расстрелять, она каждый день поднималась в три часа утра. Сидя
в темноте спальни на кровати, содрогавшейся от храпа Хосе
Аркадио, она следила в щель приоткрытого окна за кладбищенской
стеной. Она ждала всю неделю с тем тайным упорством, с каким в
свое время ждала писем от Пьетро Креспи. "Здесь они его не
станут расстреливать, -- говорил ей Хосе Аркадио. -- Его
расстреляют поздней ночью в казарме, чтобы не узнали, кто
стрелял, и закопают там же". Ребека продолжала ждать. "Такие
бесстыжие гады расстреляют его здесь", -- отвечала она. И была
настолько уверена в этом, что даже обдумала, как ей приоткрыть
дверь, чтобы помахать смертнику рукой на прощание. "Да не
поведут его по улице под охраной только шести запуганных
солдат, -- настаивал Хосе Аркадио. -- Они ведь знают, что народ
готов на все". Глухая к доводам мужа, Ребека продолжала
сторожить у окна.
-- Вот увидишь, какие они бесстыжие гады, -- твердила
она.
Во вторник, в пять часов утра, когда Хосе Аркадио кончил
пить кофе и спустил собак, Ребека вдруг закрыла окно и
схватилась за спинку кровати, чтобы не упасть. "Ведут, --
выдохнула она. -- Какой он красивый". Хосе Аркадио поглядел в
окно и, охваченный внезапной дрожью, увидел в бледном свете
занимающейся зари брата, на нем были брюки, которые в юности
носил Хосе Аркадио. Он уже стоял возле стены, стоял
подбоченившись, горящие нарывы под мышками мешали ему опустить
руки. "Столько маяться, -- бормотал полковник Аурелиано
Буэндиа. -- Столько мучиться, и все для того, чтобы шесть
ублюдков убили тебя, и ты ничего не можешь поделать". Он все
повторял и повторял эти слова, а капитан Роке Мясник, приняв
его ярость за пыл благочестия, решил, что он молится, и был
тронут. Когда солдаты подняли винтовки, ярость полковника
Аурелиано Буэндиа материализовалась в какую-то липкую и горькую
субстанцию, от которой у него омертвел язык и закрылись глаза.
Алюминиевый блеск рассвета вдруг исчез, и он снова увидел себя
ребенком в коротких штанишках и с бантом на шее, увидел, как
отец вводит его ясным вечером в цыганский шатер, увидел лед.
Когда раздался крик, полковник Аурелиано Буэндиа решил, что это
последняя команда солдатам. С лихорадочным любопытством он
открыл глаза, ожидая, что взгляд его встретит нисходящие
траектории пуль, он обнаружил только капитана Роке Мясника,
который стоял, подняв руки вверх, и Хосе Аркадио, перебегающего
улицу со своим страшным, готовым выстрелить охотничьим ружьем.
-- Не стреляйте, -- сказал капитан, обращаясь к Хосе
Аркадио. -- Вы ниспосланы мне Божественным Провидением.
И тут началась еще одна война. Капитан Роке Мясник и шесть
солдат ушли с полковником Аурелиано Буэндиа освобождать
революционного генерала Викторио Медину, приговоренного к
смерти в Риоаче. Думая выиграть время, решили перевалить через
горный хребет тем путем, по которому шел Хосе Аркадио Буэндиа,
когда ему предстояло основать Макондо, но не миновало и недели,
а они уже поняли, что это неосуществимая затея. В конце концов
им пришлось пробираться опасными местами, по горным отрогам,
хотя патроны у них были наперечет -- только те, которые солдаты
получили для казни. Вблизи городов они разбивали лагерь, и
кто-нибудь, переодевшись, прогуливался среди бела дня по
улицам, держа в руке золотую рыбку, и устанавливал связи с
притаившимися либералами, которые поутру отправлялись на охоту,
чтобы не вернуться обратно. Когда с перевала они наконец
увидели Риоачу, генерал Викторио Медина уже был расстрелян.
