госпожа Ольга Фастрова и ряд других лиц, которые охотно
превратили бы всю Чехословацкую республику в большой салон, по
паркету которого расхаживают люди во фраках и белых перчатках;
разговаривают они на изысканном языке и культивируют утонченную
салонную мораль, а за ширмой этой морали салонные львы
предаются самому гадкому и противоестественному разврату.
x x x
Пользуюсь случаем сообщить здесь, что трактирщик Паливец
жив. Он переждал войну в тюрьме и остался таким же, каким был
во время приключения с портретом императора Франца-Иосифа.
Прочитав о себе в моей книжке, он навестил меня и потом
купил больше двадцати экземпляров первого выпуска, роздал их
своим знакомым и таким образом содействовал распространению
этой книги.
Ему доставило громадное удовольствие все, что я о нем
написал, выставив его как всем известного грубияна. "Меня уже
никто не переделает,-- сказал он мне.-- Я всю жизнь выражался
грубо и говорил то, что думал, и впредь так буду говорить. Я и
не подумаю затыкать себе глотку из-за какой-то ослицы. Нынче я
стал знаменитым".
Его уважение к себе возросло. Его слава зиждется на
нескольких сильных выражениях. Это его вполне удовлетворяет.
Если бы, предположим, точно и верно воспроизведя его манеру
говорить, я захотел бы тем самым поставить ему на вид, так,
мол, выражаться не следует (что, конечно, в мои намерения не
входило), я безусловно оскорбил бы этого порядочного человека.
Употребляя первые попавшиеся выражения, он, сам того не
зная, просто и честно выразил протест чеха против всякого рода
низкопоклонства. Неуважение к императору и к приличным
выражениям было у него в крови.
x x x
Отто Кац тоже жив. Это подлинный портрет фельдкурата.
После переворота он забросил свое занятие, выступил из церкви и
теперь служит доверенным на фабрике бронзы и красок в Северной
Чехии. Он написал мне длинное письмо, в котором угрожал, что
разделается со мной. Дело в том, что одна немецкая газета
поместила перевод главы, в которой он изображен таким, каким
выглядел в действительности. Я зашел к нему, и все кончилось
прекрасно. К двум часам ночи он не мог уже стоять на ногах, но
без устали проповедовал и в конце концов заявил: "Эй вы,
гипсовые головы! Я-- Отто Кац, фельдкурат!"
Много людей типа покойного Бретшнейдера, государственного
сыщика старой Австрии, и нынче рыскает по республике. Их
чрезвычайно интересует, кто что говорит.
x x x
Не знаю, удастся ли мне этой книгой достичь того, к чему я
стремился. Однажды я слышал, как один ругал другого: "Ты глуп,
как Швейк". Это свидетельствует о противоположном. Однако если
слово "Швейк" станет новым ругательством в пышном венке бранных
слов, то мне останется только удовлетвориться этим обогащением
чешского языка.
Ярослав Гашек. Похождения бравого солдата Швейка. Часть 2
ПОХОЖДЕНИЯ БРАВОГО СОЛДАТА ШВЕЙКА
ВО ВРЕМЯ МИРОВОЙ ВОЙНЫ
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. НА ФРОНТЕ *
Глава I. ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ ШВЕЙКА В ПОЕЗДЕ
В одном из купе второго класса скорого поезда Прага --
Чешские Будейовицы ехало трое пассажиров: поручик Лукаш,
напротив которого сидел пожилой, совершенно лысый господин, и,
наконец, Швейк. Последний скромно стоял у двери и почтительно
готовился выслушать очередной поток ругательств поручика,
который, не обращая внимания на присутствие лысого штатского,
всю дорогу орал, что Швейк -- скотина и тому подобное.
Дело было пустяковое: речь шла о количестве чемоданов, за
которыми должен был присматривать Швейк.
-- У нас украли чемодан! -- ругал Швейка поручик.-- Как
только у тебя язык поворачивается, негодяй, докладывать мне об
этом!
