все воспоминания, и когда в годовщину Неерландской капитуляции
в Макондо прибыли посланцы президента республики с предписанием
во что бы то ни стало вручить орден, от которого столько раз
отказывался полковник Аурелиано Буэндиа, они проплутали весь
вечер, разыскивая кого-нибудь, кто мог бы сказать, где найти
потомков героя. Аурелиано Второй чуть не соблазнился и не
принял орден, думая, что тот сделан из чистого золота, но Петра
Котес заявила, что это будет недостойным поступком, и он
отказался от своего намерения, хота представители президента
уже наняли оркестр и подготовили речи для торжественной
церемонии. Как раз в ту пору в Макондо вернулись цыгане,
последние хранители учености Мелькиадеса, и нашли городок в
запустении, а его жителей совершенно отчужденными от всего
остального мира; тогда цыгане снова принялись ходить по домам с
намагниченными кусками железа, выдавая их за последнее
изобретение вавилонских мудрецов, и снова собирали солнечные
лучи огромной лупой, и не было недостатка ни в умниках,
глазевших разинув рот, как тазы соскакивают с полок и котелки
катятся к магнитам, ни в любопытных, готовых уплатить пятьдесят
сентаво за то, чтобы вдоволь подивиться на цыганку, которая
вынимает изо рта искусственную челюсть и опять водружает ее на
место. У пустынной станции теперь только на минуту
останавливался дряхлый паровоз с несколькими желтыми вагонами,
которые никого и ничего не везли, -- вот и все, что осталось от
прежнего движения, от переполненного пассажирами поезда, к
которому сеньор Браун прицеплял свой вагон со стеклянной крышей
и епископскими креслами, и от составов с фруктами по сто
двадцать вагонов каждый, которые один за другим подходили к
станции в течение всего вечера. Судебные чины, приехавшие
проверить на месте сообщение падре Антонио Исабеля о странном
мope на птиц и принесении в жертву Вечного Жида, застали
почтенного падре за игрой в жмурки с ребятишками, сочли его
сообщение плодом старческих галлюцинаций и отправили священника
в приют для слабоумных. Через несколько дней в город прибыл
падре Аугусто Анхель, подвижник новейшей выпечки; непримиримый,
смелый до дерзости, он собственноручно трезвонил в разные
колокола по нескольку раз на день, дабы души верующих
бодрствовали, и переходил из одного дома в другой, побуждая
сонливцев проснуться и идти к мессе. Однако не прошло и года,
как падре Аугусто Анхель вынужден был признать себя
побежденным: он оказался не в силах противостоять духу лености,
витавшему в воздухе, раскаленной пыли -- она набивалась повсюду
и все старила -- и тяжелому сну, в который повергали его
преподобие невыносимо знойные часы сиесты и мясные фрикадельки,
неизменно подаваемые на обед. После смерти Урсулы дом снова
пришел в запустение, из этого запустения его не сможет извлечь
даже столь решительное и волевое создание, как Амаранта Урсула,
когда через много лет она, будучи уже взрослой женщиной без
предрассудков, веселой, современной, обеими ногами прочно
стоящей на земле, распахнет настежь двери и окна, чтобы
отпугнуть дух разрушения, восстановит сад, истребит рыжих
муравьев, нахально, среди бела дня, ползающих по коридору, и
безуспешно попытается вернуть обиталищу Буэндиа угасший дух
гостеприимства. Страсть к затворничеству, которой была одержима
Фернанда, встала непреодолимой плотиной на пути бурного
столетия Урсулы.
Фернанда не только отказалась открыть двери, когда
прекратился знойный ветер, но и распорядилась забить окна
деревянными крестами, дабы похоронить себя заживо, повинуясь
родительским наставлениям. Дорогостоящая переписка с невидимыми
целителями окончилась полным крахом. После многочисленных
отсрочек Фернанда заперлась в своей спальне в назначенный день
и час легла на постель, обратившись головой к северу, покрытая
только белой простыней; в час ночи она почувствовала, что ей на
лицо положили салфетку, смоченную какой-то ледяной жидкостью.
