безнадежно махнул рукой.-- Теперь большинство офицеров нянчатся
со своими солдатами, вот что.
Генерал-майор опять взял газету и углубился в чтение.
Поручик Лукаш, бледный, вышел в коридор, чтобы
рассчитаться со Швейком. Тот стоял у окна с таким блаженным и
довольным выражением лица, какое бывает только у
четырехнедельного младенца, который досыта насосался и сладко
спит.
Поручик остановился и кивком головы указал Швейку на
пустое купе. Затем сам вошел вслед за Швейком и запер за собою
дверь.
-- Швейк,-- сказал он торжественно,-- наконец-то пришел
момент, когда вы получите от меня пару оплеух, каких еще свет
не видывал! Как вы смели приставать к этому плешивому
господину! Знаете, кто он? Это генерал-майор фон Шварцбург!
Швейк принял вид мученика.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, у меня
никогда и в мыслях не было кого-нибудь обидеть, ни о каком
генерал-майоре я и понятия не имел. А он и вправду-- вылитый
пан Пуркрабек, агент из банка "Славия"! Тот ходил в наш
трактир, и однажды, когда он уснул за столом, какой-то
доброжелатель написал на его плеши чернильным карандашом:
"Настоящим позволяем себе предложить вам, согласно прилагаемому
тарифу No 111 с, свои услуги по накоплению средств на приданое
и по страхованию жизни на предмет обеспечения ваших детей". Ну
все, понятно, ушли, а я с ним остался один на один. Известное
дело, мне всегда не везет. Когда он проснулся и посмотрел в
зеркало, то разозлился и подумал, что это я написал, и тоже
хотел мне дать пару оплеух.
Слово "тоже" слетело с уст Швейка так трогательно и с
таким мягким укором, что у поручика опустилась рука.
Швейк продолжал:
-- Из-за такой пустяковой ошибки этому господину не стоило
волноваться. Ему действительно полагается иметь от шестидесяти
до семидесяти тысяч волос -- так было сказано в статье "Что
должно быть у нормального человека". Мне никогда не приходило в
голову, что на свете существует плешивый генерал-майор.
Произошла, как говорится, роковая ошибка, это с каждым может
случиться, если один человек что-нибудь выскажет, а другой к
этому придерется. Несколько лет тому назад портной Гивл
рассказал нам такой случай. Однажды ехал он из Штирии, где
портняжил, в Прагу через Леобен и вез с собой окорок, который
купил в Мариборе. Едет в поезде и думает, что он единственный
чех среди всех пассажиров. Когда проезжали Святой Мориц и
портной начал отрезать себе ломтики от окорока, у пассажира,
что сидел напротив, потекли слюнки. Он не спускал с ветчины
влюбленных глаз. Портной Гивл это заметил, да и говорит себе
вслух: "Ты, паршивец, тоже небось с удовольствием пожрал бы!"
Тут господин отвечает ему по-чешски: "Ясно, я бы пожрал, если б
ты дал". Ну и слопали вдвоем весь окорок, еще не доезжая
Чешских Будейовиц. А звали того господина Войтех Роус.
Поручик Лукаш посмотрел на Швейка и вышел из купе; не
успел он усесться на свое место, как в дверях появилась
открытая физиономия Швейка.
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, через пять
минут мы в Таборе. Поезд стоит пять минут. Прикажете заказать
что-нибудь к завтраку? Когда-то здесь можно было получить
недурные...
Поручик вскочил как ужаленный и в коридоре сказал Швейку:
-- Еще раз предупреждаю: чем реже вы будете попадаться мне
на глаза, тем лучше. Я был бы счастлив вовсе не видеть вас, и,
будьте уверены, я об этом похлопочу. Не показывайтесь мне на
глаза, исчезните, скотина, идиот!
-- Слушаюсь, господин обер-лейтенант!
Швейк отдал честь, повернулся по всем правилам на каблуке
и пошел в конец вагона. Там он уселся в углу на место
проводника и завел разговор с каким-то железнодорожником:
-- Разрешите обратиться к вам с вопросом...
