вдвоем. Страстно влюбленные после стольких лет бесплодного
сожительства, они, как чудом, наслаждались открытием, что можно
любить друг друга за обеденным столом ничуть не меньше, чем в
постели, и достигли такого счастья, что, несмотря на полное
изнурение и старость, продолжали резвиться, как крольчата, и
грызться между собой, как собаки.
Выручка от лотерей не увеличивалась. Первое время
Аурелиано Второй три дня в неделю запирался в своей старой
конторе торговца скотом и разрисовывал билет за билетом,
довольно похоже изображая красную корову, зеленого поросенка
или компанию синих кур, в зависимости от того, какие призы
разыгрывались в лотерее, и старательно выводил печатными
буквами название, которым Петре Котес вздумалось окрестить
предприятие: "Лотерея Божественного Провидения". Но потом ему
пришлось разрисовывать более двух тысяч билетов в неделю, и в
конце концов он почувствовал такую усталость, что заказал
каучуковые штампы с названием лотереи, рисунками животных и
номерами. С тех пор его работа свелась к смачиванию штампа,
который он прикладывал к подушечкам, пропитанным чернилами
различных цветов. В последние годы жизни Аурелиано Второму
пришло в голову заменить номера на билетах загадками и делить
выигрыш между теми, кто разгадает загадку, однако эта система
оказалась слишком сложной, к тому же она предоставляла широкое
поле для всевозможных подозрений, и после второй попытки от
загадок он был вынужден отказаться. С самого раннего утра до
позднего вечера Аурелиано Второй занимался укреплением престижа
своей лотереи, у него едва оставалось время для того, чтобы
повидать детей. Фернанда поместила Амаранту Урсулу в частное
учебное заведение, куда принимали каждый год только шесть
учениц, но отказалась дать маленькому Аурелиано разрешение
посещать городскую школу. Она и так уже пошла на слишком
большие уступки, позволив ему свободно разгуливать по дому. К
тому же в школы тогда принимали только законнорожденных детей,
от родителей, состоявших в церковном браке, а в свидетельстве о
рождении, привязанном вместе с соской к корзине, в которой
Аурелиано отправили домой, ребенок был записан как подкидыш.
Таким образом, Аурелиано продолжал жить взаперти, всецело
предоставленный ласковому надзору Санта Софии де ла Пьедад и
Урсулы, в часы ее умственных просветлений, и, слушая объяснения
обеих старух, постигал тесный мир, ограниченный стенами дома.
Он рос вежливым, самолюбивым мальчиком, наделенным неутомимой
любознательностью, которая выводила из себя взрослых, но в
отличие от полковника в том же возрасте не обладал
проницательным и ясновидящим взором, а глядел даже несколько
рассеянно и то и дело моргал. Пока Амаранта Урсула училась в
школе, он выкапывал червей и мучил насекомых в саду. Однажды,
когда он запихивал в коробку скорпионов, собираясь подбросить
их в постель Урсулы, Фернанда поймала его за этим делом и
заперла в бывшей спальне Меме, где он стал искать спасения от
одиночества, разглядывая картинки в энциклопедии. Там и
наткнулась на него Урсула, которая бродила по комнатам с пучком
крапивы в руках, кропя стены свежей водой, и, несмотря на то,
что уже много раз с ним встречалась, спросила, кто он такой.
-- Я Аурелиано Буэндиа, -- сказал он.
-- Верно, -- ответила она. -- Уже пора тебе приступить к
изучению ювелирного дела.
