обществе и дома говорил исключительно по-чешски и сыновья его
дальнейший путь к казармам совершался в полном молчании. Только
поймаешь",-- эпизод этот попал в газеты, а какой-то депутат
подал запрос в венский парламент о поведении майора Венцеля в
ресторане. Венцель попал в неприятную историю, потому что как
раз в это время парламент должен был утвердить законопроект о
воинской повинности, а тут -- пожалуйте! -- эта история с
пьяным капитаном Венцелем из Кутной горы.
Позднее капитан узнал, что вся история -- дело рук некоего
зауряд-прапорщика из вольноопределяющихся Зитко. Это Зитко
послал заметку в газету. У него с капитаном Венцелем были свои
счеты еще с той поры когда Зитко в присутствии самого капитана
Венцеля пустился в рассуждение о том, что "достаточно взглянуть
на божий свет, увидеть тучки на горизонте и громоздящиеся вдали
горы, услышать рев лесного водопада и пение птиц, как невольно
на ум приходит мысль: что представляет собой капитан по
сравнению с великолепием природы? Такой же нуль, как и любой
зауряд-прапорщик".
Так как офицеры в это время порядочно нализались, капитан
Венцель хотел избить бедного философа Зитко, как собаку.
Неприязнь их росла, и капитан Венцель мстил Зитко где только
мог, тем более что изречение прапорщика стало притчей во
языцех.
"Что представляет собой капитан Венцель по сравнению с
великолепием природы",-- это знала вся Кутная гора.
"Я его, подлеца, доведу до самоубийства",-- говаривал
капитан Венцель. Но Зитко вышел в отставку и продолжал
заниматься философией. С той поры майор Венцель вымещает зло на
всех младших офицерах. Даже подпоручик не застрахован от его
неистовства. О юнкерах и прапорщиках и говорить нечего.
"Раздавлю его, как клопа!" -- любит повторять майор
Венцель, и беда тому прапорщику, который из-за какого-нибудь
пустяка шлет солдата на батальонный рапорт. Только крупные и
тяжелые проступки подлежат его рассмотрению, например, если
часовой уснет на посту у порохового склада или совершит еще
более страшное преступление,-- скажем, попробует ночью
перелезть через стену Мариинских казарм и уснет наверху, на
стене, попадет в лапы артиллеристов, патруля ополченцев,--
словом, осрамит честь полка.
Я слышал однажды, как он орал в коридоре: "О господи! В
третий раз его ловит патруль ополченцев. Немедленно посадить
сукина сына в карцер; таких нужно выкидывать из полка, пусть
отправляется в обоз навоз возить. Даже не подрался с ними!
Разве это солдат? Улицы ему подметать, а не в солдатах служить.
Два дня не носите ему жрать. Тюфяка не стлать. Суньте его в
одиночку, и никакого одеяла растяпе этому".
Теперь представьте себе, дружище, что сразу после перевода
к нам майора Венцеля этот болван прапорщик Дауэрлинг погнал к
нему на батальонный рапорт одного солдата за то, что тот якобы
умышленно не отдал ему, прапорщику Дауэрлингу, честь, когда он
в воскресенье после обеда ехал в пролетке с какой-то барышней
по площади. В канцелярии поднялся несусветный скандал -- унтера
рассказывали потом. Старший писарь удрал с бумагами в коридор,
а майор орал на Дауэрлинга:
"Чтобы этого больше не было! Himmeldonnerwetter! Известно
ли вам, что такое батальонный рапорт, господин прапорщик?
Батальонный рапорт-- это не Schweinfest /Праздник по случаю
того, что зарезали свинью (нем.)./. Как мог он вас видеть,
когда вы ехали по площади? Не помните, что ли, чему вас учили?
Честь отдается офицерам, которые попадутся навстречу, а это не
значит, что солдат должен вертеть головой, как ворона, и ловить
прапорщика, который проезжает по площади. Молчать, прошу вас!
Батальонный рапорт -- дело серьезное. Если он вам заявил, что
не мог вас видеть, так как в этот момент отдавал честь мне,
повернувшись ко мне, понимаете, к майору Венцелю, а значит, не
мог одновременно смотреть назад на извозчика, на котором вы
ехали, то нужно было ему поверить. В будущем прошу не
приставать ко мне с такими пустяками!"
