обеспечить себе удобную жизнь и спокойную старость в Макондо.
Клетка с канарейками доказывала, что ее решение не было
внезапным. Вспомнив, что мать в одном из писем сообщала о
гибели птиц, Амаранта Урсула на несколько месяцев задержалась в
Европе, дождалась парохода, который заходит на Канарские
острова, и по прибытии туда купила двадцать пять пар самых
породистых канареек, намереваясь вновь заселить небо Макондо.
Из всех ее провалившихся затей эта была самой неудачной. По
мере того как канарейки выводили потомство, Амаранта Урсула
выпускала их одну за другой, но стоило птицам почувствовать
себя на свободе, и они тут же улетали из города. Напрасно она
пыталась соблазнить их клеткой, сооруженной по заказу Урсулы
еще в дни первой перестройки дома. Напрасно устраивала им
гнезда из пакли в ветвях миндаля, посыпала крыши канареечным
семенем и всячески побуждала к пению птиц, оставшихся в неволе,
дабы их голоса убедили дезертиров вернуться, все равно
выпущенные на свободу канарейки стремительно взмывали ввысь и
описывали над городом круг лишь для того, чтобы определить, в
какой стороне света лежат Канарские острова.
Прошел год со дня возвращения Амаранты Урсулы, и за это
время ей не удалось ни подружиться с жителями Макондо, ни
устроить какой-нибудь праздник, но она все еще не теряла
надежды вдохнуть жизнь в это преследуемое насчастьями людское
общество. Гастон, ее муж, старался не противоречить своей
супруге, хотя еще в тот убийственно жаркий полдень, когда они
сошли с поезда в Макондо, он понял, что ее решение вернуться
вызвано призраком тоски по родине. Будучи уверен в том, что
действительность развеет этот призрак, он даже не стал собирать
свой велосипед и целыми днями копался в грудах паутины,
обметенной со стен каменщиками, выискивая самые красивые паучьи
яйца. Затем вскрывал их ногтем и терпеливо созерцал в лупу
выбегавших оттуда миниатюрных паучков. Потом ему пришла в
голову мысль, что Амаранта Урсула продолжает свои
преобразования потому, что не хочет признать краха иллюзий, и
он собрал свой великолепный велосипед, у которого переднее
колесо было намного больше заднего, и посвятил свои досуги
ловле и засушиванию местных насекомых: он посылал их в банках
из-под варенья в Льежский университет старому профессору
естественной истории, под чьим руководством он некогда весьма
серьезно занимался энтомологией, хотя главным его призванием
всегда была авиация. Собираясь выехать на велосипеде, Гастон
облачался в трико акробата, чулки музыканта-волынщика, фуражку
детектива. Отправляясь на пешеходную прогулку, он надевал
безукоризненно чистый полотняный костюм, белые ботинки,
шелковый галстук, шляпу-канотье и брал в руки ивовую тросточку.
У него были выцветшие глаза, делавшие его еще более похожим на
моряка, и усики, рыжие, как беличий мех. Хотя он был старше
своей жены, по крайней мере, лет на пятнадцать, но его
юношеские привычки, постоянная готовность служить своей супруге
и отменные мужские достоинства сглаживали разницу в годах. Те,
кто видел этого сорокалетнего мужчину со сдержанными манерами,
поводком на шее и цирковым велосипедом, и подумать не могли,
что он заключил со своей юной подругой пакт о безотказной любви
и что оба отдавались взаимному влечению в самых неподходящих
для этого местах, где бы ни захватил их порыв желания; так
поступали они с первых дней знакомства -- и со страстью,
которую время и все более необычайные жизненные обстоятельства
углубляли и обогащали. Гастон был не только ярым любовником,
наделенным неистощимым воображением и глубоко эрудированным в
науке любви, но и единственным мужчиной в истории, который
осмелился посадить самолет прямо на усеянный фиалками луг, чуть
не угробив себя и свою невесту, только потому, что им
вздумалось заняться любовью именно на этом цветущем лугу.