Железнодорожник, не проявляя никакой охоты вступать в
разговор, апатично кивнул головой.
-- Бывал у меня в гостях один знакомый,-- начал Швейк,--
славный парень, по фамилии Гофман. Этот самый Гофман утверждал,
что вот эти тормоза в случае тревоги не действуют; короче
говоря, если потянуть за рукоятку, ничего не получится. Я
такими вещами, правду сказать, никогда не интересовался, но раз
уж я сегодня обратил внимание на этот тормоз, то интересно было
бы знать, в чем тут суть, а то вдруг понадобится.
Швейк встал и вместе с железнодорожником подошел к тормозу
с надписью: "В случае опасности".
Железнодорожник счел своим долгом объяснить Швейку
устройство всего механизма аварийного аппарата:
-- Это он верно сказал, что нужно потянуть за рукоятку, но
он соврал, что тормоз не действует. Поезд безусловно
остановится, так как тормоз через все вагоны соединен с
паровозом. Аварийный тормоз должен действовать.
Во время разговора оба держали руки на рукоятке, и
поистине остается загадкой, как случилось, что рукоять
оттянулась назад и поезд остановился.
Оба никак не могли прийти к соглашению, кто, собственно,
подал сигнал тревоги. Швейк утверждал, что он не мог этого
сделать,-- дескать, он не уличный мальчишка.
-- Я сам удивляюсь,-- добродушно говорил он подоспевшему
кондуктору,-- почему это поезд вдруг остановился. Ехал, ехал, и
вдруг на тебе -- стоп! Мне это еще неприятнее, чем вам.
Какой-то солидный господин стал на защиту железнодорожника
и утверждал, что сам слышал, как солдат первый начал разговор
об аварийных тормозах.
Но Швейк все время повторял, что он абсолютно честен и в
задержке поезда совершенно не заинтересован, так как едет на
фронт.
-- Начальник станции вам все разъяснит,-- решил
кондуктор.-- Это обойдется вам в двадцать крон.
Пассажиры тем временем вылезли из вагонов, раздался
свисток обер-кондуктора, и какая-то дама в панике побежала с
чемоданом через линию в поле.
-- И стоит,-- рассуждал Швейк, сохраняя полнейшее
спокойствие,-- двадцать крон -- это еще дешево. Однажды, когда
государь император посетил Жижков, некий Франта Шнор остановил
его карету, бросившись перед государем императором на колени
прямо посреди мостовой. Потом полицейский комиссар этого
района, плача, упрекал Шнора, что ему не следовало падать на
колени в его районе, надо было на соседней улице, которая
относится уже к району комиссара Краузе,-- и там выражать свои
верноподданнические чувства. Потом Шнора посадили.
Швейк посмотрел вокруг как раз в тот момент, когда к
окружившей его группе слушателей подошел обер-кондуктор.
-- Ну ладно, едем дальше,-- сказал Швейк.-- Хорошего мало,
когда поезд опаздывает. Если бы это произошло в мирное время,
тогда, пожалуйста, бог с ним, но раз война, то нужно знать, что
в каждом поезде едут военные чины: генерал-майоры,
обер-лейтенанты, денщики. Каждое такое опоздание -- паршивая
вещь. Наполеон при Ватерлоо опоздал на пять минут и очутился в
нужнике со всей своей славой.
В этот момент через группу слушателей протиснулся поручик
Лукаш. Бледный как смерть, он мог выговорить только:
-- Швейк!
Швейк взял под козырек и отрапортовал:
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, на меня
свалили, что я остановил поезд. Чудные пломбы у
железнодорожного ведомства на аварийных тормозах! К ним лучше
не приближаться, а то наживешь беду и с тебя захотят содрать
двадцать крон, как теперь с меня.
Обер-кондуктор вышел, дал свисток, и поезд тронулся.
Пассажиры разошлись по своим купе, Лукаш не промолвил
больше ни слова и тоже пошел на свое место. Швейк,
железнодорожный служащий и кондуктор остались одни.
Кондуктор вынул записную книжку и стал составлять протокол
о происшествии. Железнодорожник враждебно глядел на Швейка.
