Падре Никанор со вздувшейся, твердой, как барабан, печенью
благословил усопшего, не сходя с кровати. Позже могилу обложили
несколькими слоями кирпичей и засыпали все промежутки золой,
опилками и негашеной известью, но от кладбища еще много лет
разило порохом, пока инженеры банановой компании не покрыли
могильный холм железобетонным панцирем. Как только вынесли
гроб, Ребека заперла двери дома и погребла себя заживо,
одевшись толстой броней презрения ко всему миру, которую не
удалось пробить ни одному земному соблазну. Она вышла на улицу
лишь однажды, уже совсем старухой, в туфлях цвета старого
серебра и шляпке, украшенной крошечными цветочками. Это
случилось в то время, когда в Макондо появился Вечный Жид и
навлек на город такую жару, что птицы врывались в комнаты
сквозь проволочные сетки на окнах и падали мертвыми на пол.
Последний раз Ребеку видели в живых в ту ночь, когда она метким
выстрелом убила вора, пытавшегося взломать двери ее дома. И
затем уже никто, кроме Архениды, ее служанки и наперсницы, с
ней не встречался. Одно время поговаривали, что Ребека пишет
послания епископу, которого считает своим двоюродным братом, но
не слышно было, чтобы она получала на них ответы. И город забыл
о ней.
Хотя возвращение полковника Аурелиано Буэндиа было
триумфальным, он не обольщался видимым благополучием.
Правительственные войска покидали крепости, не сопротивляясь, и
это создавало у населения, симпатизировавшего либералам,
иллюзию победы, которой его не следовало лишать, однако
повстанцы знали правду, и лучше, чем кто-либо, знал ее
полковник Аурелиано Буэндиа. Под командой у него было более
пяти тысяч солдат, он держал в своей власти два прибрежных
штата, но понимал, что отрезан от всей остальной страны, прижат
к морю и оказался в весьма неопределенном политическом
положении, ведь недаром, когда он распорядился восстановить
церковную колокольню, разрушенную артиллерией правительственных
войск, больной падре Никанор заметил со своего ложа: "Что за
нелепость -- защитники Христовой веры разрушают храм, а масоны
приказывают его отстроить". В поисках спасительной лазейки
полковник Аурелиано Буэндиа проводил целые часы на телеграфе,
совещаясь с командирами других повстанческих группировок, и
каждый раз покидал телеграфную контору, все более убежденный в
том, что война зашла в тупик. О любом успехе повстанцев тотчас
же торжественно оповещали народ, но полковник Аурелиано Буэндиа
измерял на картах истинный масштаб этих побед и убеждался, что
его славное войско углубляется в сельву и, обороняясь от
малярии и москитов, двигается в направлении, обратном тому, в
котором следовало бы наступать. "Мы теряем время, -- жаловался
он своим офицерам. -- И будем терять его, пока эти кретины из
партии вымаливают себе местечко в конгрecce". Бессонными
ночами, лежа на спине в гамаке, подвешенном в той же комнате,
где он недавно ждал расстрела, полковник Аурелиано Буэндиа
представлял себе этих одетых в черное законников -- как они
выходят из президентского дворца в ледяной холод раннего утра,
подминают до ушей воротники, потирают руки, шушукаются и
скрываются в мрачных ночных кафе, чтобы обсудить, что хотел в
действительности сказать президент, когда сказал "да", или что
он хотел сказать, когда сказал "нет", и даже погадать о том,
что думал президент, когда сказал совершенно противоположное
тому, что думал, а тем временем он, полковник Аурелиано
Буэндиа, при тридцати пяти градусах жары отгоняет от себя
москитов и чувствует, как неумолимо приближается тот страшный
рассвет, с наступлением которого он должен будет дать своим
войскам приказ броситься в море.
В одну такую полную сомнений ночь, услышав голос Пилар
Тернеры, распевавшей во дворе с солдатами, он попросил ее
погадать. "Береги рот, -- вот все, что Пилар Тернере удалось
выведать у карт после того, как она трижды разложила и снова
собрала их. -- Не понимаю, что это значит, но предупреждение
очень ясное -- береги рот". Через два дня кто-то дал одному из
ординарцев чашку кофе без сахара, тот передал ее другому
ординарцу, другой третьему, пока, переходя из рук в руки, она
не очутилась в кабинете полковника Аурелиано Буэндиа. Полковник
кофе не просил, но, раз уже его принесли, взял и выпил. Кофе
содержало дозу яда, достаточную, чтобы убить лошадь. Когда
полковника Буэндиа доставили домой, его затвердевшие мышцы были
сведены судорогой, язык вывалился изо рта. Урсула отвоевала
сына у смерти. Очистив ему желудок рвотным, она завернула его в
нагретые плюшевые одеяла и два дня кормила яичными желтками,
пока измученное тело не приобрело нормальную температуру. На
четвертый день полковник был вне опасности. По настоянию Урсулы
и офицеров он, вопреки своему желанию, пролежал в постели еще
целую неделю. Только в эти дни узнал он, что его стихи не были
сожжены. "Мне не хотелось спешить, -- объяснила Урсула. --
Когда в тот вечер я пошла разжигать печь, я сказала себе: лучше
повременить, пока не принесли его мертвым". В тумане
выздоровления, окруженный запылившимися куклами Ремедиос,
полковник Аурелиано Буэндиа перечитал свои рукописи и вспомнил
все решающие моменты своей жизни. Он снова стал писать стихи.
За долгие часы болезни, отрешенный ею от превратностей зашедшей
в тупик войны, он разложил на составные части и зарифмовал
опыт, приобретенный им в игре со смертью. И тогда мысли его
приобретали такую ясность, что он смог читать их слева направо
и наоборот. Как-то вечером он спросил полковника Геринельдо
Маркеса:
-- Скажи мне, друг, за что ты сражаешься?
