войны и хочет, чтобы все жили как братья. А как только
вспыхнула война, во всех костелах стали молиться за успех
нашего оружия, а о боге начали говорить будто о начальнике
Генерального штаба, который руководит военными действиями.
Насмотрелся я похорон в этом госпитале! Отрезанные руки и ноги
прямо возами вывозят!
-- Солдат хоронят нагишом,-- сказал другой,-- а форму с
мертвого надевают на живого. Так и идет по очереди.
-- Пока не выиграем войну,-- заметил Швейк.
-- Такой денщик-холуй выиграет!-- отозвался из угла
отделенный.-- На фронт бы таких, в окопы погнать вас на штыки,
к чертовой матери, на проволочные заграждения, в волчьи ямы,
против минометов. Прохлаждаться в тылу каждый умеет, а вот
помирать на фронте никому неохота.
-- А я думаю, как это здорово, когда тебя проткнут штыком!
-- сказал Швейк.-- Неплохо еще получить пулю в брюхо, а еще
лучше, когда человека разрывает снаряд и он видит, что его ноги
вместе с животом оказываются на некотором расстоянии от него. И
так ему странно, что он от удивления помирает раньше, чем это
ему успевают разъяснить.
Молоденький солдат сочувственно вздохнул. Ему стало жалко
своей молодой жизни. Зачем он только родился в этот дурацкий
век? Чтобы его зарезали, как корову на бойне? И к чему все это?
Один из солдат, по профессии учитель, как бы прочитав
егомысли, заметил:
-- Некоторые ученые объясняют войну появлением пятен на
солнце. Как только появится этакое пятно, всегда на земле
происходит что-нибудь страшное. Взятие Карфагена...
-- Оставьте свою ученость при себе,-- перебил его
отделенный командир.-- Подметите-ка лучше пол, сегодня ваша
очередь. Какое нам дело до этого дурацкого пятна на солнце!
Хоть бы их там двадцать было, из них себе шубы не сошьешь!
-- Пятна на солнце действительно имеют большое значение,--
вмешался Швейк.-- Однажды появилось на солнце пятно, и в тот же
самый день меня избили в трактире "У Банзетов", в Пуслях. С той
поры, перед тем как куда-нибудь пойти, я смотрю в газету, не
появилось ли опять какое-нибудь пятно. Стоит появиться пятну --
"прощаюсь, ангел мой, с тобою", я никуда не хожу и пережидаю.
Когда вулкан Монпеле уничтожил целый остров Мартинику, один
профессор написал в "Национальной политике", что давно уже
предупреждал читателей о большом пятне на солнце. А
"Национальная политика" вовремя не была доставлена на этот
остров. Вот они и загремели!
Между тем фельдкурат встретил наверху в канцелярии одну
даму из "Союза дворянок по религиозному воспитанию нижних
чинов", старую, противную фурию, которая с самого утра ходила
по госпиталю и направо и налево раздавала образки святых.
Раненые и больные солдаты бросали их в плевательницы.
Она раздражала всех своей глупой болтовней о том, что
нужно-де искренне сокрушаться о своих грехах и исправиться,
дабы после смерти милосердный бог даровал вечное спасение. Она
была бледна, когда разговаривала с фельдкуратом:
-- Эта война, вместо того чтобы облагораживать солдат,
делает из них зверей.
Внизу больные показали ей язык и сказали, что она "харя" и
"валаамова ослица".
-- Das ist wirklich schrecklich, Herr Feldkurat. Das Volk
ist verdorben/ В самом деле зто ужасно, господин фельдкурат.
Народ так испорчен (нем.)/.
И она стала распространяться о том, как представляет себе
религиозное воспитание солдата. Только тогда солдат доблестно
сражается за своего государя императора, когда верит в бога и
полон религиозных чувств. Только тогда он не боится смерти,
когда знает, что его ждет рай.
Болтунья наговорила еще кучу подобных же благоглупостей, и
было видно, что она не намерена отпускать фельдкурата. Однако
фельдкурат отнюдь не галантно распрощался с ней.
-- Мы едем домой, Швейк! -- крикнул он в караульное
помещение.
Обратно они ехали без всякой торжественности.
-- В следующий раз пусть едет соборовать кто хочет,--
сказал фельдкурат.-- Приходится торговаться из-за каждой души,
которую ты желаешь спасти. Только и занимаются бухгалтерией!