Они познакомились за три года до свадьбы, однажды Гастон
на спортивном биплане выписывал пируэты над колледжем, где
училась Амаранта Урсула, и, чтобы не налететь на флагшток,
круто свернул в сторону. Примитивное сооружение из парусины и
алюминия зацепилось хвостом за провода и повисло в воздухе. С
того дня Гастон, не обращая внимания на свою ногу, пребывавшую
в лубке, каждую субботу заезжал за Амарантой Урсулой в пансион
к монахиням и, пользуясь тем, что распорядок дня в пансионе был
далеко не так строг, как хотела бы Фернанда, забирал девушку и
отвозил ее в свой спортивный клуб. Их любовь началась в
воскресном воздухе ланд, на высоте пятисот метров, и, по мере
того как земные предметы уменьшались в размерах, они
чувствовали, что их взаимопонимание становится все более
полным. Она рассказывала ему о Макондо как о самом прекрасном и
мирном городе на свете, об огромном доме, благоухающем душицей,
где она хотела бы жить до старости с верным мужем, двумя
непослушными сыновьями, которых звали бы Родриго и Гонсало, а
не Аурелиано и Хосе Аркадио, и дочерью по имени Вергиния, и уж
никак не Ремедиос. С таким страстным упорством вызывала она в
своей памяти образ родного города, приукрашенный тоской по
родине, что Гастону стало ясно -- она не согласится быть его
женой, если он не поедет с ней в Макондо. Он не возражал, точно
так же как потом охотно надел поводок, ибо считал это
мимолетной прихотью, которой до времени лучше не перечить. Но
Амаранта Урсула, прожив с мужем в Макондо два года, оставалась
такой же счастливой, как и в первый день, и Гастон начал
выказывать признаки беспокойства. Он уже засушил всех
насекомых, которых только можно было засушить в Макондо,
научился говорить по-испански, как местный уроженец, и решил
все кроссворды в журналах, что приходили по почте. Жаркий
климат не мог служить Гастону предлогом для ускорения отъезда,
так как природа наделила его печенью, поистине созданной для
жизни в колониях, сносившей без малейших протестов и зной
послеобеденных часов, и гнилую воду. Местная кухня пришлась ему
вполне по вкусу, и однажды он даже проглотил яичницу из
восьмидесяти двух яиц игуаны. А для Амаранты Урсулы поезд
доставлял рыбу и устриц в ящиках со льдом, жестяные банки с
консервированным мясом и компотами, ибо другой пищи она не
могла есть; Амаранта Урсула продолжала одеваться по европейской
моде и выписывать журналы мод, хотя ей некуда было выйти и
некому нанести визит, а Гастону в этих широтах уже не хватало
бодрости духа, чтобы оценить по достоинству короткие юбки и
надетые набок фетровые шляпки и ожерелья в семь нитей. Ее
секрет, по-видимому, состоял в том, что она всегда умела найти
себе занятие и сама решала разные домашние проблемы, которые
сама же и создавала. Сама делала ошибки и на следующий день
сама же их исправляла, и все это с таким пагубным усердием, что
Фернанда обязательно подумала бы о наследственном пороке
переливания из пустого в порожнее. Жизнерадостность била в
Амаранте Урсуле ключом, и каждый раз, когда приходили новые
пластинки, она задерживала мужа в гостиной и вместе с ним до
поздней ночи разучивала новые танцы -- описания их, снабженные
рисунками, присылали ей старые подружки по коллежу. Уроки
танцев обычно заканчивались любовными утехами, супруги
пристраивались в венском кресле-качалке или прямо на голом
полу. Только детей не хватало Амаранте Урсуле для полного
счастья, но она свято соблюдала договор с мужем не иметь
потомства, пока не минуют первые пять лет супружеской жизни.
