отсекли в дни его молодости на дуэли, возникшей из-за простой
констатации факта, что Фридрих Краус фон Циллергут-- большой
дурак.
Если мы рассмотрим его умственные способности, то придем к
заключению, что они были ничуть не выше тех, которыми мордастый
Франц-Иосиф Габсбург прославился в качестве общепризнанного
идиота: то же безудержное словоизлияние, то же изобилие крайней
наивности.
Однажды на банкете, в офицерском собрании, когда речь
зашла о Шиллере, полковник Краус фон Циллергут ни с того ни с
сего провозгласил:
-- А я, господа, видел вчера паровой плуг, который
приводился в движение локомотивом. Представьте, господа,
локомотивом, да не одним, а двумя! Вижу дым, подхожу ближе --
оказывается, локомотив, и с другой стороны -- тоже локомотив.
Скажите, господа, разве это не смешно? Два локомотива, как
будто не хватало одного!
И, выдержав паузу, добавил:
-- Когда кончился бензин, автомобиль вынужден был
остановиться. Это я тоже сам вчера видел. А после этого еще
болтают об инерции, господа! Не едет, стоит, с места не
трогается! Нет бензина. Ну, не смешно ли?
При всей своей тупости полковник был чрезвычайно набожен.
У него в квартире стоял домашний алтарь. Полковник часто ходил
на исповедь и к причастию в костел св. Игнатия и с самого
начала войны усердно молился за победу австрийского и
германского оружия. Он смешивал христианство и мечты о
германской гегемонии. Бог должен был помочь отнять имущество и
землю у побежденных.
Его бесило, когда он читал в газетах, что опять привезли
пленных.
-- К чему возить сюда пленных? -- говорил он.--
Перестрелять их всех! Никакой пощады! Плясать среди трупов! А
гражданское население Сербии сжечь, все до последнего человека.
Детей прикончить штыками.
Он был ничем не хуже немецкого поэта Фирордта,
опубликовавшего во время войны стихи, в которых призывал
Германию воспылать ненавистью к миллионам французских дьяволов
и хладнокровно убивать их:
Пусть выше гор, до самых облаков
Людские кости и дымящееся мясо громоздятся...
x x x
Закончив занятия в школе вольноопределяющихся, поручик
Лукаш вышел прогуляться с Максом.
-- Позволю себе предупредить вас, господин
обер-лейтенант,-- заботливо сказал Швейк,-- будьте с собакой
осторожны, как бы она у вас не сбежала.Она может заскучать по
своему старому дому и удрать, если вы ее отвяжете. Я бы не
советовал вам также водить ее через Гавличкову площадь. Там
бродит злющий пес из мясной лавки, что в доме "Образ Марии".
Страшный кусака. Как увидит в своем районе чужую собаку-- готов
ее разорвать, боится, как бы она у него чего не сожрала, совсем
как нищий у церкви святого Гаштала.
Макс весело прыгал и путался под ногами у поручика,
наматывая цепочку на саблю-- в общем, всячески проявляя свою
радость по поводу предстоящей прогулки.
Они вышли на улицу, и поручик Лукаш направился на
Пршикопы, где у него было назначено свидание с одной дамой на
углу Панской улицы. Поручик погрузился в размышления о
служебных делах. О чем завтра читать лекцию в школе
вольноопределяющихся? Как мы обозначаем высоту какой-нибудь
горы? Почему мы всегда указываем высоту над уровнем моря? Каким
образом по высоте над уровнем моря мы устанавливаем высоту
самой горы от ее основания?.. На кой черт военное министерство
включает такие вещи в школьную программу?! Это нужно только
артиллеристам. Существуют же наконец карты Генерального штаба.
Когда противник окажется на высоте 312, тут некогда будет
размышлять о том, почему высота этого холма указана от уровня
моря, или же вычислять его высоту. Достаточно взглянуть на
карту -- и все ясно.
Неподалеку от Панской улицы размышления поручика Лукаша
были прерваны строгим "Halt!" /Стой! (нем.)/.
