Вражда
была глубокая и непримиримая, вендетта, кровная месть, она
передавалась по наследству от одного призыва к другому. Вражда
выражалась с той и другой стороны в традиционных происшествиях:
то где-то пехотинцы спихивали артиллеристов в Влтаву, то
наоборот. Драки происходили в "Порт-Артуре", "У розы" и в
многочисленных других увеселительных местах столицы Южной
Чехии.
-- Тем не менее,-- продолжал полковник,-- подобный
поступок заслуживает сурового наказания, этот тип должен быть
исключен из школы вольноопределяющихся, он должен быть морально
уничтожен. Такие интеллигенты армии не нужны. Regimentskanziei!
/ Полковой писарь! (нем.)/
Полковой писарь подошел со строгим видом, держа наготове
дела и карандаш.
Воцарилась тишина, как бывает в зале суда, когда судят
убийцу и председатель провозглашает: "Объявляется приговор..."
Именно таким тоном полковник провозгласил:
-- Вольноопределяющийся Марек присуждается к двадцати
одному дню строгого ареста и по отбытии наказания отчисляется
на кухню чистить картошку!
И, повернувшись к команде вольноопределяющихся полковник
скомандовал:
-- Построиться в колонну!
Слышно было, как команда быстро перестраивалась по четыре
в ряд и уходила. Полковник сделал капитану Сагнеру замечание,
что команда недостаточно четко отбивает шаг, и сказал, чтобы
после обеда он занялся с ними маршировкой.
-- Шаги должны греметь, господин капитан. Да вот еще что,
чуть было не забыл, -- прибавил полковник. -- Объявите, что вся
команда вольноопределяющихся лишается отпуска на пять дней --
пусть они помнят своего бывшего коллегу, этого негодяя Марека.
А негодяй Марек стоял около Швейка с чрезвычайно довольным
видом. Лучшего он не мог и желать. Куда приятнее чистить на
кухне картошку, скатывать кнедлики и возиться с мясом, чем под
ураганным огнем противника, наложив полные подштанники, орать:
"Einzelnabfallen! Bajonett auf!" /Один за другим! Примкнуть
штыки! (нем.)/
Отойдя от капитана Сагнера, полковник Шредер остановился
перед Швейком и пристально посмотрел на него. В этот момент
швейковскую внешность лучше всего характеризовало его круглое
улыбающееся лицо и большие уши, торчащие из-под нахлобученной
фуражки. Его вид свидетельствовал о полнейшей безмятежности и
об отсутствии какого бы то ни было чувства вины за собой. Глаза
его вопрошали: "Разве я натворил что-нибудь?" и "Чем же я
виноват?"
Полковник суммировал свои наблюдения в вопросе, обращенном
к полковому писарю:
-- Идиот? -- и увидел, как открывается широкий, добродушно
улыбающийся рот Швейка.
-- Так точно, господин полковник, идиот,-- ответил за
писаря Швейк.
Полковник кивнул адъютанту и отошел с ним в сторону. Затем
он позвал полкового писаря, и они просмотрели материал о
Швейке.
-- А! -- сказал полковник Шредер.-- Это, стало быть,
денщик поручика Лукаша, который пропал в Таборе согласно
рапорту поручика. По-моему, господа офицеры должны сами
воспитывать своих денщиков. Уж если господин поручик Лукаш
выбрал себе денщиком такого идиота, пусть сам с ним и мучается.
Времени свободного у него достаточно, раз он никуда не ходит.
Вы ведь тоже ни разу не видели его в нашем обществе? Ну вот.
Значит, времени у него хватит, чтобы выбить дурь из головы
своего денщика.
Полковник Шредер подошел к Швейку и, рассматривая его
добродушное лицо, сказал:
-- На три дня под строгий арест, глупая скотина! По
отбытии наказания явиться к поручику Лукашу.
Таким образом, Швейк опять встретился с
вольноопределяющимся на полковой гауптвахте, а поручик Лукаш,
наверное, испытал большое удовольствие, когда полковник вызвал
его к себе и сказал:
-- Господин поручик, около недели тому назад, прибыв в
полк, вы подали мне рапорт об откомандировании в ваше
распоряжение денщика, так как прежний ваш денщик пропал на