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант,-- тихо
ответил Швейк,-- его взаправду украли. На вокзале всегда
болтается много жуликов, и, видать, кому-то из них наш чемодан,
несомненно, понравился, и этот человек, несомненно,
воспользовался моментом, когда я отошел от чемоданов доложить
вам, что с нашим багажом все в порядке. Этот субъект мог
украсть наш чемодан именно в этот подходящий для него момент.
Они только и подстерегают такие моменты. Два года тому назад на
Северо-Западном вокзале у одной дамочки украли детскую
колясочку вместе с девочкой, закутанной в одеяльце, но воры
были настолько благородны, что сдали девочку в полицию на нашей
улице, заявив, что ее, мол, подкинули и они нашли ее в воротах.
Потом газеты превратили бедную дамочку в мать-злодейку.-- И
Швейк с твердой убежденностью заключил:-- На вокзалах всегда
крали и будут красть -- без этого не обойтись.
-- Я глубоко убежден, Швейк,-- сказал поручик,-- что вы
плохо кончите. До сих пор не могу понять, корчите вы из себя
осла или же так уж и родились ослом. Что было в этом чемодане?
-- Почти ничего, господин обер-лейтенант,-- ответил Швейк,
не спуская глаз с голого черепа штатского, сидевшего напротив
поручика с "Нейе Фрейе Прессе" в руках и, казалось, не
проявлявшего никакого интереса ко всему происшествию.-- Только
зеркало из вашей комнаты и железная вешалка из передней, так
что мы, собственно, не потерпели никаких убытков, потому как и
зеркало и вешалка принадлежали домохозяину...-- Увидев
угрожающий жест поручика, Швейк продолжал ласково: -- Осмелюсь
доложить, господин обер-лейтенант, о том, что чемодан украдут,
я не знал заранее, а что касается зеркала и вешалки, то я
хозяину обещал отдать все, когда вернемся с фронта. Во
вражеских землях зеркал и вешалок сколько угодно, так что все
равно ни мы, ни хозяин в убытке не останемся. Как только займем
какой-нибудь город...
-- Цыц! -- не своим голосом взвизгнул поручик.-- Я вас под
полевой суд отдам! Думайте, что говорите, если у вас в башке
есть хоть капля разума! Другой за тысячу лет не смог бы
натворить столько глупостей, сколько вы за эти несколько
недель. Надеюсь, вы и это заметили?
-- Так точно, господин обер-лейтенант, заметил. У меня,
как говорится, очень развит талант к наблюдению, но только
когда уже поздно и когда неприятность уже произошла. Мне
здорово не везет, все равно как некоему Нехлебе с Неказанки,
что ходил в трактир "Сучий лесок". Тот вечно мечтал стать
добродетельным и каждую субботу начинал новую жизнь, а на
другой день рассказывал: "А утром-то я заметил, братцы, что
лежу на нарах!" И всегда, бывало, беда стрясется с ним, именно
когда он решит, что пойдет себе тихо-мирно домой; а под конец
все-таки оказывалось, что он где-то сломал забор, или выпряг
лошадь у извозчика, или попробовал прочистить себе трубку
петушиным пером из султана на каске полицейского. Нехлеба от
всего этого приходил в отчаянье, но особенно его угнетало то,
что весь его род такой невезучий. Однажды дедушка его
отправился бродить по свету...
-- Оставьте меня в покое, Швейк, с вашими россказнями!
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, все, что я
сейчас говорю,-- сущая правда. Отправился, значит, его дед
бродить по белу свету...
-- Швейк,-- разозлился поручик,-- еще раз приказываю вам
прекратить болтовню. Я ничего не хочу от вас слышать. Как
только приедем в Будейовицы, я найду на вас управу. Посажу под
арест. Вы знаете это?
-- Никак нет, господин поручик, не знаю,-- мягко
ответствовал Швейк.-- Вы об этом даже не заикались.
