не прочел в его глазах ничего, кроме полнейшего спокойствия.
"И глазом не моргнет,-- ужаснулся в глубине души
вахмистр.-- Ну и выдержка у них! Будь я на его месте, у меня бы
после этих слов ноги ходуном заходили".
-- Утром мы отвезем вас в Писек,-- проронил он как бы
невзначай. -- Вы были когда-нибудь в Писеке?
-- В тысяча девятьсот десятом году на императорских
маневрах.
На лице вахмистра заиграла приятная торжествующая улыбка.
Он чувствовал, что в умении допрашивать превзошел самого себя.
-- Вы оставались там до конца маневров?
-- Ясное дело, господин вахмистр. Я был в пехоте.
Швейк продолжал смотреть на вахмистра, который вертелся на
стуле от радости и не мог больше сдерживаться, чтобы не вписать
все в рапорт. Он вызвал ефрейтора и приказал отвести Швейка, а
сам приписал в своем рапорте:
"План его был таков: проникнув в ряды Девяносто первого
пехотного полка, просить немедленно отправить его на фронт; там
он при первой возможности перебежал бы в Россию, ибо видел, что
возвращение туда иным путем благодаря бдительности наших
органов невозможно. Вполне вероятно, что он мог бы с успехом
провести в жизнь свои намерения, так как, согласно его
показаниям, полученным путем продолжительного перекрестного
допроса, он еще в 1910 году участвовал в качестве рядового в
императорских маневрах в окрестностях Писека, из чего видно,
что у него большой опыт в этой области. Позволю себе
подчеркнуть, что собранный мною обвинительный материал является
результатом моей системы перекрестного допроса".
В дверях появился ефрейтор.
-- Господин вахмистр! Он просится в нужник.
-- Bajonett auf!/ Примкнуть штык! (нем.)/-- скомандовал
вахмистр.-- Или нет, приведите его сюда.
-- Вам нужно в уборную?-- любезно спросил Швейка
вахмистр.-- Уж не кроется ли в этом что-нибудь большее?
-- Совершенно верно. Мне нужно "по-большому", господин
вахмистр,-- ответил Швейк.
-- Смотрите, чтобы не случилось чего другого,--
многозначительно сказал вахмистр, пристегивая кобуру с
револьвером.-- Я пойду с вами.
-- У меня хороший револьвер,-- сообщил он Швейку по
дороге,-- семизарядный, абсолютно точно бьет в цель.
Однако, раньше чем выйти во двор, вахмистр позвал
ефрейтора и тихо сказал ему:
-- Примкните штык и, когда он войдет внутрь, станьте
позади уборной. Как бы он не сделал подкопа через выгребную
яму.
Уборная представляла собой обыкновенную маленькую
деревянную будку, которая уныло торчала посреди двора
неподалеку от навозной кучи. Это был старый ветеран, там
отправляли естественные потребности целые поколения. Теперь тут
сидел Швейк и придерживал одной рукой веревочку от двери, между
тем как через заднее окошечко ефрейтор смотрел ему в задницу,
следя, как бы он не сделал подкопа.
Ястребиные очи жандармского вахмистра впились в дверь;
вахмистр обдумывал, в какую ногу ему стрелять, если Швейк
предпримет попытку к бегству.
Но дверь тихонько отворилась, и из уборной вышел
удовлетворенный Швейк. Он осведомился у вахмистра:
-- Не слишком ли долго я там пробыл? Не задержал ли я вас?
-- О, нисколько, нисколько,-- ответил вахмистр и подумал:
"Как они все-таки деликатны, вежливы. Знает ведь, что его ждет,
но остается любезным. Надо отдать справедливость -- вежлив до
последней минуты. Кто из наших мог бы так себя держать?!"
Вахмистр остался в караульном помещении и сел рядом со
Швейком на пустой постели жандарма Рампы, который стоял в
наряде и должен был до утра обходить окрестные села. В
настоящее время он уже сидел в Противине, в трактире "У
вороного коня" и играл с сапожником в "марьяж", в перерывах
доказывая, что Австрия должна победить.
Вахмистр закурил, дал набить трубку и Швейку, ефрейтор
подкинул дров в печку, и жандармское отделение превратилось в
самый уютный уголок на земном шаре, в теплое гнездышко.