Сволочи!
Увидев в руках Швейка бутылочку с "освященным елеем", он
нахмурился:
-- Лучше всего, Швейк, если вы этим маслом мне и себе
смажете сапоги.
-- Я еще попробую смазать этим дверной замок,-- прибавил
Швейк,-- а то он ужасно скрипит, когда вы ночью приходите
домой.
Так, не начавшись, закончилось соборование.
Глава XIV. ШВЕЙК В ДЕНЩИКАХ У ПОРУЧИКА ЛУКАША
I
Недолго длилось счастье Швейка. Жестокая судьба прервала
его приятельские отношения с фельдкуратом. Если до сих пор
фельдкурат был личностью симпатичной, то последний его поступок
сорвал с него эту маску.
Фельдкурат продал Швейка поручику Лукашу, или, точнее
говоря, проиграл его в карты: так некогда продавали в России
крепостных.
Произошло все это совершенно случайно. У поручика Лукаша
собралась однажды теплая компания. Играли в "двадцать одно".
Фельдкурат все проиграл и заявил:
-- Сколько дадите мне в долг под моего денщика? Страшный
болван, но фигура презанятная, нечто non plus ultra /'
Неповторимое (лат.)/. Ручаюсь, что такого денщика ни у кого из
вас еще не было.
-- Даю сто крон,-- предложил поручик Лукаш.-- Если до
послезавтра их не вернешь, то пошлешь мне этот редкостный
экземпляр. Мой денщик отвратительный тип -- вечно вздыхает,
пишет домой письма и при этом ворует все, что попало. Бил я его
-- не действует. Каждый раз при встрече получает от меня
подзатыльники, но и это не помогает. Я вышиб ему два передних
зуба-- и это его не исправило.
-- Идет,-- легкомысленно согласился фельдкурат.--
Послезавтра получишь или сто крон, или Швейка.
Он проиграл и эти сто крон и, опечаленный, побрел домой.
Отто Кац прекрасно знал и нисколько не сомневался, что до
послезавтра ему нигде денег не раздобыть и что, собственно
говоря, он гнусно и вместе с тем дешево продал Швейка.
"Нужно было взять двести крон",-- упрекал он себя. Садясь
же в трамвай, который через несколько минут должен был довезти
его до дому, он ощутил угрызения совести и почувствовал приступ
сентиментальности.
"Это некрасиво с моей стороны,-- думал он, звоня к себе в
квартиру.-- Как я теперь посмотрю в его глупые добрые глаза..."
-- Милый Швейк,-- сказал он, входя в комнату,-- со мной
нынче произошел необыкновенный случай. Мне чертовски не везло в
игре. Понимаете, пошел ва-банк, на руках у меня туз, прикупаю
десятку. У банкомета на руках был всего валет, и все-таки он
тоже набрал до двадцати одного. Потом я несколько раз ставил на
туза или на десятку, и каждый раз у банкомета было столько же.
Просадил все деньги... Он замялся.
-- ...и наконец проиграл вас. Взял под вас сто крон в
долг, и если до послезавтра их не верну, то вы будете
принадлежать уже не мне, а поручику Лукашу. Мне, право, очень
жаль...
-- Сто крон у меня найдется,-- сказал Швейк.-- Могу вам
одолжить.
-- Давайте их сюда,-- оживился фельдкурат.-- Я их сейчас
же отнесу Лукашу. Мне, право, не хотелось бы с вами расстаться.
Лукаш был немало удивлен, снова увидев фельдкурата у себя.
-- Пришел заплатить тебе долг,-- заявил фельдкурат с
победоносным видом.-- Дайте-ка и мне карту.
-- А ну-ка...-- сказал он, когда пришла его очередь.--
Всего очко перебрал,-- добавил он.-- Ну, значит, играю,--
сказал он, когда подошел следующий круг.-- Покупаю! Стоп!
-- Двадцать,-- объявил банкомет.
-- А у меня девятнадцать,-- произнес фельдкурат тихо,
внося в банк последние сорок крон из сотни, которую одолжил ему
Швейк, чтобы откупиться от нового рабства.