Она снова приняла его за своего сына, ибо только что
перестал дуть знойный ветер, пришедший на смену ливню и на
некоторое время прояснивший ее разум. Рассудок старухи снова
помутился. Заходя в спальню, она всякий раз заставала там целое
общество: Петронила Игуаран красовалась в пышном кринолине и
шали, вышитой бисером, которую она надевала при светских
визитах, парализованная бабушка Транкилина Мария Миниата
Алакоке Буэндиа восседала в качалке, обмахиваясь павлиньим
пером; был там и прадед Урсулы -- Аурелиано Аркадио Буэндиа --
в ментике гвардейца вице-короля, и ее отец Аурелиано Игуаран,
сочинивший молитву, от которой личинки оводов подыхали и падали
с коров, и ее богобоязненная мать, и двоюродный брат,
родившийся с поросячьим хвостиком, и Хосе Аркадио Буэндиа, и
его покойные сыновья -- все они сидели на стульях,
расставленных вдоль стен, словно пришли не в гости, а на
заупокойное бдение. Она заводила с ними оживленную беседу,
обсуждая события, не связанные между собой ни местом, ни
временем, и, когда Амаранта Урсула, вернувшаяся из школы, и
Аурелиано, которому наскучила энциклопедия, входили в спальню,
она сидела на постели и громко разговаривала сама с собой,
плутая по лабиринту воспоминаний об умерших. Как-то раз она
вдруг страшным голосом завопила: "Пожар!" -- и переполошила
весь дом, на самом же деле она вспомнила пожар конюшни,
виденный ею в возрасте четырех лет. Она так путала прошлое с
настоящим, что даже во время умственных прояснений, которые еще
дважды или трижды случались у нее перед смертью, никто не знал
наверняка, говорит ли она о том, что вспоминает. Урсула
постепенно высыхала, превращаясь в мумию еще при жизни, и
усохла до такой степени, что в последние месяцы своего
существования стала напоминать сморщенную черносливину,
затерянную в ночной сорочке, а ее неизменно вытянутая рука
сделалась похожей на лапку мартышки. Она способна была по
нескольку дней пребывать в полной неподвижности, и Санта София
де ла Пьедад встряхивала ее, дабы удостовериться, что она жива,
сажала себе на колени и поила с ложечки сахарной водой. Урсула
казалась новорожденной старухой. Амаранта Урсула и Аурелиано
брали ее на руки, носили по спальне и клали на алтарь, желая
убедиться, что она лишь чуточку побольше младенца Христа, а
однажды вечером спрятали в шкафу кладовой, где ее могли сожрать
крысы. В вербное воскресенье, когда Фернанда слушала мессу, они
вошли в спальню и схватили Урсулу за голову и за щиколотки.
-- Бедненькая прапрабабушка, -- сказала Амаранта Урсула,
-- она умерла от старости.
Урсула встрепенулась.
-- Я жива, -- возразила она.
-- Видишь, -- сказала Амаранта Урсула, подавляя смех, --
даже не дышит.
-- Я говорю! -- крикнула Урсула.
-- Даже не говорит, -- сказал Аурелиано. -- Умерла, как
сверчок.
Тогда Урсула сдалась перед очевидностью. "Боже мой! --
тихо воскликнула она. -- Так это и есть смерть". И она затянула
молитву, бессвязную, длинную молитву, которая продолжалась
более двух дней, пока наконец во вторник не вылилась в
беспорядочную смесь обращений к Богу и практических
наставлений: истребляйте рыжих муравьев, иначе дом может
рухнуть, пусть не угасает лампада перед дагерротипом Ремедиос,
пусть ни один Буэндиа не берет себе в жены родственницу, иначе
на свет появятся дети со свиным хвостом. Аурелиано Второй хотел
было, воспользовавшись ее бредовым состоянием, выпытать, где
спрятано золото, но все его приставания ни к чему не привели.
"Когда вернется хозяин, -- сказала Урсула, -- Господь его
просветит, и он найдет клад". Санта София де ла Пьедад была
убеждена, что Урсула может скончаться с минуты на минуту, так
как в эти дни в природе наблюдались какие-то непонятные
явления: розы пахли полынью, зерна фасоли, высыпавшиеся из
тыквенной плошки, которую уронила Санта София де ла Пьедад,
сложились на полу в геометрически правильный рисунок морской
звезды, а как-то раз ночью по небу пролетела вереница
светящихся оранжевых дисков.
Она умерла рано утром в четверг на страстной неделе.
