с хлорной ртутью.
-- Это запах дьявола, -- сказала она.
-- Совсем нет, -- возразил Мелькиадес. -- Установлено,
что дьяволу присущи серные запахи, а тут всего лишь чуточку
сулемы.
И тем же поучающим тоном он прочел целую лекцию о
дьявольских свойствах киновари. Урсула не проявила к его словам
никакого интереса и увела детей молиться. Отныне этот резкий
запах всегда будет напоминать ей о Мелькиадесе.
Примитивная лаборатория состояла, если не считать
многочисленных кастрюль, воронок, реторт, сита и фильтров из
простого горна, из имитации философского яйца -- стеклянной
колбы с длинной, тонкой шеей, и из дистиллятора, сооруженного
самими цыганами по новейшим описаниям перегонного куба с тремя
отводами, которым пользовалась Иудейская Мария (*2). Кроме
всего этого, Мелькиадес дал еще Хосе Аркадио Буэндиа образцы
семи металлов, соответствующих семи планетам, формулы Моисея и
Зосимы для удвоения количества золота, заметки и чертежи,
относящиеся к области великого магистерия (*3), с помощью
которых тот, кто сумеет в них разобраться, может изготовить
философский камень. Соблазненный простотой формул по удвоению
золота, Хосе Аркадио Буэндиа несколько недель обхаживал Урсулу,
выманивая у нее разрешение достать из заветного сундучка
старинные монеты и увеличить их во столько раз, на сколько
частей удастся разделить ртуть. Урсула, как всегда, не устояла
перед непоколебимой настойчивостью мужа. Хосе Аркадио Буэндиа
бросил тридцать дублонов и кастрюлю и расплавил их вместе с
аурипигментом, медной стружкой, ртутью и свинцом. Потом вылил
все это в котелок с касторовым маслом и кипятил на сильном огне
до тех пор, пока не получился густой зловонный сироп,
напоминающий не удвоенное золото, а обыкновенную патоку. После
отчаянных и рискованных попыток дистилляции, переплавления с
семью планетарными металлами, обработки герметической ртутью
(*4) и купоросом, повторного кипячения в свином сале -- за
неимением редечного масла -- драгоценное наследство Урсулы
превратилось в подгорелые шкварки, которые невозможно было
отодрать от дна котелка.
К тому времени, когда возвратились цыгане, Урсула
настроила против них всех жителей деревни. Но любопытство
одержало верх над страхом -- цыгане прошлись по улице под
оглушительный шум разнообразнейших музыкальных инструментов, а
их зазывала объявил, что будет показано самое великое открытие
назианзцев (*5), и все отправились к цыганскому шатру, где,
уплатив за вход по одному сентаво, увидели омоложенного
Мелькиадеса -- здорового, без морщин, с новыми, блестящими
зубами. Те, кто помнил его оголенные цингой десны, ввалившиеся
щеки, сморщенные губы, содрогнулись от ужаса при виде этого
последнего доказательства сверхъестественного могущества
цыгана. Ужас превратился в панику, когда Мелькиадес вынул изо
рта зубы, все до единого целые и здоровые, и, вновь
превратившись на короткий миг в того дряхлого старика, каким
его знали прежде, показал их публике, потом опять вставил и
улыбнулся -- снова в полном цвету своей возрожденной молодости.
Даже сам Хосе Аркадио Буэндиа усомнился, не преступили ли
познания Мелькиадеса границы дозволенного человеку, но когда
цыган наедине объяснил ему устройство своих фальшивых зубов, у
него отлегло от сердца и он разразился веселым смехом. Все это
показалось Хосе Аркадио Буэндиа таким простым и в то же время
таким необыкновенным, что уже на следующий день он полностью
утратил интерес к алхимии; впал в уныние, стал есть когда
вздумается и с утра до вечера бесцельно слоняться по дому. "В
мире происходят невероятные вещи, -- жаловался он Урсуле. -- У
нас под боком, на том берегу реки, множество разных волшебных
аппаратов, а мы тут все продолжаем жить как скоты". Те, кто
знал его во времена основания Макондо, удивлялись, насколько он
изменился под влиянием Мелькиадеса.