Когда она проснулась, в окна светило солнце, а у нее на животе
краснел грубый дугообразный шрам -- начинаясь в паху, он шел до
грудины. Но еще прежде, чем миновал срок предписанного
послеоперационного отдыха, Фернанда получила неприятное письмо
от невидимых целителей. В письме сообщалось, что ее подвергли
тщательному обследованию, продолжавшемуся шесть часов, но при
этом в организме не было обнаружено никаких внутренних
нарушений, которые могли бы вызвать симптомы, неоднократно и
столь подробно описанные ею. Пагубная привычка Фернанды не
называть вещи своими именами опять ее подвела, ибо
единственное, что обнаружили хирурги-телепаты, было опущение
матки, а его можно было исправить и без операции, с помощью
бандажа. Разочарованная Фернанда попыталась добиться более
точных объяснений, но невидимые корреспонденты перестали
отвечать на ее письма. Раздавленная тяжестью непонятного слова
"бандаж", Фернанда решилась отбросить стыдливость и спросить у
врача-француза, что это такое, и только тут она узнала, что три
месяца тому назад француз повесился на стропилах сарая и
вопреки воле народа похоронен на кладбище одним ветераном
войны, старым товарищем по оружию полковника Аурелиано Буэндиа.
Тогда Фернанда доверилась своему сыну Хосе Аркадио, и тот
прислал ей бандажи из Рима вместе с инструкцией, как ими
пользоваться. Фернанда сначала выучила инструкцию наизусть, а
затем бросила ее в уборную, чтобы скрыть от всех характер своих
недомоганий. Это было ненужной предосторожностью, так как
последние обитатели дома не обращали на Фернанду никакого
внимания. Санта София де ла Пьедад погрузилась в одинокую
старость, она варила скудный обед для всего семейства, а
остальное время посвящала уходу за Хосе Аркадио Вторым.
Амаранта Урсула, до некоторой степени унаследовавшая красоту
Ремедиос Прекрасной, теперь тратила на приготовление уроков те
часы, что раньше расходовала на мучение Урсулы. Дочь Аурелиано
Второго начала проявлять признаки незаурядного ума и отличалась
прилежанием, эти качества оживили в душе ее родителя надежды,
которые прежде вызывала у него Меме. Он обещал Амаранте Урсуле
послать ее для завершения образования в Брюссель в соответствии
с обычаем, заведенным еще при банановой компании, и эта мечта
заставила его снова попытаться поднять земли, опустошенные
потопом. Аурелиано Второго видели в доме редко, он приходил
туда только ради Амаранты Урсулы, так как для Фернанды с
течением времени превратился в постороннего, а маленький
Аурелиано, становясь юношей, все более и более замыкался в
своем одиночестве. Аурелиано Второй верил, что старость смягчит
сердце Фернанды и та позволит своему непризнанному внуку
включиться в жизнь города, где, конечно, никто и не подумает
копаться в его родословной. Но Аурелиано, по-видимому, возлюбил
затворничество и уединение и не выказывал ни малейшего желания
познать мир, начинавшийся за порогом дома. Когда Урсула
заставила открыть комнату Мелькиадеса, Аурелиано начал бродить
возле ее двери, заглядывать в щель, и неизвестно, как и когда
он и Хосе Аркадио Второй успели проникнуться взаимной симпатией
и подружиться. Аурелиано Второй заметил их дружбу много недель
спустя после того, как она завязалась, это случилось в тот
день, когда мальчик заговорил о кровавой бойне на станции.
