одному мужчине не верит. Однажды она дала в газету объявление,
что хочет выйти замуж. Ну, явился один слесарь, вытянул у нее
восемьсот крон на какое-то изобретение и исчез. В провинции
люди куда честнее. Если уж выходить замуж, то только за
деревенского, и то лишь после войны. А выходить во время войны
она считает глупым: останешься вдовой, как другие,-- больше
ничего.
Швейк вселил в ее сердце бездну надежд, сказав, что придет
в шесть часов, и пошел сообщить своему приятелю Благнику, что
пес жрет печенку всех сортов.
-- Угощу его говяжьей,-- решил Благник.-- На говяжью у
меня клюнул сенбернар фабриканта Выдры, очень верный пес.
Завтра приведу тебе собаку в полной исправности.
Благник сдержал слово. Утром, когда Швейк кончил уборку
комнат, за дверью раздался лай, и Благник втащил в квартиру
упирающегося пинчера, еще более взъерошенного, чем его
взъерошила природа. Пес дико вращал глазами и смотрел мрачно,
словно голодный тигр в клетке, перед которой стоит упитанный
посетитель зоологического сада. Пес щелкал зубами и рычал, как
бы говоря: "Разорву, сожру!"
Собаку привязали к кухонному столу, и Благник рассказал по
порядку весь ход отчуждения.
-- Прошелся я нарочно мимо него, а в руке держу вареную
печенку в бумаге. Пес стал принюхиваться и прыгать вокруг меня.
Я не даю, иду дальше. Пес-- за мной. Тогда я свернул со сквера
на Бредовскую улицу и там дал ему первый кусок. Он жрал на
ходу, чтобы не терять меня из виду. Я завернул на Индржишскую
улицу и кинул ему вторую порцию. Когда он нажрался, я взял его
на цепочку и потащил через Вацлавскую площадь на Винограды до
самых Вршовиц. По дороге пес выкидывал прямо чудеса. Когда я
переходил трамвайную линию, он лег на рельсы и не желал
сдвинуться с места: должно быть, хотел, чтобы его переехали...
Вот, кстати, я принес чистый бланк для аттестата, купил в
писчебумажном магазине Фукса. Ты ведь, Швейк, знаток по части
подделывания собачьих аттестатов!
-- Это должно быть написано твоей рукой. Напиши, что
собака происходит из Лейпцига, с псарни фон Бюлова. Отец--
Арнгейм фон Кальсберг, мать-- Эмма фон Траутенсдорф,
происходящая от Зигфрида фон Бузенталь. Отец получил первый
приз на берлинской выставке конюшенных пинчеров тысяча
девятьсот двенадцатого года. Мать награждена золотой медалью
нюрнбергского общества разведения породистых собак. Как
думаешь, сколько ему лет?
-- По зубам -- два года.
-- Пиши -- полтора.
-- Он плохо обрублен, Швейк. Посмотри на уши.
-- Это можно поправить. Подстрижем позднее, когда
обживется. А сейчас пес еще больше озлится.
Похищенный грозно рычал, сопел, метался и наконец лег,
усталый, с высунутым языком, и стал ждать, что с ним будет
дальше. Понемногу он успокоился и только изредка жалобно
скулил.
Швейк предложил собаке остатки печенки, которые дал ему
Благник. Но пес даже не дотронулся до нее. Он лишь посмотрел на
печенку и окинул обоих таким взглядом, будто хотел сказать: "Я
уже на этом обжегся один раз -- жрите сами!"
Пес лежал с покорным видом и притворялся, что дремлет, но
внезапно ему пришло что-то в голову, и, встав на задние лапы,
он передними стал просить. Пес сдавался.
Но на Швейка эта трогательная сцена ничуть не
подействовала.
-- Ложись! -- крикнул он псу.
Бедняга лег, жалобно скуля.
-- Какую кличку вписать ему в аттестат? -- спросил
Благник.-- Раньше его звали Фокс. Нужно подобрать что-нибудь
похожее, чтобы сразу понял.
-- Ну, назовем его хотя бы Максом. Посмотри-ка, Благник,
как ушами зашевелил. Встань, Максик!