Услышав этот окрик, пес стал рваться у поручика из рук и с
радостным лаем бросился к человеку, произнесшему это строгое
"Halt".
Перед поручиком стоял полковник Краус фон Циллергут. Лукаш
взял под козырек, остановился и стал оправдываться тем, что не
видел его.
Полковник Краус был известен среди офицеров своей страстью
останавливать, если ему не отдавали честь.
Он считал это тем главным, от чего зависит победа и на чем
зиждется вся военная мощь Австрии.
"Отдавая честь, солдат должен вкладывать в это всю свою
душу",-- говаривал он. В этих словах заключался глубокий
фельдфебельский мистицизм.
Он очень следил за тем, чтобы честь отдавали по всем
правилам, со всеми тонкостями, абсолютно точно и с серьезным
видом. Он подстерегал каждого проходившего мимо, от рядового до
подполковника. Рядовых, которые на лету притрагивались рукой к
козырьку, как бы говоря: "Мое почтеньице!" -- он сам отводил в
казармы для наложения взыскания. Для него не существовало
оправдания: "Я не видел".
"Солдат,-- говаривал он,-- должен и в толпе искать своего
начальника и думать только о том, чтобы исполнять обязанности,
предписанные ему уставом. Падая на поле сражения, он и перед
смертью должен отдать честь. Кто не умеет отдавать честь или
делает вид, что не видит начальства, или же отдает честь
небрежно, тот в моих глазах не человек, а животное".
-- Господин поручик,-- грозно сказал полковник Краус,--
младшие офицеры обязаны отдавать честь старшим. Это не
отменено. А во-вторых, с каких это пор вошло у господ офицеров
в моду ходить на прогулку с крадеными собаками? Да, с
крадеными! Собака, которая принадлежит другому,-- краденая
собака.
-- Эта собака, господин полковник...-- возразил было
поручик Лукаш.
-- ...принадлежит мне, господин поручик! -- грубо оборвал
его полковник.-- Это мой Фокс.
А Фокс, или Макс, вспомнив своего старого хозяина,
совершенно выкинул из сердца нового и, вырвавшись, прыгал на
полковника, проявляя такую радость, на которую способен разве
только гимназист-шестиклассник, обнаруживший взаимность у
предмета своей любви...
-- Гулять с крадеными собаками, господин поручик, никак не
сочетается с честью офицера. Вы не знали? Офицер не имеет права
покупать собаку, не убедившись предварительно, что покупка эта
не будет иметь дурных последствий! -- гремел полковник Краус,
гладя Фокса-Макса, который из подлости начал рычать на поручика
и скалить зубы, словно полковник науськивал его: "Возьми,
возьми его!"
-- Господин поручик,-- продолжал полковник,-- считаете ли
вы приемлемым для себя ездить на краденом коне? Прочли ли вы
мое объявление в "Богемии" и "Тагеблатте" о том, что у меня
пропал пинчер?.. Или вы не читаете объявлений, которые ваш
начальник дает в газеты?
Полковник всплеснул руками.
-- Ну и офицеры пошли! Где дисциплина? Полковник дает
объявления, а поручик их не читает!
"Хорошо бы съездить тебе раза два по роже, старый хрыч!"
-- подумал поручик, глядя на полковничьи бакенбарды,
придававшие ему сходство с орангутангом.
-- Пройдемте со мною,-- сказал полковник, и они пошли,
продолжая милую беседу.
-- На фронте, господин поручик, с вами такая вещь во
второй раз не случится. Прохаживаться в тылу с крадеными
собаками, безусловно, очень некрасиво. Да-с. Прогуливаться с
собакой своего начальника! В то время как мы ежедневно теряем
на полях сражений сотни офицеров... А между тем объявления не
читаются. Я мог бы давать объявления о пропаже собаки сто лет
подряд. Двести лет! Триста лет!!
