кораблекрушение, но за время перехода их войско увеличилось в
числе, и все его солдаты намеревались дожить до глубокой
старости (что им и удалось). Ночью Хосе Аркадио Буэндиа
приснилось, будто на месте лагеря поднялся шумный город и стены
его домов сделаны из чего-то прозрачного и блестящего. Он
спросил, что это за город, и услышал в ответ незнакомое,
довольно бессмысленное название, но во сне оно приобрело
сверхъестественную звучность: Макондо. На следующий день он
убедил своих людей, что им никогда не удастся выйти к морю.
Приказал валить деревья и расчистить в самом прохладном месте
возле реки поляну, на ней они и основали селение.
Хосе Аркадио Буэндиа все никак не мог разгадать сон о
домах с прозрачными стенами до тех пор, пока не увидел лед. Тут
он решил, что постиг глубокий смысл пророческого сновидения: им
следует как можно скорее наладить производство ледяных кирпичей
из такого доступного материала, как вода, и построить всем
новые жилища. Тогда Макондо из раскаленного горнила, где от
жары перекашиваются щеколды и оконные петли, превратится в
город вечной прохлады. И если Хосе Аркадио Буэндиа не
упорствовал в своем намерении создать фабрику льда, то лишь
потому, что был в то время всецело поглощен воспитанием
сыновей, особенно Аурелиано, проявившего с первого же дня
редкие способности к алхимии. В лаборатории снова закипела
работа. Перечитывая заметки Мелькиадеса, теперь уже спокойно,
без того возбуждения, которое вызывает новизна, отец и сын
настойчиво и терпеливо пытались выделить золото Урсулы из
прикипевшей ко дну котелка массы. Младший Хосе Аркадио почти не
принимал участия в этой работе. Пока его отец предавался душой
и телом своим занятиям у горна, его своенравный первенец, и
прежде очень крупный для своего возраста, превратился в рослого
юношу. Голос у него огрубел. Подбородок и щеки покрылись
молодым пушком. Однажды Урсула, войдя в комнату, где он
раздевался перед сном, ощутила смешанное чувство стыда и
жалости: после мужа сын был первым мужчиной, которого ей
довелось видеть обнаженным, и он был так хорошо снаряжен для
жизни, что она даже испугалась. В Урсуле, беременной уже
третьим ребенком, снова ожили страхи, некогда мучившие
новобрачную.
В ту пору дом Буэндиа часто навещала одна женщина --
веселая, задорная, бойкая на язык, она помогала Урсуле по
хозяйству и умела гадать на картах. Урсула поделилась с ней
своей тревогой. Необычайное развитие сына казалось ей чем-то
столь же противоестественным, как поросячий хвост ее
родственника. Женщина залилась неудержимым смехом, он звенел по
всему дому, словно хрустальный колокольчик. "Как раз наоборот,
-- сказала она. -- Он будет счастливым".
Через несколько дней, чтобы подтвердить правильность
своего предсказания, она принесла колоду карт и заперлась с
Хосе Аркадио в кладовой возле кухни. Неторопливо раскладывая
карты на старом верстаке, она болтала о том о сем, пока парень
стоял рядом, не столько заинтересованный всем этим, сколько
утомленный. Вдруг гадалка протянула руку и коснулась его. "Ух
ты!" -- воскликнула она с неподдельным испугом и больше не
могла произнести ни слова.
Хосе Аркадио почувствовал, что кости у него становятся
мягкими, как губка, его охватил изнуряющий страх, он с трудом
сдерживал слезы. Женщина ничем его не поощрила. Но он всю ночь
искал ее, всю ночь чудился ему запах дыма, который исходил от
ее подмышек: этот запах, казалось, впитался в его тело. Ему
хотелось быть все время с ней, хотелось, чтобы она была его
матерью, и чтобы они никогда не выходили из кладовой, и чтобы
она говорила ему "ух ты!", и снова трогала его, и снова
говорила "ух ты!". Наступил день, когда он не смог больше
выносить это мучение и отправился к ней домой. Визит был очень
церемонный и непонятный -- за все время Хосе Аркадио ни разу не
открыл рта. Сейчас он ее не желал. Она казалась ему совсем
непохожей на тот образ, который ее запах вызывал в нем, словно
то была вовсе не она, а кто-то другой. Он выпил кофе и,
совершенно подавленный, ушел домой. Ночью, терзаясь
бессонницей, он снова испытал страстное и грубое томление, но
теперь он желал не ту, что была с ним в кладовой, а ту, которая
вечером сидела перед ним.
