Аркадио только грозившую брату страшную опасность, он не понял,
что за сила его притягивает. Но постепенно мучительное волнение
Хосе Аркадио передалось и ему. Он заставлял брата рассказывать
мельчайшие подробности, приобщался к его страданиям и
наслаждениям, чувствовал себя испуганным и счастливым. Теперь
он ждал возвращения Хосе Аркадио и до зари не смыкал глаз,
ворочаясь на своей одинокой постели, как на ложе из раскаленных
углей; потом братья разговаривали до того часа, когда уже надо
было вставать, и скоро оба впали в какое-то полудремотное
состояние, прониклись одинаковым отвращением и к алхимии, и к
отцовской учености и замкнулись в одиночестве. "У детей вид
совсем осовелый, -- говорила Урсула. -- Глисты, наверное". Она
приготовила отталкивающего вида пойло из растертого в порошок
мексиканского чая. Оба сына выпили это лекарство с неожиданной
стойкостью и одиннадцать раз за этот день дружно усаживались на
горшок, чтобы извергнуть из себя розоватых паразитов, которых
они с великим торжеством показывали всем и каждому, ибо
получили возможность сбить с толку Урсулу в том, что касалось
истоков их рассеянности и вялости. Аурелиано не только понимал
треволнения брата, но и переживал их вместе с ним, как свои
собственные. Однажды, когда тот подробно описывал ему механизм
любви, он остановил его вопросом: "А что тогда чувствуешь?"
Хосе Аркадио не замедлил ответить:
-- Это как землетрясение.
В один из январских четвергов в два часа ночи родилась
Амаранта. Прежде чем впустить кого-нибудь в комнату, Урсула
тщательно осмотрела ребенка. Девочка была легкая и вертлявая,
словно ящерица, но все у нее было человеческое. Аурелиано узнал
о событии, только когда заметил, что в доме собралось много
народу. Воспользовавшись сутолокой, он отправился искать брата,
постель которого пустовала с одиннадцати часов ночи; это
решение он принял так внезапно, что даже не успел сообразить,
как ему извлечь Хосе Аркадио из спальни Пилар Тернеры.
Несколько часов бродил Аурелиано вокруг ее дома, издавая
условный свист, пока наконец близость рассвета не вынудила его
вернуться восвояси. В комнате матери он увидел Хосе Аркадио,
тот с невинным лицом забавлял новорожденную сестренку.
Не прошло еще и сорока дней после родов, как снова
появились цыгане. Это были те же самые фокусники и жонглеры,
которые приносили лед. Очень скоро стало ясно, что, в отличие
от племени Мелькиадеса, они не глашатаи прогресса, а просто
торговцы зрелищами. Даже тогда, когда они принесли лед, они
показывали его не как нечто такое, из чего люди могут извлечь
пользу, а просто как цирковой аттракцион. На сей раз среди
многих других чудес цыгане притащили с собой летающую циновку.
Но в ней они видели не существенный вклад в дело развития
средств сообщения, а просто-напросто забаву. Народ, конечно,
вытряс свои последние монеты за удовольствие полетать над
крышами селения. Под защитой восхитительной безнаказанности,
порожденной всеобщим беспорядком, Хосе Аркадио и Пилар
упивались полной свободой. Они были счастливые жених и невеста,
затерянные в толпе, и даже начали подозревать, что любовь может
быть чувством более глубоким и спокойным, чем необузданное, но
скоропреходящее блаженство их тайных ночей. Однако Пилар
нарушила очарование. Подогретая восторгом, который вызывало у
Хосе Аркадио ее общество, она приняла видимость за сущность и с
размаху обрушила на его голову вселенную. "Теперь ты
действительно мужчина", -- заявила она. И так как он не понял,
что она хочет этим сказать, объяснила ему по словам:
-- У тебя будет сын.
