когда-либо расплывавшейся в улыбке, -- ведь она-то знала, что и
этот бутерброд такой же ненастоящий, как все остальное. Для
Аурелиано, чей мир в ту пору начинался у пергаментов
Мелькиадеса и кончался постелью Колдуньи, призрачный бордельчик
явился радикальным лекарственным от робости. Первое время он
никак не мог довести дело до конца, потому что хозяйка имела
обыкновение заходить в комнату в самый ответственный момент и
высказывать разнообразные замечания по поводу интимных
достоинств главных действующих лиц. Но постепенно юноша до того
освоился с этими житейскими мелочами, что однажды ночью, самой
взбалмошной из всех ночей, разделся догола в маленькой зале,
служившей приемной, и обежал весь дом, балансируя бутылкой с
пивом, установленной на его богоданной подставке. Это он ввел в
моду сумасбродные выходки, которые хозяйка заведения встречала
своей всегдашней улыбкой, не возражая против них и не веря в
них; так было и тогда, когда Герман чуть не поджег здание,
пытаясь доказать, что оно не существует, и тогда, когда
Альфонсо свернул шею попугаю и швырнул его в котелок, где уже
закипала куриная похлебка.
Хотя Аурелиано испытывал по отношению к каждому из своих
четверых друзей совершенно одинаковую привязанность и нередко
думал о них, как об одном человеке, все же Габриэль был ему
ближе остальных. Близость эта возникла однажды вечером после
того, как Аурелиано случайно заговорил о полковнике Аурелиано
Буэндиа и Габриэль, единственный из всех, поверил, что друг не
разыгрывает их. Даже обычно не вмешивающаяся в разговоры
хозяйка борделя с одержимостью заядлой сплетницы утверждала,
что полковник Аурелиано Буэндиа -- она и в самом деле как-то
раз слышала про него -- был выдуман правительством, искавшим
предлога, чтобы поубивать либералов. Габриэль, напротив, не
подвергал сомнению реальность полковника Аурелиано Буэндиа, ибо
тот был товарищем по оружию и неразлучным другом его прадеда,
полковника Геринельдо Маркеса. Провалы в памяти жителей Макондо
становились особенно глубокими, если речь заходила о расстреле
рабочих. Всякий раз, когда Аурелиано касался этой темы, не
только хозяйка, но и люди постарше отвергали как небылицу
историю о рабочих, окруженных войсками у станции, и о поезде из
двухсот набитых трупами вагонов и даже настаивали на
заключении, которое в свое время было сделано судебным
следствием и вошло в учебники для начальной школы, -- банановая
компания никогда не существовала. Таким образом, Аурелиано и
Габриэль были как бы связаны сообщничеством, основанным на их
вере в реальные факты, не признанные всеми остальными; эти
факты оказали огромное влияние на обоих друзей, увлекли их, как
отступающая от берега волна прибоя, в давно погибший мир, от
которого не сохранилось ничего, кроме тоски. Габриэль спал там,
где его заставало время сна. Несколько раз Аурелиано устраивал
его в ювелирной мастерской, но Габриэль всю ночь не мог
сомкнуть глаз -- ему мешали мертвецы, до самого рассвета
бродившие по комнатам. Позже Аурелиано поручил друга заботам
Колдуньи, и, когда та бывала свободна, она пускала Габриэля в
свою доступную каждому желающему комнатушку и вела его счет,
делая ногтем черточки на стене за дверью, на том небольшом
пространстве, которое оставалось после записи долгов Аурелиано.