Через несколько дней женщина неожиданно позвала Хосе
Аркадио к себе и под предлогом, что хочет научить юношу одному
карточному фокусу, увела его из комнаты, где сидела со своей
матерью, в спальню. Здесь она с такой бесцеремонностью
прикоснулась к нему, что он содрогнулся всем телом, но
почувствовал разочарование и страх, а не наслаждение. Потом
сказала, чтобы он пришел к ней ночью. Хосе Аркадио обещал,
просто желая поскорее вырваться от нее, -- он знал, что не в
силах будет прийти. Однако ночью в своей жаркой постели он
понял, что должен пойти к ней, хоть и не в силах это сделать.
Ощупью одеваясь, он слышал в темноте ровное дыхание брата,
сухой кашель отца в соседней комнате, задыхающееся кудахтанье
кур во дворе, жужжание москитов, барабанный бой своего сердца
-- весь этот беспорядочный шум мира, раньше не привлекавший его
внимания. Потом он вышел на спящую улицу. Он желал всей душой,
чтобы дверь оказалась запертой на щеколду, а не просто
прикрытой, как ему обещали. Но она была не заперта. Он толкнул
ее кончиками пальцев, и петли издали громкий заунывный стон,
который ледяным эхом отозвался у него внутри. Боком, стараясь
не шуметь, он вошел в дом и сразу почувствовал тот запах. Хосе
Аркадио находился еще в первой комнате, где братья женщины
обычно подвешивали на ночь свои гамаки; в каких местах висели
эти гамаки, он не знал и не мог определить в темноте, поэтому
ему предстояло ощупью добраться до двери в спальню, открыть ее
и взять верное направление, чтобы не ошибиться постелью. Он
двинулся вперед и в то же мгновение налетел на изголовье
гамака, который висел ниже, чем он предполагал. Человек, до сих
пор спокойно храпевший, перевернулся во сне на другой бок и
сказал с некоторым разочарованием в голосе: "Была среда". Когда
Хосе Аркадио толкнул дверь спальни, она заскребла по неровному
полу, и с этим ничего нельзя было поделать. Очутившись в
беспросветном мраке, охваченный тоской и смятением, он понял,
что окончательно заблудился. В тесном помещении спали мать, ее
вторая дочь с мужем и двумя детьми и женщина, которая, видимо,
и не ждала его вовсе. Он мог бы искать ее по запаху, но запах
был повсюду, такой же неуловимый и в то же время определенный,
как тот, что теперь он постоянно носил в себе. Хосе Аркадио
долго стоял неподвижно, в ужасе спрашивая себя, как он оказался
в этой пучине беспомощности, и вдруг чья-то рука, вытянутыми
пальцами ощупывающая тьму, наткнулась на его лицо. Он не
удивился, потому что, сам того не ведая, ждал этого
прикосновения, вверился руке и в полнейшем изнеможении позволил
ей довести себя до невидимой кровати, где его раздели и стали
встряхивать, словно мешок с картошкой, ворочать налево и
направо в непроницаемой темноте, в которой он обнаружил у себя
лишние руки и где пахло уже не женщиной, а аммиаком, и когда он
пытался вспомнить ее лицо, перед ним представало лицо Урсулы;
он смутно ощущал, что делает то, что ему уже давно хотелось
делать, хотя он никогда не думал, что сумеет это делать, он сам
не знал, как это делается, не знал, где у него голова, где
руки, где ноги, чья эта голова, чьи ноги, и чувствовал, что
больше не может, и испытывал страстное, оглушающее желание и
убежать, и остаться навсегда в этой отчаянной тишине, в этом
пугающем одиночестве.
