пост, удерживал его более пятнадцати дней и оттуда обратился к
нации с призывом начать всеобщую войну. В другой раз он
проблуждал три месяца по сельве, пытаясь осуществить нелепейший
план -- пройти около тысячи пятисот километров по первозданной
чаще, чтобы открыть военные действия в пригородах самой
столицы. Однажды он очутился меньше чем в двадцати километрах
от Макондо, но передовые отряды правительственных войск
потеснили его и заставили углубиться в горы -- в те места, что
лежали совсем близко от заколдованной поляны, на которой много
лет тому назад его отец обнаружил остов испанского галиона.
Именно в ту пору умерла Виситасьон. Умерла естественной
смертью, как ей и хотелось, ведь ради этого она отказалась от
трона, боясь преждевременно погибнуть от эпидемии бессонницы.
Последняя воля индианки состояла в том, чтобы из сундучка под
ее кроватью вынули деньги, скопленные ею более чем за двадцать
лет службы, и отослали полковнику Аурелиано Буэндиа на
продолжение войны. Но Урсула даже не прикоснулась к этим
деньгам, потому что прошел слух, будто полковник Аурелиано
Буэндиа погиб при высадке на побережье около главного города
провинции. Официальное сообщение о его смерти -- четвертое по
счету за последние два года -- считалось достоверным в течение
почти шести месяцев, так как ни одной вести о полковнике
Аурелиано Буэндиа больше не поступало. И вот, когда Урсула и
Амаранта уже объявили новый траур, хотя сроки предыдущих еще не
истекли, в Макондо пришло потрясающее известие. Полковник
Аурелиано Буэндиа жив, но, по всей видимости, отказался
бороться с правительством своей страны и присоединился к
федералистам, победоносно сражающимся в других республиках
Карибского моря. Он появлялся под чужими именами и с каждым
разом все дальше от родной земли. Позже выяснится, что в то
время он был воодушевлен идеей объединить все федералистские
силы Центральной Америки и свергнуть правительства
консерваторов на всем континенте -- от Аляски до Патагонии.
Первая весточка, полученная Урсулой непосредственно от сына,
пришла через несколько лет после того, как он оставил Макондо,
-- то было измятое письмо с расплывшимися буквами -- его
передавали из рук в руки от самого Сантьяго-де-Куба.
-- Мы навсегда потеряли Аурелиано! -- воскликнула Урсула,
прочитав письмо. -- Если так пойдет и дальше, то через год он
доберется до края света.
Человек, к которому были обращены эти слова и которому
Урсула показала письмо раньше, чем всем остальным, был
генерал-консерватор Хосе Ракель Монкада, после окончания войны
назначенный алькальдом Макондо. "Ах, этот Аурелиано, как жаль,
что он не консерватор", -- заметил генерал Монкада. Он
действительно восхищался полковником Аурелиано Буэндиа. Как
многие штатские люди из партии консерваторов, Хосе Ракель
Монкада, защищая партийные интересы, принял участие в войне и
на полях сражения получил звание генерала, хотя у него не было
ни малейшей склонности к военной службе. И даже больше того --
генерал Монкада, подобно многим из его сотоварищей по партии,
был убежденным противником военщины. Считал военных
беспринципными лодырями, интриганами и карьеристами, которые
нападают на мирных граждан, чтобы половить рыбку в мутной воде.
Умный, приятный, жизнерадостный, любитель вкусно поесть и
фанатичный приверженец петушиных боев, генерал Хосе Ракель
Монкада был одно время самым опасным противником полковника
Аурелиано Буэндиа. Ему удалось завоевать авторитет среди
свежеиспеченных военных и в обширном районе побережья. Однажды,
когда стратегические соображения вынудили его сдать какую-то
крепость войскам полковника Аурелиано Буэндиа, он оставил ему,
уходя, два письма. В одном, более пространном, генерал
предлагал организовать совместную кампанию за гуманные методы
ведения войны. Другое письмо было адресовано супруге генерала,
которая жила на территории, занятой повстанцами, и в
приложенной записке генерал просил передать его по назначению.