Раньше Хосе Аркадио Буэндиа, словно некий молодой
патриарх, давал советы, как сеять, как воспитывать детей,
выращивать скот, и помогал каждому, не гнушаясь и физической
работой, лишь бы жизнь общины шла хорошо. Дом семьи Буэндиа был
самым лучшим в деревне, и другие старались устроить свое жилье
по его образу и подобию. Там были большая, светлая зала,
терраса-столовая, украшенная вазонами с яркими цветами, две
спальни, во дворе рос гигантский каштан, за домом находилось
тщательно обработанное поле, а также загон для скота, в котором
мирно уживались козы, свиньи и куры. И лишь бойцовых петухов не
держали в этом доме, да и не только в этом, а и во всей
деревне.
Трудолюбие Урсулы было под стать трудолюбию ее мужа. Эта
деятельная, серьезная маленькая женщина со стальными нервами,
которая, наверное, ни разу в жизни не запела, обладала редким
даром находиться с самого рассвета до поздней ночи сразу во
всех местах, и повсюду ее сопровождало легкое шуршание
накрахмаленных юбок из голландского полотна. Благодаря Урсуле
глинобитные полы, небеленые глиняные стены, грубая самодельная
мебель всегда сверкали чистотой, а от старых ларей, где
хранилась одежда, исходил слабый аромат альбааки.
Хосе Аркадио Буэндиа, самый толковый человек в деревне,
распорядился так поставить дома, что никому не приходилось
тратить больше усилий, чем остальным, на хождение за водой к
реке; он так разумно наметил улицы, что в жаркие часы дня на
каждое жилье попадало равное количество солнечных лучей. Уже
через несколько лет после своего основания Макондо стало самым
чистым и благоустроенным селением из всех тех, в которых
случалось бывать его тремстам обитателям. Это было
по-настоящему счастливое селение, где никому еще не перевалило
за тридцать и где пока никто не умирал.
Уже в дни основания Макондо Хосе Аркадио Буэндиа начал
мастерить силки и клетки. Вскоре он наполнил иволгами,
канарейками, пчелоядами и малиновками не только свой
собственный, но и все остальные дома селения. Постоянные
концерты такого множества разнообразных птиц оказались столь
оглушительными, что, боясь потерять рассудок, Урсула залепила
себе уши воском. Когда в первый раз появилось племя Мелькиадеса
и стало продавать стеклянные шарики от головной боли, жители
Макондо не могли понять, как это цыгане сумели разыскать
маленькое селение, затерянное в просторах обширной долины, и те
объяснили, что шли на пение птиц.
Но интерес к деятельности на пользу общества вскоре был
вытеснен из души Хосе Аркадио Буэндиа магнитной лихорадкой,
астрономическими изысканиями, мечтами о добывании золота и
желанием познать чудеса света. Энергичный, опрятный Хосе
Аркадио Буэндиа постепенно приобрел вид завзятого лодыря: ходил
в грязной одежде и с запущенной бородой, которую Урсуле с
великим трудом, да и то изредка, удавалось обкорнать острым
кухонным ножом. Многие в деревне считали, что Хосе Аркадио
Буэндиа пал жертвой какого-то колдовства. Но даже те, кто был
твердо убежден в его безумии, оставили дела и семьи свои и
последовали за ним, когда он, перекинув через плечо мешок с
лопатой и мотыгой, попросил помочь ему проложить тропу, которая
соединит Макондо с великими открытиями.
Хосе Аркадио Буэндиа совершенно не знал географии округи.