Несмотря на свою беспорядочную жизнь, четверо друзей по
настоянию ученого каталонца пытались совершить и нечто
долговечное. Только его опыту бывшего преподавателя античной
литературы и его запасам редких книг были они обязаны своей
способностью просидеть целую ночь, отыскивая тридцать седьмую
драматическую ситуацию, и это в городе, где никто уже не имел
ни желания, ни возможности идти дальше познаний начальной
школы. Плененный открытием дружбы, околдованный чарами мира,
который до сих пор из-за бездушия Фернанды был для него
заповедным, Аурелиано бросил исследование пергаментов как раз в
тот момент, когда уже начинали читаться зашифрованные стихи с
пророчествами. Но позже он, убедившись, что времени хватит на
все -- даже от борделей не придется отказываться, -- вернулся в
комнату Мелькиадеса и с новым рвением взялся за пергаменты,
твердо решив не прекращать своей работы, пока не будут раскрыты
последние тайны шифра. В ту пору Гастон уже начал ждать
появления аэроплана, и Амаранта Урсула чувствовала себя такой
одинокой, что в одно прекрасное утро зашла в комнату Аурелиано.
-- Как дела, людоед, -- сказала она, -- опять засел в
своей пещере?
Амаранта Урсула была неотразима в каком-то мудреном платье
и в длинном ожерелье из позвонков рыбы-бешенки -- одном из тех,
что она сама мастерила. Убедившись в верности своего мужа, она
спустила его с поводка, и, кажется, впервые после возвращения в
Макондо у нее выпала свободная минута. Аурелиано не было
необходимости видеть Амаранту Урсулу и слышать ее слова, он и
так знал, что она пришла. Когда она облокотилась на рабочий
стол, такая близкая, беззащитная, Аурелиано почувствовал, как
где-то в глубине у него загудели все кости, и с отчаянием
уткнулся в пергаменты. Превозмогая волнение, он судорожно
вцепился в свой голос, который пытался исчезнуть куда-то, в
жизнь, порывавшуюся его оставить, в память, превратившуюся
вдруг в окаменевший полип, и стал рассказывать Амаранте Урсуле
о священном предназначении санскрита, о научных возможностях
видеть грядущее, просвечивающее сквозь толщу времени, как буквы
с обратной стороны бумаги, если смотреть против света, о
необходимости зашифровать пророчества, чтобы они не уничтожили
сами себя, и о "Веках" Нострадамуса, и о гибели Кантабрии,
предсказанной святым Мильяном (*24). Вскоре, не прерывая своей
лекции и движимый влечением, дремавшим в нем со дня его
рождения, Аурелиано накрыл ладонью руку Амаранты Урсулы, думая,
что это решительное действие положит конец его смятению. Но
Амаранта Урсула с невинной лаской ухватилась за его палец, как
часто делала в детстве, и держалась за него все время, пока
Аурелиано продолжал отвечать на ее вопросы. Так они и
оставались, соединенные холодным словно лед указательным
пальцем, который не проводил никаких флюидов ни в том, ни в
другом направлении; потом Амаранта Урсула вдруг очнулась от
своего мгновенного оцепенения и хлопнула себя по лбу.
"Муравьи!" -- воскликнула она. Мигом забыв о пергаментах,
молодая женщина поспешила своим танцующим шагом к двери и
оттуда послала Аурелиано кончиками пальцев воздушный поцелуй,
точно такой, каким она простилась со своим отцом, когда ее
отправляли в Брюссель.
-- Ты мне потом объяснишь, -- сказала она. -- Я совсем
забыла, что сегодня надо полить известью муравейники.
Она продолжала наведываться к нему, когда у нее были дела
в этой части дома, и задерживалась в комнате на несколько
минут, пока муж продолжал внимательно обозревать небо.
Введенный в заблуждение совершившейся переменой, Аурелиано
снова начал обедать дома, от чего он отказался уже в первые
месяцы после возвращения Амаранты Урсулы. Гастону его общество
пришлось по душе. Во время застольных разговоров, нередко
длившихся больше часа, он жаловался Аурелиано на своих
компаньонов. Наверное, они дурачат его: давно уже сообщили, что
отправили аэроплан морем, а судно все не приходит и, по
заверению морского агентства, никогда не придет, ибо не
числится в корабельных регистрах портов Карибского моря, но
компаньоны по-прежнему твердят, будто отправка состоялась, и
даже намекают на возможность обмана со стороны Гастона.