С тех пор Дауэрлинг изменился.
Вольноопределяющийся зевнул.
-- Надо выспаться перед завтрашним полковым рапортом. Я
думал хоть бы частично информировать вас, как обстоят дела в
полку. Полковник Шредер не любит майора Венцеля и вообще
большой чудак. Капитан Сагнер, начальник учебной команды
вольноопределяющихся, считает Шредера настоящим солдатом, хотя
полковник Шредер ничего так не боится, как попасть на фронт.
Сагнер -- стреляный воробей, так же как и Шредер, он
недолюбливает офицеров запаса и называет их штатскими
вонючками. Вольноопределяющихся он считает дикими животными:
их, дескать, нужно превратить в военные машины, пришить к ним
звездочки и послать на фронт, чтобы их перестреляли вместо
благородных кадровых офицеров, которых нужно оставить на племя.
Вообще все в армии уже воняет гнилью,-- сказал
вольноопределяющийся, укрываясь одеялом.-- Массы пока еще не
проспались. Выпучив глаза они идут на фронт, чтобы из них
сделали там лапшу; а попадет в кого-нибудь пуля, он только
шепнет: "Мамочка",-- и все. Ныне героев нет, а есть убойный
скот и мясники в генеральных штабах. Погодите, дождутся они
бунта. Ну и будет же потасовка! Да здравствует армия! Спокойной
ночи!
Вольноопределяющийся затих, потом начал вертеться под
одеялом и наконец спросил:
-- Вы спите, товарищ?
-- Не спится,-- ответил Швейк со своей койки,--
размышляю...
-- О чем же вы размышляете, товарищ?
-- О большой серебряной медали "За храбрость" которую
получил столяр с Вавровой улицы на Краловских Виноградах по
фамилии Мличко; ему первому из полка в самом начале войны
оторвало снарядом ногу Он бесплатно получил искусственную ногу
и начал повсюду хвалиться своей медалью: хвастал, что он самый
что ни на есть первый инвалид в полку. Однажды пришел он в
трактир "Аполлон" на Виноградах и затеял там ссору с мясниками
с боен. В драке ему оторвали искусственную ногу и трахнули этой
ногой по башке, а тот, который оторвал ее, не знал, что она
искусственная... и с перепугу упал в обморок. В участке столяру
ногу опять приделали, но с той поры он разозлился на свою
большую серебряную медаль "За храбрость" и понес ее за
кладывать в ломбард. Там его сцапали, и пошли неприятности.
Существует какой-то там суд чести для инвалидов войны, и этот
суд постановил отобрать у него эту серебряную медаль и, кроме
того, присудил отобрать и ногу...
-- Как так?
-- Очень просто. В один прекрасный день пришла к нему
комиссия, заявила, что он недостоин носить искусственную ногу,
отстегнула у него ее и унесла...
-- Вот еще тоже большая потеха,-- продолжал Швейк,-- когда
родные павшего на войне в один прекрасный день получают медаль
с припиской, что вот, дескать, пожалована вам медаль, повесьте
ее на видном месте. На Божетеховой улице на Вышеграде один
рассвирепевший отец, который подумал, что военное ведомство над
ним издевается, повесил такую медаль в сортир. А этот сортир у
него был общий с одним полицейским, и тот донес на него, как на
государственного изменника. Плохо пришлось бедняге.
-- Отсюда вытекает,-- заметил вольноопределяющийся,-- что
слава выеденного яйца не стоит. Недавно в Вене издали "Памятку
вольноопределяющегося", и там в чешском переводе помещено такое
захватывающее стихотворение:
В сраженье доброволец пал...
За короля, страну родную
Он отдал душу молодую
И всем другим пример подал.
Везут на пушке труп героя,
Венки и ленты впереди,
И капитанскою рукою
Приколот орден на груди.