Ему было известно только, что на востоке возвышается
неприступный горный хребет, а за ним находится старинный город
Риоача, где в давние времена -- по рассказам его деда, первого
Аурелиано Буэндиа, -- сэр Фрэнсис Дрейк развлекался стрельбой
из пушек по кайманам; убитых животных по его приказанию латали,
набивали соломой и отправляли королеве Елизавете. В молодости
Хосе Аркадио Буэндиа и другие мужчины -- все со своими женами,
детьми, домашними животными и разным скарбом -- перебрались
через этот хребет, надеясь выйти к морю, но, проблуждав два
года и два месяца, отказались от своего намерения и, чтобы не
возвращаться назад, основали селение Макондо. Поэтому дорога на
восток его не интересовала -- она могла привести только назад,
к прошлому. На юге лежали болота, затянутые вечной растительной
пленкой, и большая долина -- целый мир, который, по
свидетельству цыган, не имел ни конца ни края. На западе долина
переходила в необъятное водное пространство, там обитали
китообразные существа с нежной кожей, с головой и торсом
женщины, чарами своих чудовищных грудей они губили
мореплавателей. Цыганам пришлось плыть почти полгода, прежде
чем они добрались до края твердой земли, где проходил почтовый
тракт. По убеждению Хосе Аркадио Буэндиа, вступить в
соприкосновение с цивилизованным миром можно было, только
двигаясь на север. И вот он снабдил лопатами, мотыгами и
охотничьим оружием тех мужчин, которые вместе с ним основали
Макондо, бросил в котомку свои навигационные приборы и карты и
отправился в рискованный поход.
В первые дни им не встретилось особых трудностей. Они
спустились по каменистому берегу реки до того места, где
несколько лет назад обнаружили старинные доспехи, и вступили в
лес по тропинке между дикими апельсиновыми деревьями. К концу
первой недели им посчастливилось убить оленя, они изжарили его,
но решили съесть половину, а остальное засолить и оставить про
запас. Этой предосторожностью они пытались отдалить от себя тот
день, когда придется питаться попугаями, синее мясо которых
сильно отдает мускусом. В течение следующих десяти дней они
совсем не видели солнечного света. Почва под ногами стала
влажной и мягкой, как вулканический пепел, заросли с каждым
шагом приобретали все более угрожающий вид, крики птиц и
перебранка обезьян доносились теперь откуда-то издалека --
казалось, мир навеки утратил свою радость. В этом царстве
сырости и безмолвия, похожем на рай до свершения первородного
греха, сапоги проваливались в глубокие ямы, наполненные чем-то
маслянистым и дымящимся, мачете разрубали золотых саламандр и
кроваво-пурпурные ирисы, людей мучили давным-давно уже забытые
воспоминания. Целую неделю, почти не разговаривая, они брели,
как сомнамбулы, все вперед по мрачному миру скорби, озаряемые
только мигающими огоньками светлячков, изнемогая от удушливого
запаха крови. Пути обратно не было, потому что тропа, которую
они прорубали, тут же исчезала под новой зеленью, выраставшей
почти у них на глазах. "Ничего, -- говорил Хосе Аркадио
Буэндиа. -- Главное, не потерять направления". Неотрывно следя
за стрелкой компаса, он продолжал вести людей к невидимому
северу, пока они наконец не вышли из заколдованного края. Их
окружала темная, беззвездная ночь, но эта тьма была насыщена
новым -- чистым воздухом. Измотанные долгим переходом, люди
подвесили гамаки и впервые за две недели заснули глубоким,
спокойным сном. Они пробудились, когда солнце поднялось уже
высоко, и оцепенели от удивления. Прямо перед ними в тихом
утреннем свете, окруженный папоротниками и пальмами, белый и
обветшалый, высился огромный испанский галион. Он слегка
накренился на правый борт, с совершенно целых мачт между
украшенных орхидеями снастей свисали грязные лохмотья парусов,
корпус, покрытый гладкой броней из окаменевших ракушек и нежным
мхом, прочно врезался в твердую почву. Казалось, что это
сооружение находится в каком-то своем, отграниченном
пространстве -- в заповеднике одиночества и забвения, куда не
имеют доступа ни время с его разрушительной силой, ни птицы с
их гомоном и суетой. Путники, сдерживая пылкое нетерпение,