Спустились зимние сумерки. Наступила ночь, время дружных
задушевных бесед.
Все молчали. Вахмистр долго что-то обдумывал и наконец
обратился к помощнику:
-- По-моему, вешать шпионов неправильно. Человек, который
жертвует собой во имя долга, за свою, так сказать, родину,
заслуживает почетной смерти от пули. Как по-вашему, господин
ефрейтор?
-- Конечно, лучше расстрелять его, а не вешать,--
согласился ефрейтор.-- Послали бы, скажем, нас и сказали бы:
"Вы должны выяснить, сколько у русских пулеметов в их
пулеметном отделении". Что же, мы переоделись бы и пошли. И за
это меня вешать, как бандита?
Ефрейтор так разошелся, что встал и провозгласил:
-- Я требую, чтобы меня расстреляли и похоронили с
воинскими почестями!
-- Вот тут-то и заковыка,-- сказал Швейк.-- Если парень не
дурак -- попробуй-ка уличи его. Никогда ничего не докажут.
-- Нет, докажут! -- загорячился вахмистр.-- Ведь они тоже
не дураки, и у них есть своя особая система. Вы сами в этом
убедитесь. Убедитесь,-- повторил он уже более спокойно,
сопровождая свои слова приветливой улыбкой.-- Сколько ни
вертись -- у нас никакие увертки не помогут. Верно я говорю,
господин ефрейтор?
Ефрейтор кивнул головой в знак согласия и сказал, что есть
некоторые, у которых дело уже давным-давно проиграно и они
могут прикидываться вполне спокойными, сколько им влезет, но
это им не поможет: чем спокойнее человек выглядит, тем больше
это его выдает.
-- У вас моя школа, ефрейтор! -- с гордостью провозгласил
вахмистр.-- Спокойствие -- мыльный пузырь, но деланное
спокойствие -- это corpus delicti /Состав преступления
(лат.)/.-- И, прервав изложение своей теории, он обратился к
ефрейтору: -- Что бы такое придумать на ужин?
-- А в трактир вы нынче не пойдете, господин вахмистр?
Тут перед вахмистром встала во весь рост новая сложная
проблема, требующая немедленного разрешения.
Что, если арестованный, воспользовавшись его ночным
отсутствием, сбежит? Ефрейтор, правда, человек надежный и
осторожный, но однажды у него сбежали двое бродяг. (Фактически
дело обстояло так: ефрейтору не хотелось тащиться с ними до
Писека по морозу, и он отпустил их в поле около Ражиц, для
проформы выпалив разок в воздух из винтовки.)
-- Пошлем нашу бабку за ужином. А пиво она нам будет
таскать в жбане,-- разрешил наконец вахмистр эту сложную
проблему.-- Пусть бабка побегает -- разомнет кости.
И бабка Пейзлерка, которая им прислуживала, действительно
порядочно набегалась за этот вечер. После ужина сообщение на
линии жандармское отделение -- трактир "У кота" не прерывалось.
Бесчисленные следы больших тяжелых сапог бабки
свидетельствовали о том, что. вахмистр решил в полной мере
вознаградить себя за отсутствие в трактире "У кота".
Когда же -- в несчетный раз -- бабка Пейзлерка появилась в
трактире и передала, что господин вахмистр кланяется и просит
прислать ему бутылку контушовки, терпение любопытного
трактирщика лопнуло.
-- Кто там у них?
-- Да подозрительный какой-то,-- ответила на его вопрос
бабка.-- Я сейчас оттуда -- сидят с ним оба в обнимку, а
господин вахмистр гладит его по голове и приговаривает:
"Золотце ты мое, головушка ты моя славянская, шпиончик ты мой
ненаглядный!.."
Глубокой ночью жандармское отделение являло собой такую
картину: ефрейтор спал, громко храпя; он растянулся поперек
постели, как был -- в полной форме; напротив сидел вахмистр с
остатками контушовки на дне бутылки и обнимал Швейка за шею,
слезы текли по его загорелому лицу, усы слиплись от контушовки.
Он бормотал:
-- Ну, признайся -- в России такой хорошей контушовки не
найти. Скажи, чтобы я мог спокойно заснуть. Признайся, будь
мужчиной!
-- Не найти.