Однажды за столом кто-то высказал сожаление по поводу того, что
банановая компания покинула Макондо, так как с этого времени
город начал приходить в упадок; но тут маленький Аурелиано
вступил в спор, и в словах его чувствовался зрелый человек,
умеющий выражать свои мысли. Его точка зрения, расходившаяся с
общепринятой, заключалась в том, что Макондо был процветающим
городком с большим будущим, пока его не сбила с правильного
пути, не развратила, не ограбила начисто банановая компания,
инженеры которой вызвали потоп, не желая идти на уступки
рабочим. Мальчик говорил так разумно, что показался Фернанде
кощунственной пародией на Иисуса среди книжников: он рассказал
с точными и убедительными подробностями, как войска расстреляли
из пулеметов толпу рабочих -- свыше трех тысяч человек,
собравшихся на станции, как трупы погрузили в состав из двухсот
вагонов и сбросили в море. Фернанда, подобно большинству людей,
убежденная в справедливости официальной версии, гласившей, что
на привокзальной площади якобы ничего и не произошло, была
шокирована мыслью, что мальчик унаследовал анархистские
наклонности полковника Аурелиано Буэндиа, и приказала ему
молчать. Напротив, Аурелиано Второй подтвердил достоверность
рассказа своего брата-близнеца. И на самом деле, Хосе Аркадио
Второй, которого все считали сумасшедшим, в то время был самым
разумным из всех обитателей дома. Он научил маленького
Аурелиано читать и писать, привлек к исследованию пергаментов и
внушил мальчику свое личное мнение о том, что принесла Макондо
банановая компания; оно настолько расходилось с ложной версией,
принятой историками и освещенной в учебниках, что спустя много
лет, когда Аурелиано вступит в жизнь, все будут принимать его
рассказ за выдумку. В уединенной комнатке, куда не проникали ни
знойный ветер, ни пыль, ни жара, они оба вспомнили далекий
призрак старика в шляпе с полями, как вороновы крылья, который
за много лет до их рождения, сидя здесь спиной к окну,
рассказывал о мире. Оба они одновременно заметили, что в этой
комнате всегда стоит март и всегда понедельник, и тут они
поняли, как ошибалась семья, считая Хосе Аркадио Буэндиа
безумцем, напротив, он единственный в доме обладал достаточной
ясностью ума, позволившей ему постигнуть ту истину, что время в
своем движении тоже сталкивается с препятствиями и терпит
аварии, а потому кусок времени может отколоться и навечно
застрять в какой-нибудь комнате. Кроме того, Хосе Аркадио
Второму удалось классифицировать криптографические знаки
пергаментов и составить из них таблицу. Он убедился, что они
соответствуют алфавиту, насчитывающему от сорока семи до
пятидесяти трех букв, которые, будучи написаны по отдельности,
похожи на маленьких паучков и клещей, а соединенные в строчки
-- напоминают белье, развешанное сушиться на проволоке.
Аурелиано вспомнил, что видел нечто подобное в английской
энциклопедии, и принес ее, чтобы сравнить. Таблицы
действительно совпадали. Еще в ту пору, когда он пробовал
устраивать лотерею с загадками, Аурелиано Второй стал ощущать
по утрам какое-то стеснение в горле, словно там застрял комок
сдавленных слез. Петра Котес решила, что это просто
недомогание, вызванное плохими временами, и год с лишним каждое
утро с помощью кисточки смазывала ему небо пчелиным медом и
редечным соком. Когда опухоль в горле разрослась настолько, что
стало трудно дышать, Аурелиано Второй посетил Пилар Тернеру и
спросил, не знает ли она какую-нибудь целебную траву. Но его
несокрушимая бабка, достигшая уже столетнего возраста на
ответственном посту хозяйки подпольного борделя, по-прежнему
считала медицину суеверием и обратилась за консультацией к
картам. Выпал король червей, раненный в горло шпагой пикового
валета, -- отсюда гадалка заключила, что Фернанда пыталась
вернуть мужа домой с помощью такого устаревшего приема, как
втыкание булавок в его портрет, но, не имея достаточных
показаний в колдовстве, вызвала внутреннюю опухоль. Аурелиано
Второй не помнил, чтобы у него были какие-нибудь фотографии,