Последний раз -- еще при банановой компании, -- когда Урсула с
помощью родственников пыталась установить, сколько ей лет, она
насчитала не менее ста пятнадцати и не более ста двадцати двух
годов. Ее похоронили в маленьком гробике, размерами чуть
побольше корзинки, в который принесли Аурелиано; народу на
похоронах было мало. Это объяснялось отчасти тем, что многие
уже позабыли Урсулу, отчасти сумасшедшей жарой -- в тот полдень
пекло так сильно, что птицы теряли ориентировку и на всем лету,
как дробинки, влеплялись в стены или, пробив металлические
сетки на окнах, умирали в спальнях.
Вначале решили, что они мрут от чумы. Хозяйки надрывались,
выметая из комнат мертвых птиц -- особенно много их погибло в
часы сиесты, -- а мужчины целыми повозками сбрасывали в реку
птичьи трупики. В светлое Христово воскресенье столетний падре
Антонио Исабель провозгласил с амвона, что мор на птиц наслал
Вечный Жид, которого святому отцу прошлой ночью удалось узреть
своими собственными очами. Он описал его как отродье козла и
еретички, исчадие ада, чье дыхание делает воздух раскаленным, а
появление заставляет молодых женщин зачинать ублюдков. Мало кто
принял всерьез эти апокалипсические откровения, так как весь
город давно был убежден, что приходский священник по старости
лет рехнулся. Но в среду рано утром одна женщина подняла
соседей истошным криком -- она обнаружила следы раздвоенных
копыт, принадлежащих какому-то неведомому двуногому животному.
Следы эти были четки и определенны, и все, кто их видел, уже не
сомневались в том, что оставило их страшное существо, похожее
на чудовище, описанное священником. В каждом дворе устроили
западню. И через некоторое время загадочный пришелец был
пойман. Две недели спустя после смерти Урсулы Петру Котес и
Аурелиано Второго разбудил среди ночи доносившийся из соседнего
двора жуткий плач, похожий на мычание молодого бычка. Когда они
вышли посмотреть, что случилось, толпа мужчин уже снимала
чудовище с острых кольев, вбитых в дно ямы, прикрытой сухими
листьями, и оно больше не мычало. Весило оно как добрый бык,
хотя по величине не превосходило мальчика-подростка; из ран
сочилась зеленая вязкая кровь. Тело его было покрыто грубой,
усеянной клещами шерстью и струпьями, но в отличие от исчадия
ада, виденного священником, части этого тела походили на
человеческие; мертвый напоминал скорее даже не человека, а
захиревшего ангела; у него были чистые и тонкие руки, огромные,
сумрачные глаза, а на лопатках -- две мозолистые культи,
иссеченные рубцами, -- остатки мощных крыльев, которые,
по-видимому, были обрублены топором дровосека. Труп подвесили
за щиколотки к одному из миндальных деревьев на площади, чтобы
все могли на него посмотреть, а когда он начал разлагаться,
сожгли на костре, ибо невозможно было определить, кто этот
выродок -- животное, которое следует бросить в реку, или
христианин, заслуживающий погребения. Так и не узнали,
действительно ли из-за него погибали птицы, но ни одна
новобрачная не зачала предсказанного священником ублюдка и зной
не ослабел. В конце года скончалась Ребека. Ее неизменная
служанка Архенида обратилась к властям с просьбой взломать
дверь спальни, в которой три дня назад заперлась ее хозяйка.
Дверь взломали, Ребека, с облысевшей от лишаев головой, лежала
на своей одинокой постели, скрючившись, словно креветка, и
зажав во рту большой палец. Аурелиано Второй взял на себя
похороны и попытался отремонтировать дом, надеясь продать его,
но дух разрушения слишком глубоко внедрился в это здание:
стоило покрыть стены краской, как они снова облупливались, и
самый толстый слой известкового раствора не мог помешать сорным
травам прорастать сквозь полы, а подпоркам гнить в душных
объятиях плюща.
Так и шла жизнь в Макондо после того, как перестал дождь.
Вялые, медлительные люди не могли противостоять ненасытной
прожорливости забвения, мало-помалу безжалостно поглощавшего