Вахмистр навалился на Швейка:
-- Утешил ты меня, признался. Так-то вот нужно
признаваться на допросе. Уж если виновен, зачем отрицать?
Он поднялся и, качаясь из стороны в сторону, с пустой
бутылкой в руке направился в свою комнату, бормоча:
-- Если б-бы я сразу не поп-пал на п-правильный п-путь,
могло бы совсем другое п-получиться.
Прежде чем свалиться в мундире на постель, он вытащил из
письменного стола свой рапорт и попытался дополнить его
следующим материалом: "Ich muss noch dazu beizufugen, das die
russische Kontuszowka /Должен присовокупить, что русская
контушовка (нем.)/ на основании П 56..."
Он сделал кляксу, слизнул ее языком и, глупо улыбаясь,
свалился на постель и заснул мертвым сном.
К утру жандармский ефрейтор, спавший на кровати у
противоположной стены, поднял такой храп с присвистом, что
Швейк проснулся. Он встал, хорошенько потряс ефрейтора и улегся
опять. Пропели петухи, а когда взошло солнце, бабка Пейзлерка,
выспавшись после ночной беготни, пришла растопить печку. Двери
она нашла открытыми, все спали глубоким сном. Керосиновая лампа
в караульном помещении еще коптила. Бабка подняла тревогу и
стащила ефрейтора и Швейка с кроватей. Ефрейтору она сказала:
-- Хоть бы постыдились спать одетым, нешто вы скотина.-- А
Швейку сделала замечание, чтобы он застегивал штаны, когда
перед ним женщина.
Наконец она заставила заспанного ефрейтора пойти разбудить
вахмистра и сказать ему, что не дело дрыхнуть так долго.
-- Ну и в компанию вы попали;-- ворчала бабка, обращаясь к
Швейку, пока ефрейтор будил вахмистра.-- Пропойцы один хуже
другого. Самих себя готовы пропить. Мне уже третий год должны
за услуги, а стоит только заикнуться, вахмистр грозит:
"Молчите, бабушка, а не то велю вас посадить. Нам доподлинно
известно, что ваш сын -- браконьер и господские дрова ворует".
Вот и маюсь с ними уже четвертый год.-- Бабка глубоко вздохнула
и продолжала ворчать: -- Вахмистра берегитесь пуще всего. Лиса
и гадина, каких мало. Так и ищет, кого бы сцапать и посадить.
Вахмистра еле разбудили. Ефрейтору стоило немалого труда
убедить его, что уже утро.
Наконец он продрал глаза, стал их тереть кулаком и с
трудом начал воскрешать в памяти вчерашний вечер. Вдруг ему
пришла на ум ужасная мысль, и он испуганно спросил, мутным
взглядом смотря на ефрейтора:
-- Сбежал?!
-- Боже сохрани, парень честный.
Ефрейтор зашагал по комнате, выглянул в окно, вернулся,
оторвал кусок от лежавшей на столе газеты и скатал из него
шарик. Было видно, что он хочет что-то сказать.
Вахмистр неуверенно взглянул на него и наконец, точно
желая уяснить, что тот о нем думает, сказал:
-- Ладно уж, я вам помогу, господин ефрейтор; вчера небось
я опять здорово набуянил?
Ефрейтор укоризненно посмотрел на своего начальника:
-- Если бы вы только знали, господин вахмистр, что за речи
вы вчера вели! Чего-чего вы только ему не наговорили! -- И,
наклонясь к самому уху вахмистра, зашептал: -- Что все мы --
чехи и русские -- одной славянской крови, что Николай
Николаевич на будущей неделе будет в Пршерове, что Австрии не
удержаться, и советовали ему при дальнейшем расследовании все
отрицать и плести с пятое на десятое, чтобы он тянул до тех
пор, пока его не выручат казаки. Еще вы сказали, что очень
скоро все лопнет, повторятся гуситские войны, крестьяне пойдут
с цепами на Вену, из государя императора песок сыплется, и он
скоро ноги протянет, а император Вильгельм -- зверь. Потом вы
ему обещали посылать в тюрьму деньги, чтобы подкормиться, и
много еще такого.
Ефрейтор отошел от вахмистра.
-- Я все это отлично помню,-- прибавил он,-- потому что