Полковник громко высморкался, что всегда было у него
признаком сильного раздражения, и, сказав: "Можете продолжать
прогулку!" -- повернулся и пошел, злобно стегая хлыстом по
полам своей офицерской шинели. Поручик Лукаш перешел на
противоположную сторону и снова услыхал: "Halt!" Это полковник
задержал какого-то несчастного пехотинца-запасного, который
думал об оставшейся дома матери и не заметил его.
Суля солдату всех чертей, полковник собственноручно
поволок его в казармы для наложения взыскания.
"Что сделать со Швейком? -- раздумывал поручик.-- Всю
морду ему разобью. Нет, этого недостаточно. Нарезать из спины
ремней, и то этому негодяю мало!"
Не думая больше о предстоящем свидании с дамой,
разъяренный поручик направился домой.
"Убью его, мерзавца!"-- сказал он про себя, садясь в
трамвай.
x x x
Между тем бравый солдат Швейк всецело погружен в разговор
с вестовым из казарм. Вестовой принес поручику бумаги на
подпись и поджидал его.
Швейк угощал вестового кофеем. Разговор шел о том, что
Австрия вылетит в трубу.
Говорилось об этом как о чем-то, не подлежащем сомнению.
Один за другим сыпались афоризмы. Каждое слово из этих
афоризмов суд, безусловно, определил бы как доказательство
государственной измены, и их обоих повесили бы.
-- Государь император небось одурел от всего этого,--
заявил Швейк.-- Умным-то он вообще никогда не был, но эта война
его наверняка доконает.
-- Балда он! -- веско поддержал солдат из казармы.-- Глуп,
как полено. Видно, и не знает, что война идет. Ему, наверно,
постеснялись бы об этом доложить. А его подпись на манифесте к
своим народам-- одно жульничество. Напечатали без его ведома --
он вообще уже ничего не соображает.
-- Он того...-- тоном эксперта дополнил Швейк.-- Ходит под
себя, и кормить его приходится, как малого ребенка. Намедни в
пивной один господин рассказывал, что у него две кормилицы, и
три раза в день государя императора подносят к груди.
-- Эх! -- вздохнул солдат из казармы.-- Поскорей бы уж нам
наложили как следует, чтобы Австрия наконец успокоилась.
Разговор продолжался в том же духе. Швейк сказал в пользу
Австрии несколько теплых слов, а именно, что такой идиотской
монархии не место на белом свете, а солдат, делая из этого
изречения практический вывод, прибавил:
-- Как только попаду на фронт, тут же смоюсь.
Так высказывались солдаты о мировой войне. Вестовой из
казармы сказал, что сегодня в Праге ходят слухи, будто у Находа
уже слышна орудийная пальба и будто русский царь очень скоро
будет в Кракове.
Далее речь зашла о том, что чешский хлеб вывозится в
Германию и что германские солдаты получают сигареты и шоколад.
Потом они вспомнили о войнах былых времен, и Швейк
серьезно доказывал, что когда в старое время в осажденный город
неприятеля кидали зловонные горшки, то тоже не сладко было
воевать в такой вони, Он-де читал, что один город осаждали
целые три года и неприятель только и делал, что развлекался с
осажденными на такой манер.
Швейк рассказал бы еще что-нибудь не менее интересное и
поучительное, если б разговор не был прерван приходом поручика
Лукаша.
Бросив на Швейка страшный, уничтожающий взгляд, он
подписал бумаги и, отпустив солдата, кивнул Швейку, чтобы тот
шел за ним в комнату.
Глаза поручика метали молнии. Сев на стул и глядя на
Швейка, он размышлял о том, когда начать избиение.
"Сначала дам ему раза два по морде,-- решил поручик,--
потом расквашу нос и оборву уши, а дальше видно будет".
На него открыто и простосердечно глядели добрые, невинные
глаза Швейка, который отважился нарушить предгрозовую тишину
словами:
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, что вы
лишились кошки. Она сожрала сапожный крем и позволила себе
после этого сдохнуть. Я ее бросил в подвал, но не в наш, а в
соседний. Такую хорошую ангорскую кошечку вам уже не найти!
"Что мне с ним делать! -- мелькнуло в голове поручика.--