Несколько дней Хосе Аркадио не осмеливался выходить из
дому. Достаточно было ему услышать заливчатый смех Пилар на
кухне, как он тут же скрывался в лабораторию, где с
благословения Урсулы снова закипела работа. Хосе Аркадио
Буэндиа шумно приветствовал возвращение блудного сына и
посвятил его в тайну поисков философского камня, к которым он
наконец приступил. Однажды вечером братьев привела в восторг
летающая циновка, она промчалась мимо окна лаборатории с
цыганом-кучером и несколькими деревенскими мальчишками,
помахавшими братьям рукой, но Хосе Аркадио Буэндиа даже не
повернулся к окну. "Пусть себе забавляются, -- сказал он. -- Мы
получше их будем летать: научным способом, а не на жалкой
подстилке". Несмотря на свой притворный интерес к философскому
камню, Хосе Аркадио так никогда и не уразумел, какой мощью он
обладает, и в душе считал, что это просто неудачно отлитая
бутылка. Работа в лаборатории не спасла его от гнетущих мыслей.
Он потерял аппетит и сон и захандрил, как это случалось с его
отцом после провала очередной затеи; подавленное состояние сына
так бросалось в глаза, что Хосе Аркадио Буэндиа освободил его
от обязанностей по лаборатории, решив, что он принимает алхимию
слишком близко к сердцу. Аурелиано не в пример отцу понял, что
горе брата не связано с поисками философского камня, однако ему
не удалось вырвать у Хосе Аркадио никаких признаний. Брат
утратил свою былую искренность. Его всегдашние дружелюбие и
общительность уступили место замкнутости и враждебности.
Терзаемый жаждой одиночества, отравленный ядовитой злобой ко
всему миру, он однажды ночью снова покинул свою постель, но не
отправился к Пилар Тернере, а смешался с толпившимися вокруг
цыганских шатров зеваками. Побродив возле разных хитроумных
аттракционов и ни одним из них не заинтересовавшись, он обратил
внимание на то, что не было выставлено для обозрения, -- на
молоденькую цыганку, почти девочку, сгибавшуюся под тяжестью
своих стеклянных бус: красивее ее Хосе Аркадио еще в жизни
никогда не видел. Девушка стояла в толпе, созерцавшей печальную
картину -- человека, который ослушался родителей и был за это
превращен в змею.
Хосе Аркадио даже не посмотрел на беднягу. Пока толпа
вопрошала человека-змею о грустных подробностях его истории,
молодой Буэндиа протолкался в первый ряд к цыганке и встал у
нее за спиной. Потом прижался к девушке. Она попыталась
отодвинуться, но Хосе Аркадио еще сильнее прижался к ней. Тогда
она почувствовала его. Застыла на месте, дрожа от удивления и
испуга, не веря своим ощущениям, наконец обернулась и с робкой
улыбкой взглянула на Хосе Аркадио. В эту минуту двое цыган
сунули человека-змею в клетку и отнесли в шатер. Цыган-зазывала
объявил:
-- А теперь, дамы и господа, мы покажем вам страшный
номер -- женщину, которой каждую ночь в этот самый час сто
пятьдесят лет подряд будут отрубать голову в наказание, ибо она
видела то, чего не должна была видеть.
Хосе Аркадио и девушка не присутствовали при
обезглавливании. Они ушли к ней в шатер и, снедаемые
мучительным волнением, целовались, одновременно сбрасывая с
себя одежду. Цыганка освободилась от своих надетых один на
другой корсажей, многочисленных юбок из пожелтевшего кружева,
совсем ненужного ей проволочного корсета, груза стеклянных бус
и превратилась, можно сказать, в ничто. Этот чахлый лягушонок с
неразвитой грудью и такими худыми ногами, что они были тоньше,
чем руки Хосе Аркадио, обладал, однако, решительностью и пылом,
которые с лихвой возмещали его хрупкость. К сожалению, Хосе
Аркадио не мог ответить такой же страстностью, потому что в
шатер то и дело входили цыгане с разным цирковым имуществом,
занимались тут своими делами и даже устраивались играть в кости
на полу возле кровати. Посередине шатра на шесте висела лампа и
освещала каждый уголок. В коротком промежутке между ласками
голый Хосе Аркадио беспомощно вытянулся на постели, не зная,
что же ему делать, а девушка снова и снова пыталась вдохновить
его. Немного погодя в шатер вошла пышнотелая цыганка в
сопровождении человека, который не принадлежал к труппе, но и
не был из местных, оба начали раздеваться прямо около кровати.