Приверженцы полковника Аурелиано Буэндиа провозгласили его
командующим революционными силами побережья Карибского моря, в
чине генерала. Он дал согласие занять пост, но отказался от
генеральского звания и пообещал сам себе не принимать этого
чина до тех пор, пока не будет свергнуто правительство
консерваторов. За три месяца удалось поставить под ружье более
тысячи человек, но почти все они были убиты. Те, кто уцелел,
перебрались через восточную границу. Позже стало известно, что
они отплыли с Антильских островов и снова вернулись на родину,
высадившись на мыс Кабо-де-ла-Вела; сразу вслед за этим во все
концы страны было передано по телеграфу ликующее сообщение
правительства о смерти полковника Аурелиано Буэндиа. А еще
через два дня длинная телеграмма, которая почти нагнала
предыдущую, принесла весть о новом восстании на равнинах юга.
Так зародилась легенда о вездесущности полковника Аурелиано
Буэндиа. В одно и то же время поступали самые противоречивые
сообщения: полковник одержал победу в Вильянуэве, потерпел
поражение в Гуакамайяле, съеден индейцами племени мотилонес,
умер в одном из селений долины, снова поднял восстание в
Урумите. Вожди либеральной партии, которые в ту пору вели
переговоры о допущении либералов в парламент, заявили, что он
авантюрист и не представляет их партии. Правительство зачислило
его в разбойники и оценило его голову в пять тысяч песо. После
шестнадцати поражений полковник Аурелиано Буэндиа вышел из
Гуахиры, имея под своим командованием две тысячи хорошо
вооруженных индейцев, и атаковал Риоачу; захваченный врасплох
гарнизон бежал из города. Полковник Аурелиано Буэндиа
расположил в Риоаче свою штаб-квартиру и объявил всенародную
войну против консерваторов. В первом официальном отклике,
который он получил от правительства, ему угрожали расстрелять
через сорок восемь часов полковника Геринельдо Маркеса, если
войска повстанцев не отойдут к восточной границе. У полковника
Роке Мясника, ставшего к тому времени начальником штаба, был
довольно унылый вид, когда он вручал телеграмму своему
командующему, но тот прочел ее с неожиданной радостью.
-- Замечательно! -- воскликнул он. -- У нас в Макондо уже
есть телеграф!
Ответ полковника Аурелиано Буэндиа был категоричен. Через
три месяца он рассчитывает перенести свою штаб-квартиру в
Макондо. Если он не застанет в живых полковника Геринельдо
Маркеса, то расстреляет без суда и следствия в первую очередь
всех генералов, а затем и всех офицеров, которые окажутся в
этот момент в плену, и отдаст приказ своим подчиненным, чтобы
они поступали так же до самого конца войны. Три месяца спустя,
когда победоносные войска полковника Аурелиано Буэндиа вступили
в Макондо, первым человеком, обнявшим его на дороге в долину,
был полковник Геринельдо Маркес.
Дом Буэндиа был битком набит детьми. Урсула забрала к себе
Санта Софию де ла Пьедад с ее старшей дочерью и парой
мальчиков-близнецов, родившихся через пять месяцев после
расстрела Аркадио. Вопреки его последней воле, она дала девочке
имя Ремедиос. "Я уверена, что Аркадио это и хотел сказать, --
заявила она в свое оправдание. -- Мы не назовем ее Урсулой, с
таким именем у нее будет очень тяжелая жизнь". Близнецов она
окрестила Хосе Аркадио Второй и Аурелиано Второй. Амаранта
взяла всех на свое попечение. Поставила деревянные стульчики в
гостиной и, собрав еще соседских детей, устроила там что-то
вроде приюта для малолетних. Когда под хлопанье ракет и звон
колоколов полковник Аурелиано Буэндиа вступил в город, у входа
в родной дом его приветствовал детский хор. Аурелиано Хосе,
высокий, как его дед, и облаченный в форму офицера
революционных войск, по всем правилам отдал ему честь.