Пытаясь чем-нибудь заполнить свои пустые часы, Гастон по
утрам обычно заходил в комнату Мелькиадеса побеседовать с
Аурелиано. Ему нравилось вспоминать самые уединенные уголки
своей родины, которую Аурелиано знал во всех подробностях,
словно прожил там долгие годы. На вопросы, откуда Аурелиано
почерпнул эти сведения, отсутствующие даже в энциклопедии,
Гастон получил тот же ответ, что и Хосе Аркадио: "Все можно
узнать". Кроме санскрита, Аурелиано изучил английский и
французский, приобрел некоторые познания в латыни и греческом.
Теперь, когда он каждый вечер выходил из дому и Амаранта Урсула
выделила ему недельную сумму на карманные расходы, комната
Мелькиадеса стала смахивать на филиал книжной лавки ученого
каталонца. Аурелиано жадно читал, засиживаясь за книгами
допоздна, однако, слушая его суждения о прочитанном, Гастон
подумал, что, читая книги, Аурелиано не стремится пополнить
свои знания, а лишь ищет подтверждения уже известных ему истин.
Больше всего на свете его интересовали пергаменты, им он
посвящал самые плодотворные утренние часы. И Гастон и Амаранта
Урсула охотно включили бы Аурелиано в свой семейный круг, но он
держался обособленно, был окутан тайной, как облаком, которое с
течением времени становилось лишь более плотным. Все попытки
Гастона подружиться с ним потерпели фиаско, и фламандцу
пришлось искать другие возможности убить время. Именно тогда
ему и пришла в голову мысль организовать службы авиапочты.
Идея не была новой. С авиапочтой Гастон носился еще
задолго до того, как познакомился с Амарантой Урсулой, но тогда
он хотел организовать компанию авиапочтовой связи с Бельгийским
Конго, где его семья вложила капитал в производство пальмового
масла. Женитьба и решение ублажить супругу и провести с ней
несколько месяцев в Макондо заставили Гастона отложить
осуществление своих замыслов. Однако когда он увидел, что
Амаранта Урсула занялась организацией общества по
благоустройству города и только смеется над его попытками
завести разговор о возвращении в Европу, он понял, что в
Макондо придется обосноваться надолго, и списался с забытыми им
компаньонами в Брюсселе. Не все ли равно, в каком районе
земного шара быть первооткрывателем -- в Африке или в Карибском
море? Пока шла переписка, Гастон расчистил посадочную площадку
на бывших заколдованных землях, которые в то время имели вид
пустыря, засыпанного битым щебнем, изучил направление
господствующих ветров, выбрал наиболее подходящие трассы
полетов, при этом он и не подозревал, что его деятельность,
напоминающая поведение мистера Герберта, заронила в сердца
жителей Макондо опасное подозрение -- они думали, что Гастон на
самом деле собирается сажать бананы и только прикрывает свое
намерение разговорами об авиапочте. Вдохновленный своим
счастливым замыслом, который, помимо всего прочего, мог
послужить оправданием решению навсегда поселиться в Макондо,
фламандец несколько раз побывал в столице провинции, нанес
визиты властям, получил лицензии и подписал льготные контракты.
Одновременно он продолжал поддерживать со своими компаньонами в
Брюсселе переписку, напоминавшую корреспонденцию Фернанды с
невидимыми целителями, и в конце концов убедил их выслать морем
первые аэропланы вместе с опытным механиком, который соберет
аппарат в ближайшем от Макондо порту и перелетит на нем в
город. Через год после первых замеров и метеорологических
прогнозов у Гарсона, исполненного веры в неоднократно
подтвержденные обещания своих компаньонов, вошло в привычку в
ожидании появления аэроплана бродить по улицам, поглядывая на
небо и прислушиваясь к шуму бриза.
Хотя сама Амаранта Урсула и не замечала этого, ее
возвращение внесло коренные перемены в жизнь Аурелиано. После
смерти Хосе Аркадио он превратился в завсегдатая книжной лавки
каталонца. Свобода, которой Аурелиано располагал, и избыток