Женщина случайно взглянула на Хосе Аркадио и пришла в полный
восторг, увидев его спящего зверя.
-- Мальчик, -- воскликнула она, -- да сохранит его тебе
Бог!
Подружка Хосе Аркадио изъявила желание, чтобы их оставили
в покое, и новая пара улеглась на землю, рядышком с кроватью.
Чужая страсть пробудила наконец желание в Хосе Аркадио. При
первой его атаке кости девушки, казалось, рассыпались в разные
стороны с беспорядочным стуком, как груда фишек домино, кожа
растворилась в бесцветном поту, глаза наполнились слезами, а
все тело издало тоскливый стон, и от него смутно запахло тиной.
Но цыганка перенесла натиск с твердостью и мужеством,
достойными восхищения. Хосе Аркадио почувствовал, что он
возносится в какие-то райские заоблачные выси, из его
переполненного сердца хлынули фонтаном нежнейшие
непристойности, они вливались в девушку через уши и выливались
у нее изо рта, переведенные на ее язык. Это было в четверг. А в
ночь на субботу Хосе Аркадио повязал себе голову красной
тряпкой и ушел из Макондо вместе с цыганами.
Заметив исчезновение сына, Урсула кинулась искать его по
всему селению. На том месте, где прежде стояли цыганские шатры,
она увидела только груды мусора и золу от погашенных костров,
которая еще дымилась. Кто-то из жителей селения, рывшихся в
отбросах, надеясь обнаружить стеклянные бусы, сказал Урсуле,
что накануне ночью видел ее сына с комедиантами -- Хосе Аркадио
толкал тележку с клеткой человека-змеи. "Он стал цыганом!" --
крикнула Урсула мужу, который не проявил ни малейшего
беспокойства по поводу пропажи первенца.
-- Это было бы неплохо, -- сказал Хосе Аркадио Буэндиа,
продолжая толочь какое-то вещество, уже сто раз
толченое-перетолченое и гретое-перегретое и теперь снова
очутившееся в ступке. -- Он станет мужчиной.
Урсула разузнала, в какую сторону пошли цыгане. Она
отправилась по той же дороге, учиняя допрос каждому встречному
и надеясь догнать табор, и все удалялась да удалялась от
селения, пока наконец не обнаружила, что зашла так далеко, что
не стоит и возвращаться обратно. Хосе Аркадио Буэндиа обратил
внимание на отсутствие жены только в восемь часов вечера,
когда, поставив вещество согреваться на подстилке из навоза, он
решил поглядеть, что происходит с маленькой Амарантой, которая
к тому времени уже охрипла от плача. Долго не раздумывая, он
собрал отряд из хорошо вооруженных односельчан, передал
Амаранту в руки женщине, вызвавшейся быть кормилицей, и
затерялся на нехоженых тропах в поисках Урсулы. Аурелиано он
взял с собой. На рассвете рыбаки-индейцы, говорившие на
непонятном языке, знаками объяснили им, что тут никто не
проходил. После трехдневных безуспешных розысков они
возвратились в деревню.
Хосе Аркадио Буэндиа долго тосковал. Он ходил, как мать,
за маленькой Амарантой. Купал ее, перепеленывал, носил четыре
раза в день к кормилице, а вечером даже пел ей песни, чего
Урсула не умела делать. Однажды Пилар Тернера предложила взять
на себя заботы о хозяйстве до возвращения Урсулы. Когда
Аурелиано, чья таинственная интуиция еще обострилась в беде,
увидел, что Пилар Тернера входит в дом, его словно озарило. Он
понял: это она каким-то необъяснимым образом повинна в бегстве
его брата и последующем исчезновении матери, и встретил ее с
такой молчаливой и непреклонной враждебностью, что женщина
больше не появлялась.
Время поставило все на свои места. Хосе Аркадио Буэндиа и
его сын, сами не заметив, как и когда это случилось, снова
очутились в лаборатории, вытерли пыль, раздули огонь в горне и