Поручик невольно заскрежетал зубами, вздохнул, вынул из
кармана шинели "Богемию" и принялся читать сообщения о
колоссальных победах германской подводной лодки "Е" и ее
действиях на Средиземном море. Когда он дошел до сообщения о
новом германском изобретении -- разрушении городов при помощи
специальных бомб, которые сбрасываются с аэропланов и
взрываются три раза подряд, его чтение прервал Швейк,
заговоривший с лысым господином:
-- Простите, сударь, не изволите ли вы быть господином
Пуркрабеком, агентом из банка "Славия"?
Не получив ответа, Швейк обратился к поручику:
-- Осмелюсь доложить, господин обер-лейтенант, я однажды
читал в газетах, что у нормального человека должно быть в
среднем от шестидесяти до семидесяти тысяч волос и что у
брюнетов обыкновенно волосы бывают более редкими, есть много
тому примеров... А один фельдшер,-- продолжал он неумолимо,--
говорил в кафе "Шпирков", что волосы выпадают из-за сильного
душевного потрясения в первые шесть недель после рождения...
Тут произошло нечто ужасное. Лысый господин вскочил и
заорал на Швейка:
-- Marsch heraus, Sie Schweinkerl!/ Вон отсюда, свинья!
(нем.)/ -- и поддал его ногой. Потом лысый господин вернулся в
купе и преподнес поручику небольшой сюрприз, представившись
ему.
Швейк слегка ошибся: лысый субъект не был паном
Пуркрабеком, агентом из банка "Славия", а всего-навсего
генерал-майором фон Шварцбург. Генерал-майор в гражданском
платье совершал инспекционную поездку по гарнизонам и в данный
момент готовился нагрянуть в Будейовицы.
Это был самый страшный из всех генерал-инспекторов,
когда-либо рождавшихся под луной. Обнаружив где-нибудь
непорядок, он заводил с начальником гарнизона такой разговор:
-- Револьвер у вас есть?
-- Есть.
-- Прекрасно. На вашем месте я бы знал, что с ним делать.
Это не гарнизон, а стадо свиней!
И действительно, после каждой его инспекционной поездки то
тут, то там кто-нибудь стрелялся.
В таких случаях генерал фон Шварцбург констатировал с
удовлетворением:
-- Правильно! Это настоящий солдат!
Казалось, его огорчало, если после его ревизии хоть
кто-нибудь оставался в живых. Кроме того, он страдал манией
переводить офицеров на самые скверные места. Достаточно было
пустяка, чтобы офицер распрощался со своей частью и отправился
на черногорскую границу или в безнадежно спившийся гарнизон в
грязной галицийской дыре.
-- Господин поручик,-- спросил генерал,-- в каком военном
училище вы обучались?
-- В пражском.
-- Итак, вы обучались в военном училище и не знаете даже,
что офицер является ответственным за своего подчиненного?
Недурно. Во-вторых, вы болтаете со своим денщиком, словно с
близким приятелем. Вы допускаете, чтобы он говорил, не будучи
спрошен. Еще лучше! В-третьих, вы разрешаете ему оскорблять
ваше начальство. Это лучше всего! Из всего этого я делаю
определенные выводы... Как ваша фамилия, господин поручик?
-- Лукаш.
-- Какого полка?
-- Я служил...
-- Благодарю вас. Речь идет не о том, где вы служили. Я
желаю знать, где вы служите теперь?
-- В Девяносто первом пехотном полку, господин
генерал-майор. Меня перевели...
-- Вас перевели? И отлично сделали. Вам будет очень
невредно вместе с Девяносто первым полком в ближайшее время
увидеть театр военных действий.
-- Об этом уже есть решение, господин генерал-майор.
Тут генерал-майор прочитал лекцию о том, что в последнее
время, по его наблюдениям, офицеры стали разговаривать с
подчиненными в товарищеском тоне, что он видит в этом опасный
уклон в сторону развития разного рода демократических
принципов. Солдата следует держать в страхе, он должен дрожать
перед своим начальником, бояться его; офицеры должны держать
солдат на расстоянии десяти шагов от себя и не позволять им
иметь собственные суждения и вообще думать. В этом-то и
заключается трагическая ошибка последних лет. Раньше нижние
чины боялись офицеров как огня, а теперь...-- Генерал-майор