Швейк спросил:
-- Давно служите на железной дороге?
Так как железнодорожник не ответил, Швейк рассказал случай
с одним из своих знакомых, неким Франтишеком Мличеком из
Угржиневси под Прагой, который тоже как-то раз потянул за
рукоятку аварийного тормоза и с перепугу лишился языка. Дар
речи вернулся к нему только через две недели, когда он пришел в
Гостивар в гости к огороднику Ванеку, подрался там и об него
измочалили арапник.
-- Это случилось,-- прибавил Швейк,-- в тысяча девятьсот
двенадцатом году в мае месяце.
Железнодорожный служащий открыл дверь клозета и заперся
там.
Со Швейком остался кондуктор, который стал вымогать у него
двадцать крон штрафу, угрожая, что в противном случае сдаст его
в Таборе начальнику станции.
-- Ну что ж, отлично,-- сказал Швейк,-- я не прочв
побеседовать с образованным человеком. Буду очень рад
познакомиться с таборским начальником станции.
Швейк вынул из кармана гимнастерки трубку, закурил и,
выпуская едкий дым солдатского табака, продолжал:
-- Несколько лет тому назад начальником станции Свитава
был пан Вагнер. Вот был живодер! Придирался к подчиненным и
прижимал их где мог, но больше всего наседал на стрелочника
Юнгвирта, пока несчастный с отчаяния не побежал топиться. Но
перед тем как покончить с собою, Юнгвирт написал начальнику
станции письмо о том, что будет пугать его по ночам. Ей-богу,
не вру! Так и сделал. Сидит вот начальник станции ночью у
телеграфного аппарата, как вдруг раздается звонок, и начальник
станции принимает телеграмму: "Как поживаешь, сволочь?
Юнгвирт". Это продолжалось целую неделю, и начальник станции в
ответ этому призраку разослал по всем направлениям следующую
служебную депешу: "Прости меня, Юнгвирт!" А ночью аппарат
настукал ему такой ответ: "Повесься на семафоре у моста.
Юнгвирт". И начальник станции ему повиновался. Потом за это
арестовали телеграфиста соседней станции. Видите, между небом и
землей происходят такие вещи, о которых мы и понятия не имеем.
Поезд подошел к станции Табор, и Швейк, прежде чем в
сопровождении кондуктора сойти с поезда, доложил, как
полагается, поручику Лукашу:
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, меня ведут
к господину начальнику станции.
Поручик Лукаш не ответил. Им овладела полная апатия.
"Плевать мне на все,-- блеснуло у него в голове,-- и на
Швейка и на лысого генерал-майора. Сидеть спокойно, в
Будейовицах сойти с поезда, явиться в казармы и отправиться на
фронт с первой же маршевой ротой. На фронте подставить лоб под
вражескую пулю и уйти из этого жалкого мира, по которому
шляется такая сволочь, как Швейк".
Когда поезд тронулся, поручик Лукаш выглянул в окно и
увидел на перроне Швейка, увлеченного серьезным разговором с
начальником станции. Швейк был окружен толпой, в которой можно
было заметить формы железнодорожников.
Поручик Лукаш вздохнул. Но это не был вздох сожаления.
Когда он увидел, что Швейк остался на перроне, у него стало
легко на душе. Даже лысый генерал-майор уже не казался ему
таким противным чудовищем.
x x x
Поезд давно уже пыхтел по направлению к Чешским
Будейовицам, а на перроне таборского вокзала толпа вокруг
Швейка все не убывала.
Швейк доказывал свою невиновность и настолько убедил
толпу, что какая-то пани даже сказала:
-- Опять к солдатику придираются.
Публика согласилась с этим мнением, а один господин
обратился к начальнику станции, заявив, что заплатит за Швейка
двадцать крон штрафу. Он убежден, что этот солдат невиновен.
-- Вы только посмотрите на него,-- показывал он на
невинное выражение лица Швейка, казалось, говорившее: "Люди
добрые, я не виноват!"
Затем появился жандарм, вывел из толпы какого-то