С тех пор даже в самые кровавые периоды войны оба командующих
заключали перемирия для обмена пленными. Генерал Монкада
использовал эти паузы, насыщенные каким-то праздничным духом,
для того, чтобы учить полковника Аурелиано Буэндиа игре в
шахматы. Они стали большими друзьями. И даже подумывали о
возможности согласовать действия простых людей в обеих партиях
и таким образом уничтожить влияние военщины и профессиональных
политиков и установить гуманный строй, в котором найдет
применение все лучшее из доктрины каждой партии. Когда война
кончилась, полковник Аурелиано Буэндиа скрылся в извилистых
ущельях нескончаемой диверсионной деятельности, а генерал
Монкада был назначен коррехидором Макондо. Он снова надел
штатское платье, заменил солдат безоружными полицейскими,
обязал уважать законы об амнистии и оказал помощь семьям
некоторых либералов, погибших в бою. Он же добился объявления
Макондо центром муниципального округа и, превратившись из
коррехидора в алькальда, наладил в городе такую спокойную
жизнь, что о войне стали вспоминать как о далеком бессмысленном
кошмаре. Вконец изнуренный приступами болезни печени, падре
Никанор был заменен падре Коронелем, ветераном первой
федералистской войны, в Макондо его прозвали Ворчуном. Бруно
Креспи, который женился на Ампаро Москоте и чей магазин игрушек
процветал по-прежнему, выстроил в городе театр, и театральные
труппы Испании включили Макондо в маршруты своих гастролей.
Театр представлял собой обширное помещение без крыши, в нем
были деревянные скамьи и бархатный занавес с изображением
греческих масок; билеты продавались в трех сделанных в виде
львиных голов кассах -- через широко разинутые пасти. Тогда же
привели в порядок школьное здание. Школу возглавил присланный
из одного городка долины старый учитель дон Мельчор Эскалона:
ленивых учеников он заставлял ползать на коленях по мощенному
булыжником двору, а болтливых -- есть жгучий индийский перец, и
все это -- с одобрения родителей. Аурелиано Второй и Хосе
Аркадио Второй, своенравные близнецы Санта Софии де ла Пьедад,
одними из первых уселись в классной комнате со своими
грифельными досками, мелками и алюминиевыми кружечками,
помеченными их именами; Ремедиос, которая унаследовала красоту
своей матери, уже начинала приобретать известность под именем
Ремедиос Прекрасной. Несмотря на годы, наслоившиеся друг на
друга трауры и многочисленные заботы, Урсула все еще не
поддавалась старости. При помощи Санта Софии де ла Пьедад она
сообщила новый размах производству кондитерских изделий -- не
только восстановила состояние, потраченное сыном на войну, но
еще набила чистым золотом несколько высушенных тыкв и спрятала
их в спальне. "Пока Бог не лишит меня жизни, -- частенько
говорила она, -- в этом сумасшедшем доме денег всегда будет
вдоволь". Так обстояли дела, когда Аурелиано Хосе дезертировал
из федералистских войск в Никарагуа, нанялся матросом на
немецкое судно и появился дома на кухне -- большой и крепкий,
как лошадь, смуглый и длинноволосый, как индеец, -- с тайным
решением в душе жениться на Амаранте.
Когда Амаранта увидела его, она сразу поняла, зачем он
вернулся, хотя он еще ничего ей не сказал. За столом они не
осмеливались смотреть друг на друга. Но через две недели после
своего возвращения Аурелиано Хосе в присутствии Урсулы, глядя
прямо в глаза Амаранте, сказал: "Я все время думал о тебе".