Несчастный пинчер, у которого отняли и родной кров и
родное имя, встал в ожидании дальнейших приказаний.
-- Я думаю, его можно отвязать,-- решил Швейк.--
Посмотрим, что он будет делать.
Когда собаку отвязали, она сразу подошла к двери и три
раза отрывисто гавкнула на крючок, рассчитывая, очевидно, на
великодушие этих злых людей. Однако, видя, что люди не понимают
ее желания выйти отсюда, она сделала у двери лужу, уверенная,
что за это ее вышвырнут, как это случалось во времена ее
юности, когда полковник строго, по-военному учил ее соблюдать
чистоту. Вместо этого Швейк заметил:
-- Э, да он хитрый, это прямо иезуитский номер!
Швейк вытянул Макса ремнем и ткнул его мордой в лужу, так
что тот долго не мог дочиста облизаться.
Пес заскулил от позора и начал бегать по кухне, в отчаянии
обнюхивая свой собственный след. Потом ни с того ни с сего
подошел к столу, сожрал положенные на полу остатки печенки, лег
к печке и после всех своих злоключений уснул.
-- Сколько я тебе должен? -- спросил Швейк Благника при
прощании.
-- Не будем об этом говорить, Швейк! -- мягко сказал
Благник.-- Для старого товарища я на все готов, особенно если
он на военной службе. Будь здоров, голубчик, и никогда не води
его через Гавличкову площадь, чтобы не стряслось беды. Если
тебе еще понадобится какая-нибудь собака, ты знаешь, где я
живу.
Швейк дал Максу как следует выспаться, а сам тем временем
купил у мясника четверть кило печенки, сварил ее и, положив
собаке под нос, стал ждать, когда она проснется. Макс еще
спросонья начал облизываться, потянулся, обнюхал печенку и
проглотил ее. Потом подошел к двери и повторил свой опыт,
залаяв на крючок.
-- Максик,-- позвал его Швейк,-- поди сюда!
Макс недоверчиво подошел. Швейк взял его на колени и стал
гладить. Тут Макс в первый раз приятельски завилял своим
обрубком и осторожно стал хватать Швейка за руку. Потом нежно
подержал ее в своей пасти, глядя на Швейка умным взглядом,
будто говорил: "Ничего, брат, не поделаешь, вижу, что дело
проиграно".
Продолжая гладить собаку, Швейк стал нежным голосом
рассказывать сказку:
-- Жил-был на свете один песик, звали его Фокс, а жил он у
одного полковника, и водила его служанка гулять. Но вот пришел
однажды один человек да Фокса-то и украл. Попал Фокс на военную
службу к одному обер-лейтенанту, и прозвали его Макс... Максик,
дай лапку! Значит, будем с тобой, сукин сын, приятели, если
только будешь хорошим и будешь слушаться. А не то тебе на
военной службе солоно придется!
Макс соскочил с колен и начал в шутку нападать на Швейка.
Вечером, когда поручик вернулся из казармы, Швейк и Макс были
уже закадычными друзьями.
Глядя на Макса, Швейк философствовал:
-- Если вот посмотреть со стороны, так, собствендо говоря,
каждый солдат тоже украден из своего дома.
Поручик Лукаш был приятно поражен, увидев Макса, который
тоже обрадовался, опять увидев человека с саблей.
На вопрос поручика, где Швейк достал собаку и сколько за
нее заплатил, Швейк совершенно спокойно сообщил, что собаку
подарил ему один приятель, которого только что призвали в
армию.
-- Отлично, Швейк,-- сказал поручик, играя с собакой.--
Первого числа получите от меня за пса пятьдесят крон.
-- Не могу принять, господин обер-лейтенант.
-- Швейк,-- строго сказал поручик,-- когда вы поступили ко
мне на службу, я вам сказал, что вы должны повиноваться каждому
моему слову. Если я вам говорю, что вы получите от меня
пятьдесят крон, то вы должны их взять и пропить. Что вы
сделаете, Швейк, с этими пятьюдесятью кронами?
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, пропью
согласно приказанию.
-- А если я забуду об этом, то приказываю вам, Швейк,
доложить мне, что я должен вам дать за пса пятьдесят крон.