Не все новости были хорошими. Через год после того, как
полковник Аурелиано Буэндиа бежал от расстрела, Хосе Аркадио и
Ребека перешли жить в дом, построенный Аркадио. Никто так и не
узнал, что Хосе Аркадио спас жизнь полковнику. Новый дом,
расположенный на лучшем месте городской площади, в тени
миндального дерева, которое облюбовали под свои гнезда три
птичьих семейства, имел парадный вход и четыре окна. Здесь
супруги и устроили свой гостеприимный очаг. Прежние подружки
Ребеки, и среди них четыре сестры Москоте -- до сих пор все еще
девицы, -- перенесли сюда свои собрания за пяльцами, прерванные
несколько лет тому назад в галерее с бегониями. Хосе Аркадио
продолжал пользоваться захваченными землями, правительство
консерваторов утвердило его во владении ими. Вечерами можно
было видеть, как он возвращается домой верхом на лошади со
сворой злобных собак, двустволкой и притороченной к седлу
связкой кроликов. В один сентябрьский день надвигавшаяся гроза
вынудила его вернуться раньше, чем обычно. Поздоровавшись в
столовой с Ребекой, он привязал во дворе собак, снес кроликов
на кухню, чтоб позже засолить их, и отправился в спальню
переодеться. Впоследствии Ребека уверяла, что, когда муж вошел
туда, она мылась в купальне и ничего не знает. Ее версия
казалась сомнительной, но никто не мог придумать другой, более
правдоподобной, -- объяснить, зачем понадобилось Ребеке убивать
человека, сделавшего ее счастливой. Это была, пожалуй,
единственная тайна в Макондо, так и оставшаяся нераскрытой. Как
только Хосе Аркадио затворил за собой дверь спальни, в доме
прогремел пистолетный выстрел. Из-под двери показалась струйка
крови, пересекла гостиную, вытекла на улицу и двинулась вперед
по неровным тротуарам, спускаясь по ступенькам, поднимаясь на
приступки, пробежала вдоль всей улицы Турков, взяла направо,
потом налево, свернула под прямым углом к дому Буэндиа,
протиснулась под закрытой дверью, обогнула гостиную, прижимаясь
к стенам, чтобы не запачкать ковры, прошла через вторую
гостиную, в столовой описала кривую возле обеденного стола,
зазмеилась по галерее с бегониями, пробежала, незамеченная, под
стулом Амаранты, которая учила арифметике Аурелиано Хосе,
протекла по кладовой и появилась в кухне, где Урсула, замешивая
тесто для хлеба, готовилась разбить тридцать шестое яйцо.
-- Пресвятая Богородица! -- вскрикнула Урсула.
И пошла по струйке крови в обратном направлении, чтобы
узнать, откуда она появилась: пересекла кладовую, прошла через
галерею с бегониями, где Аурелиано Хосе распевал, что три плюс
три будет шесть, а шесть плюс три будет девять, пересекла
столовую и гостиные и отправилась по улице все прямо и прямо,
потом повернула за угол направо, а затем налево и вышла на
улицу Турков; так и не заметив, что идет по городу в переднике
и шлепанцах, она очутилась на городской площади, вошла в дом,
где никогда раньше не бывала, толкнула дверь спальни, и от
запаха жженого пороха у нее сперло дыхание, и она увидела сына,
лежавшего на полу ничком поверх сапог -- он уже успел их снять,
-- и увидела, что струйка крови, которая уже перестала течь,
брала начало в его правом ухе. На теле Хосе Аркадио не
обнаружили ни одной раны и не смогли установить, из какого
оружия он убит. Также невозможно оказалось избавить труп от
резкого порохового запаха, хотя его обмыли три раза мочалкой с
мылом, потом протерли -- сначала солью с уксусом, затем золой и
лимонным соком, потом положили в бочку с жавелем и оставили там
на шесть часов. Его столько терли, что причудливые узоры
татуировки заметно побледнели. Когда надумали прибегнуть к
крайнему средству -- приправить его перцем, тмином и лавровым
листом и варить целый день на слабом огне, тело уже начало
разлагаться и пришлось поспешить с похоронами. Покойника
герметически закрыли в специальном гробу в два метра и тридцать
сантиметров длиной и метр десять сантимеров шириной,
укрепленном изнутри железными пластинками и завинченном
стальными болтами, но, несмотря на это, запах пороха слышался
на всех улицах, по которым двигалась похоронная процессия.