Ее звали Пилар Тернера. По воле своих родителей она
приняла участие в великом исходе, завершившемся основанием
Макондо: родители хотели разлучить свою дочь с человеком,
который, когда ей было четырнадцать лет, лишил ее невинности и
все еще продолжал жить с нею, когда ей исполнилось двадцать два
года, но никак не мог решиться узаконить этот союз, потому что
был не из ее селения. Он поклялся, что последует за ней на край
света, но только попозже, когда уладит свои дела; с тех пор она
все ждала его и уже потеряла надежду на встречу, хотя карты то
и дело сулили ей мужчин, самых разных мужчин: высоких и низких,
белокурых и темноволосых, которые должны были прибыть к ней --
кто сушей, кто морем, кто через три дня, кто через три месяца,
кто через три года. Пока она ждала, бедра ее утратили крепость,
груди упругость; она отвыкла от мужских ласк, но сохранила
неприкосновенным безумие своего сердца. Восхищенный новой
чудесной игрушкой, Хосе Аркадио теперь каждую ночь отправлялся
искать ее в лабиринте комнаты. Как-то раз он нашел дверь
запертой и принялся стучать, зная, что, уж если у него достало
смелости стукнуть в первый раз, надо стучать до конца... После
бесконечного ожидания дверь открылась. Днем, валясь с ног от
недосыпания, он втайне наслаждался воспоминаниями о прошедшей
ночи. Но когда Пилар Тернера появлялась в доме Буэндиа,
веселая, безразличная, насмешливая, Хосе Аркадио не приходилось
делать никакого усилия, чтобы скрыть свое волнение, потому что
эта женщина, чей звонкий смех вспугивал бродивших по двору
голубей, не имела ничего общего с той невидимой силой, которая
научила его затаивать дыхание и считать удары своего сердца и
помогла ему понять, отчего мужчины боятся смерти. Он был так
занят своими переживаниями, что даже не сообразил, чему все
радуются, когда его отец и брат потрясли дом сообщением, что им
удалось наконец воздействовать на металлические шкварки и
извлечь из них золото Урсулы.
Они достигли этого после многих дней упорного труда.
Урсула была счастлива и даже возблагодарила Бога за то, что он
изобрел алхимию, жители деревни набились в лабораторию, где их
угощали лепешками с вареньем из гуайявы в честь свершившегося
чуда, а глава семьи Буэндиа показывал им тигель с освобожденным
золотом, и вид при этом у него был такой, будто он сам только
что изобрел это золото. Переходя от одного к другому, он
очутился возле своего старшего сына, который последнее время
почти не появлялся в лаборатории. Он поднес к его глазам
желтоватую сухую золу и спросил: "Ну, как это выглядит?"
Хосе Аркадио правдиво ответил:
-- Как собачье дерьмо.
Отец ударил его по губам тыльной стороной руки, да так
сильно, что изо рта Хосе Аркадио потекла кровь, а из глаз --
слезы. Ночью, ощупью найдя в темноте пузырек с лекарством и
вату, Пилар Тернера приложила к опухоли компресс из арники и
сделала все, чего хотелось Хосе Аркадио, не причинив ему
никаких неудобств, ухитрившись любить и не ушибить. Они
достигли такой степени блаженства, что минуту спустя, сами того
не заметив, впервые за время своих ночных встреч, стали тихо
разговаривать.
-- Я хочу быть только вдвоем с тобой, -- шептал он. -- На
днях я всем все расскажу и покончу с этими прятками.
Пилар Тернера не пыталась отговорить его.
-- Да, хорошо бы, -- согласилась она. -- Если мы будем
одни, мы зажжем лампу, чтобы видеть друг друга, я смогу кричать
что вздумается, и никому до этого не будет дела, а ты сможешь
болтать мне на ухо разные глупости, какие только тебе взбредут
в голову.
Этот разговор, едкая злоба против отца и уверенность в
том, что уж незаконная-то любовь останется ему во всех случаях,
внушили Хосе Аркадио спокойное мужество. Без какой-либо
подготовки он рассказал все брату.
Сначала маленький Аурелиано увидел в похождениях Хосе