Амаранта его избегала. Старалась с ним не встречаться и не
разлучалась с Ремедиос Прекрасной. Как-то раз Аурелиано Хосе
спросил Амаранту, до каких пор она собирается носить на руке
черную повязку. Амаранта поняла слова племянника как намек на
ее девственность, покраснела и сама на себя за это
рассердилась. С тех пор как Аурелиано Хосе вернулся, она стала
запирать на щеколду дверь своей спальни, но потом, слыша ночь
за ночью, что он спокойно храпит в соседней комнате, забыла об
этой предосторожности. Однажды под утро, почти через два месяца
после его приезда, Амаранта услышала, что он вошел в ее
спальню. И тогда, вместо того, чтобы убежать или крикнуть, она
замерла, испытывая сладостное успокоение. Она почувствовала,
что он скользнул под сетку от москитов, как делал это, будучи
ребенком, как делал это с незапамятных времен, и тело ее
покрылось холодным потом, а зубы неудержимо застучали, когда
она обнаружила, что он совершенно голый. "Уходи, -- прошептала
она, задыхаясь от жгучего любопытства. -- Уходи, или я
закричу". Но теперь Аурелиано Хосе знал, что нужно делать, ведь
он был уже не ребенком, а животным из казармы. С этой ночи
возобновились их безрезультатные сражения, продолжавшиеся до
самого утра. "Я твоя тетка, -- шептала, задыхаясь, Амаранта. --
Почти что твоя мать, и не только по летам, разве что вот грудью
тебя не кормила". На заре Аурелиано Хосе уходил, чтобы ночью
прийти снова, и, видя незапертую дверь, с каждым разом
возбуждался все больше. Ведь он так никогда и не переставал
желать Амаранты. Он встречал ее в темных спальнях покоренных
городов, особенно в самых гнусных спальнях; ее образ вставал
перед ним в душном запахе крови, запекшейся на повязках
раненых, в мгновенном ужасе перед смертельной опасностью --
всегда и повсюду. Он бежал из дома, пытаясь уничтожить память о
ней с помощью расстояния и той дурманящей жестокости, которую
его товарищи по оружию называли бесстрашием, но чем больше
марал он ее образ в дерьме войны, тем больше война напоминала
ему об Амаранте. Так он и мучился в изгнании, ища смерти, чтобы
в ней найти избавление от Амаранты, пока однажды не услышал
старый анекдот про то, как один человек женился на собственной
тетке, которая приходилась ему еще и двоюродной сестрой, и сын
его оказался самому себе дедушкой.
-- Разве можно жениться на родной тетке? -- спросил
удивленный Аурелиано Хосе.
-- Не только на тетке, -- ответил ему один из солдат. --
Ведь ради чего воюем мы против попов? Чтобы каждый мог жениться
хоть на собственной матери.
Через две недели после этого разговора Аурелиано Хосе
дезертировал. Амаранта показалась ему более поблекшей, чем он
ее помнил, более печальной и сдержанной, приближающейся уже к
последней грани зрелости, но пылкой, как никогда в темноте
спальни, как никогда возбуждающей в своей воинственной обороне.
"Ты животное, -- говорила загнанная его преследованиями
Амаранта. -- Разве ты не знаешь, что жениться на тетке можно
только с разрешения папы римского?" Аурелиано Хосе обещал
отправиться в Рим, проползти на коленях через всю Европу и
поцеловать туфлю его святейшества, лишь бы Амаранта опустила
свои подъемные мосты.
-- Дело не только в разрешении, -- отбивалась Амаранта.
-- Ведь от этого дети рождаются со свиными хвостами.
Аурелиано Хосе был глух к любым ее доводам.
-- Да пусть хоть крокодилы родятся, -- умолял он.
Однажды на заре, побежденный муками неудовлетворенного
желания, он отправился в заведение Катарино. Там он нашел
дешевую ласковую женщину с обвисшими грудями, на время
успокоившую его страдания. Теперь он пытался одолеть Амаранту
напускным презрением. Проходя по галерее, где она строчила на
швейной машине, с которой управлялась удивительно ловко, он не
удостаивал ее ни одним словом. Амаранта почувствовала, будто у
нее гора с плеч свалилась, и вдруг, сама так и не поняв отчего,