Возвращаясь домой, фельдкурат пришел к убеждению, что
всему конец, что Швейка ничто не может спасти и что ему
предопределено служить у поручика Лукаша.
И когда Швейк отворил ему дверь, фельдкурат сказал:
-- Все напрасно, Швейк. От судьбы не уйдешь! Я проиграл и
вас и ваши сто крон. Я сделал все, что только было в моих
силах, но судьба сильнее меня. Она бросила вас в когти поручика
Лукаша... Пришла пора нам расстаться.
-- А что, сорвали банк у вас или же вы на понте продули?
-- спокойно спросил Швейк.-- Плохо дело, когда карта не идет,
но еще хуже, когда везет чересчур... Жил в Здеразе жестяник, по
фамилии Вейвода, частенько игрывал в "марьяж" в трактире позади
"Столетнего кафе". Однажды черт его дернул предложить: "Не
перекинуться ли нам в "двадцать одно" по пяти крейцеров?" Ну,
сели играть. Метал банк он. Все проиграли, банк вырос до
десятки. Старик Вейвода хотел и другим дать разок выиграть и
все время приговаривал: "Ну-ка, маленькая, плохонькая, сюда".
Вы не можете себе представить, как ему не везло: маленькая,
плохонькая не шла, да и только. Банк рос, собралась там уже
сотня. Из игроков ни у кого столько не было, чтобы идти
ва-банк, а Вейвода даже весь вспотел. Только и было слышна:
"Маленькая, плохонькая, сюда". Игроки ставили по пятерке и все
время проигрывали. Один трубочист так разошелся, что сбегал
домой за деньгами, и, когда в банке было больше чем полторы
сотни, пошел ва-банк. Вейвода хотел избавиться от банка и, как
позже рассказывал, решил прикупать хоть до тридцати, чтобы
только не выиграть, а вместо этого сразу купил два туза. Он
сделал вид, будто у него ничего нет, и нарочно говорит:
"Шестнадцать". А у трубочиста всего-навсего оказалось
пятнадцать. Ну, разве это не невезение! Несчастный старик
Вейвода побледнел, вид у него был жалкий, а вокруг уже стали
поругиваться и перешептываться, что, дескать, передергивает и
что его как-то раз уже били за нечистую игру, хотя на самом
деле это был самый честный игрок. В банк сыпались крона за
кроной. Там уже скопилось пятьсот крон. Тут и трактирщик не
выдержал. У него как раз были приготовлены деньги для уплаты
пивоваренному заводу. Он их вынул, подсел к столу, сперва
проиграл два раза по сто крон, а потоп зажмурил глаза,
перевернул стул на счастье и заявил что идет ва-банк. "Играем в
открытую!" -- сказал он. Старик Вейвода, кажется, все на свете
отдал бы за то чтобы проиграть. Все удивились, когда ему пришла
семерка и он оставил ее себе. Трактирщик ухмыльнулся в бороду
-- у него было двадцать одно. Старику Вейводе пришла вторая
семерка, и опять он ее себе оставил "Теперь придет туз или
десятка,-- заметил со злорадством трактирщик.-- Готов голову
прозакладывать, пан Вейвода, что вам пришел капут". Все затаили
дыхание. Вейвода тянет, и появляется... третья семерка.
Трактирщик побледнел как полотно (это были его последние
деньги) и ушел на кухню. Через минуту прибегает мальчонка,-- он
был у него в ученье,-- кричит, чтобы мы скорей сняли
трактирщика: хозяин-де весит на оконной ручке. Вынули мы его из
петли, воскресили и сели играть дальше. Денег ни у кого уже не
было -- все деньги лежали в банке у Вейводы. А Вейвода знай
свое "маленькая, плохонькая, сюда", и счастлив бы все спустить,
но должен был открывать карты и выкладывать их на стол не мог
он смошенничать и перебрать нарочно. Все просто обалдели от
того, как ему везло. Уговорились: если не хватит наличных,
играть под расписки. Игра продолжалась несколько часов, и перед
старым Вейводой росли тысячи за тысячами. Трубочист был должен
в банк уже больше полутора миллионов, угольщик из Здераза --
около миллиона, швейцар из "Столетнего кафе"-- восемьсот тысяч
крон, а фельдшер -- больше двух миллионов. В одной только
тарелке, куда откладывали часть выигрыша для трактирщика, на