Взаимное недоверие достигло наконец такой остроты, что Гастон
счел за лучшее прекратить переписку и стал обдумывать, не
следует ли ему съездить на несколько дней в Брюссель, выяснить
все на месте и возвратиться назад с аэропланом. Однако его
проект рассыпался в прах, как только Амаранта Урсула
подтвердила свою давнюю решимость ни в коем случае не уезжать
из Макондо, даже если ради этого придется расстаться с мужем.
Первое время Аурелиано разделял утвердившееся в Макондо мнение,
что Гастон просто дурак на велосипеде, и испытывал к нему
смутное чувство жалости. Позже, приобретя в борделях более
глубокие познания мужского естества, он стал объяснять
супружескую покорность фламандца его безумной страстью. Но,
лучше узнав Гастона, Аурелиано заметил противоречие между его
подлинным характером и показным смирением и затаил подозрение,
что все его поступки, даже ожидание аэроплана, просто хорошо
разыгранный фарс. Тогда он подумал, что Гастон не так уж глуп,
как все предполагают, напротив, это человек неколебимого
постоянства, необыкновенной хитрости и неисчерпаемого терпения,
который решил взять верх над женой, утомив ее своими вечными
уступками, неспособностью сказать хоть раз "нет", мнимой
безграничной покорностью, предоставив ей запутываться в ее же
собственной паутине до того дня, когда она наконец не сможет
больше выносить скуки, порождаемой иллюзиями, находящимися
всегда под рукой, и сама запакует чемоданы, чтобы возвратиться
в Европу. После этого былая жалость к Гастону обратилась в душе
Аурелиано жгучей ненавистью. Метод Гастона показался ему таким
подлым и в то же время настолько действенным, что он взял на
себя смелость предостеречь Амаранту Урсулу. Но та лишь
посмеялась над его подозрительностью, ничем не выдав ему, какой
тяжкий груз любви, неуверенности и ревности носит она в своем
сердце. Ей не приходило в голову, что отношение Аурелиано к ней
больше чем просто братская привязанность, до того дня, когда,
открывая банку консервированных персиков, она порезала себе
палец и Аурелиано кинулся высасывать ей кровь с такой жадностью
и преданностью, что Амаранту Урсулу бросило в дрожь.
-- Аурелиано! -- принужденно засмеялась она. -- Ты
слишком увлекаешься, из тебя вышел бы хороший вампир.
И тут Аурелиано прорвало. Осыпая беспомощными поцелуями
ладошку раненой руки, он открыл самые потаенные уголки своего
сердца и извлек оттуда нескончаемо длинного, разбухшего червя,
страшного паразита, вскормленного его страданиями. Рассказал
Амаранте Урсуле, как поднимался среди ночи, чтобы рыдать от
отчаяния и бешенства, уткнувшись лицом в интимные
принадлежности ее туалета, которые она вешала сушить в
купальне. Рассказал, с какой тоской молил Колдунью вопить
по-кошачьи и, всхлипывая, бормотать ему в ухо "Гастон, Гастон,
Гастон" и с какой изворотливостью похищал флаконы с духами
Амаранты Урсулы, чтобы почувствовать ее запах на шее девчушек,
торговавших собой с голодухи. Испуганная страстностью его
излияний, Амаранта Урсула постепенно сгибала пальцы, и ладонь
ее закрывалась, словно раковина устрицы, пока наконец не
ведающая сострадания раненая рука не превратилась в комок
изумрудов, топазов и твердых, как камень, нечувствительных
костей.
-- Скотина! -- словно выплюнула она. -- С первым же
пароходом я уезжаю в Бельгию.
Однажды Альваро зашел в лавку ученого каталонца, громко
прославляя свою последнюю находку: зоологический бордель. Он
назывался "Золотой мальчик" и представлял собою огромный салон
под открытым небом, где разгуливали на свободе не менее двухсот
выпей, отмечая время своим криком, похожим на заклинание.
Вокруг танцевальной площадки в огороженных проволочной сеткой
загонах среди огромных амазонских камелий жили разноцветные
цапли, кайманы, откормленные, как свиньи, гремучие змеи с