-- Так как мне кажется, что боевой дух у нас падает,--
сказал после небольшой паузы вольноопределяющийся,-- я
предлагаю, дорогой друг, спеть в эту темную ночь в нашей тихой
тюрьме песню о канонире Ябурке. Это подымет боевой дух. Но надо
петь как следует, чтобы нас слышали во всей Мариинской казарме.
Поэтому предлагаю подойти к двери.
И через минуту из помещения для арестованных раздался
такой рев, что в коридоре задрожали стекла:
Он пушку заряжал,
Ой, ладо, гей люди!
И песню распевал,
Ой, ладо, гей люди!
Снаряд вдруг пронесло,
Ой, ладо, гей люди!
Башку оторвало,
Ой, ладо, гей люди!
А он все заряжал,
Ой, ладо, гей люди!
И песню распевал,
Ой, ладо, гей люди!
Во дворе раздались шаги и голоса.
-- Это профос,-- сказал вольноопределяющийся.-- А с ним
подпоручик Пеликан, он сегодня дежурный. Я с ним знаком по
"Чешской беседе". Он офицер запаса, а раньше был статистиком в
одном страховом обществе. У него мы получим сигареты. А ну-ка,
дернем еще раз.
И Швейк с вольноопределяющимся грянули опять:
Он пушку заряжал...
Открылась дверь, и профос, видимо, подогретый присутствием
дежурного офицера, грубо крикнул:
-- Здесь вам не зверинец!
-- Пардон, -- ответил вольноопределяющийся, -- здесь
филиал Рудольфинума. Концерт в пользу арестантов. Только что
был закончен первый номер программы "Симфония войны".
-- Прекратить,-- приказал подпоручик Пеликан с напускной
строгостью.-- Надеюсь, вы знаете, что в девять часов вы должны
спать, а не учинять дебош. Ваш концертный номер на площади
слышно.
-- Осмелюсь доложить, господин подпоручик, -- ответил
вольноопределяющийся, -- мы не срепетировались как следует,
быть может, получается некоторая дисгармония...
-- Это он проделывает каждый вечер. -- Профос старался
подзудить подпоручика против своего врага.-- И вообще ведет
себя очень некультурно.
-- Господин подпоручик,-- обратился к Пеликану
вольноопределяющийся,-- разрешите переговорить с вами с глазу
на глаз. Пусть профос подождет за дверью.
Когда профос вышел, вольноопределяющийся по-свойски
попросил:
-- Ну, гони сигареты, Франта... "Спорт"? И у тебя, у
лейтенанта, не нашлось ничего получше? Ладно, и на том спасибо.
Да! И спички тоже.
-- "Спорт",-- сказал он пренебрежительно после ухода
подпоручика.-- И в нужде человек не должен опускаться. Курите,
дружище, и спокойной ночи. Завтра нас ожидает Страшный суд.
Перед сном вольноопределяющийся не забыл спеть:
Горы, и долы, и скалы высокие -- наши друзья,
Ах, дорогая моя...
Нам не вернуть того, что любили мы...
Рекомендуя Швейку полковника Шредера как изверга,
вольноопределяющийся в известной мере ошибался, ибо полковник
Шредер не был совершенно лишен чувства справедливости, что
становилось особенно заметно, когда он оставался доволен
вечером, проведенным в обществе офицеров в одном из ресторанов.
Но если не оставался доволен...
В то время как вольноопределяющийся разражался
уничтожающей критикой полковых дел, полковник Шредер сидел в
ресторане среди офицеров и слушал, как вернувшийся из Сербии
поручик Кречман, раненный в ногу (eгo боднула корова),
рассказывал об атаке на сербские позиции; он наблюдал это из
штаба, к которому был прикомандирован.
-- Ну вот, выскочили из окопов... По всей линии в два
километра перелезают через проволочные заграждения и бросаются
на врага. Ручные гранаты за поясом, противогазы, винтовки
наперевес, готовы и к стрельбе и к штыковому бою. Пули свистят.
Вот падает один солдат -- как раз в тот момент, когда вылезает
из окопа, другой падает на бруствере, третий -- сделав
несколько шагов, но лавина тел продолжает катиться вперед с
громовым "ура" в туче дыма и пыли! А неприятель стреляет со
всех сторон, из окопов, из воронок от снарядов и строчит из