Понятно? Нет ли у него блох? Лучше всего выкупайте и вычешите
его. Завтра я на службе, а послезавтра пойду с ним гулять.
В то время как Швейк купал собаку, полковник, ее бывший
владелец, ругался на чем свет стоит и угрожал неведомому вору,
что предаст его военно-полевому суду и велит расстрелять,
повесить, засадить на двадцать лет в тюрьму и изрубить его на
мелкие куски.
-- Der Teufel soll den Kerl buserieren! /Грубое немецкое
ругательство/ -- разносилось по квартире полковника, так что
стекла дрожали.
-- Mit solchen Meuchelmordern werde ich bald fertig /С
этими бандитами я живо расправлюсь/.
Над Швейком и поручиком Лукашом нависла катастрофа.
Глава XV. КАТАСТРОФА
Полковник Фридрих Краус фон Циллергут (Циллергут--
название деревушки в Зальцбурге, которую предки полковника
пропили еще в восемнадцатом столетии) был редкостный болван.
Рассказывая о самых обыденных вещах, он всегда спрашивал, все
ли его хорошо поняли, хотя дело шло о примитивнейших понятиях,
например: "Вот это, господа, окно. Да вы знаете, что такое
окно?" Или: "Дорога, по обеим сторонам которой тянутся канавы,
называется шоссе. Да-с, господа. Знаете ли вы, что такое
канава? Канава -- это выкопанное значительным числом рабочих
углубление. Да-с. Копают канавы при помощи кирок. Известно ли
вам, что такое кирка?"
Он страдал манией все объяснять и делал это с
воодушевлением, с каким изобретатель рассказывает о своем
изобретении.
"Книга, господа, это множество нарезанных в четвертку
листов бумаги разного формата, напечатанных и собранных вместе,
переплетенных и склеенных клейстером. Да-с. Знаете ли вы,
господа, что такое клейстер? Клейстер -- это клей".
Полковник был так непроходимо глуп, что офицеры, завидев
его издали, сворачивали в сторону, чтобы не выслушивать от него
такой истины, что улица состоит из мостовой и тротуара и что
тротуар представляет собой приподнятую над мостовой панель
вдоль фасада дома. А фасад дома -- это та часть, которая видна
с мостовой или с тротуара. Заднюю же часть дома с тротуара
видеть нельзя, в чем мы легко можем убедиться, сойдя на
мостовую.
Как-то раз он даже пытался продемонстрировать этот
интересный опыт, но, к счастью, попал под колеса. С той поры он
поглупел еще больше. Он останавливал офицеров и пускался в
бесконечные разглагольствования об омлетах, о солнце, о
термометрах, о сдобных пышках, об окнах и о почтовых марках.
Действительно, было странно, как мог этот идиот
сравнительно быстро продвигаться по службе и пользоваться
покровительством очень влиятельных лиц, корпусного генерала,
например, который благоволил к полковнику, несмотря на полную
бездарность последнего. На маневрах полковник творил прямо
чудеса: никуда он не поспевал вовремя и водил полк колоннами
против пулеметов. Несколько лет назад на маневрах в Южной
Чехии, где присутствовал император, он исчез вместе со своим
полком, попал с ним в Моравию и проблуждал там еще несколько
дней после того, как маневры закончились и солдаты уже валялись
в казармах. Но ему и это сошло.
Благодаря приятельским отношениям с корпусным генералом и
другими не менее тупыми военными сановниками старой Австрии он
получал разные награды и ордена, которыми гордился чрезвычайно;
он считал себя лучшим солдатом под луной, лучшим теоретиком
стратегии и знатоком всех военных наук. На полковых смотрах он
любил поговорить с солдатами и всегда задавал им один и тот же
вопрос: почему введенные в армии винтовки называются
"манлихеровки"?
В полку о нем говорили с насмешкой: "Ну вот, развел свою
манлихеровину!"
Он был необыкновенно мстителен и губил тех из подчиненных
офицеров, которые ему почему-либо не нравились. Если, например,
кто-нибудь из них хотел жениться, он пересылал их прошения в
высшую инстанцию, не забывая приложить от себя самые скверные
рекомендации.
У полковника недоставало половины левого уха, которое ему