-- За то, за что я и должен, дружище, -- ответил
полковник Геринельдо Маркес, -- за великую партию либералов.
-- Счастливый ты, что знаешь. А я вот только теперь
разобрался, что сражаюсь из-за своей гордыни.
-- Это плохо, -- заметил полковник Геринельдо Маркес.
Его беспокойство позабавило полковника Аурелиано Буэндиа.
-- Конечно, -- сказал он. -- Но все же лучше, чем не
знать, за что сражаешься. -- Он посмотрел товарищу в глаза,
улыбнулся и прибавил: -- Или сражаться, как ты, за что-то, что
ничего ни для кого не значит.
Раньше гордость не позволяла ему искать союза с
повстанческими отрядами во внутренних областях страны до тех
пор, пока вожди либеральной партии не откажутся публично от
своего заявления, что он разбойник. А ведь полковник Аурелиано
Буэндиа знал: стоит ему поступиться самолюбием -- и порочный
круг, по которому движется война, будет разорван. Болезнь
предоставила ему возможность поразмыслить. Oн уговорил Урсулу
отдать ему ее солидные сбережения и остатки дедовского золота
из заветного сундучка, назначил полковника Геринельдо Маркеса
гражданским и военным правителем Макондо и отбыл из города
устанавливать связи с повстанцами внутри страны.
Полковник Геринельдо Маркес не только был самым доверенным
лицом полковника Аурелиано Буэндиа, в доме Урсулы его принимали
как члена семьи. Мягкий, застенчивый, от природы деликатный, он
тем не менее больше чувствовал себя на месте в бою, чем в
кабинете правителя. Политическим советникам ничего не стоило
сбить его с толку и завести в лабиринты теории. Но зато он
сумел создать в Макондо ту атмосферу деревенской тишины и
спокойствия, в которой полковник Аурелиано Буэндиа мечтал
умереть на старости лет, занимаясь изготовлением золотых рыбок.
Несмотря на то, что полковник Геринельдо Маркес жил у своих
родителей, он два-три раза в неделю обедал в доме Урсулы. Он не
по возрасту рано обучил Аурелиано Хосе обращению с оружием и
военному делу и с разрешения Урсулы поселил юношу на несколько
месяцев в казарме, чтобы сделать из него мужчину. За много лет
до этого, будучи почти ребенком, Геринельдо Маркес признался
Амаранте в любви. Но она была так увлечена своей неразделенной
страстью к Пьетро Креспи, что лишь посмеялась над ним.
Геринельдо Маркес решил ждать. Как-то раз, еще находясь в
тюрьме, он послал Амаранте записку с просьбой вышить на дюжине
батистовых платков инициалы его отца. К записке он приложил
деньги. Через неделю Амаранта принесла ему в тюрьму готовые
платки вместе с деньгами, и они долго беседовали, вспоминая
прошлое. "Когда я выйду отсюда, я женюсь на тебе", -- сказал ей
Геринельдо Маркес при расставании. Амаранта засмеялась, но,
обучая детей читать, думала с тех пор о нем, и ей захотелось
воскресить в себе ради него ту юную страсть, которую она
испытывала к Пьетро Креспи. По субботам, в день свиданий с
арестованными, она заходила к родным Геринельдо Маркеса и
вместе с ним шла в тюрьму. В одну из таких суббот Урсула
застала дочь на кухне -- Амаранта ждала, когда испекутся
бисквиты, чтобы отобрать самые лучшие и завернуть в специально
для этого вышитую салфетку. Урсула была очень удивлена.
-- Иди за него замуж, -- посоветовала она. -- Вряд ли
тебе еще раз встретится такой человек.
Амаранта сделала презрительную мину.
-- Очень нужно мне гоняться за мужчинами, -- ответила
она. -- Я несу Геринельдо бисквиты, потому что жалею его, ведь
рано или поздно он будет расстрелян.
Она сказала о расстреле, сама в него не веря, но как раз в
эту пору правительство публично заявило, что казнит полковника
Геринельдо Маркеса, если мятежные войска не сдадут Риоачу.
Свидания с заключенным были отменены. Амаранта скрылась в
спальню и обливалась слезами, угнетенная сознанием вины,
напоминающей то чувство, что мучило ее, когда умерла Ремедиос:
казалось, ее безответственные слова второй раз накликали
смерть. Мать утешила ее, заверила, что полковник Аурелиано
Буэндиа обязательно придумает, как помешать расстрелу, и
пообещала: вот кончится война, и она сама позаботится о том,
чтобы заманить Геринельдо. Урсула выполнила свое обещание
раньше назначенного срока. Когда Геринельдо Маркес снова пришел
к ним, облеченный высоким зеванием гражданского и военного
правителя, она встретила его как родного сына, окружила тонкой
лестью, стараясь удержать в доме, и возносила к небу горячие
мольбы: пусть он вспомнит о своем намерении взять Амаранту в
жены. Просьбы Урсулы, по-видимому, были услышаны. В те дни,
когда полковник Геринельдо Маркес приходил в дом Буэндиа
обедать, он оставался потом в галерее с бегониями -- играть в
шашки с Амарантой. Урсула приносила им кофе и бисквиты, а сама
смотрела, чтобы дети не нарушали их уединения. Амаранта
усиленно пыталась раздуть в своем сердце покрытые пеплом
забвения угли сжигавшей ее в юности страсти. С волнением,
которое что ни день становилось все более невыносимым, она
ждала теперь появления полковника Геринельдо Маркеса за
обеденным столом и вечерней партии в шашки. В обществе этого
воина с грустным, поэтическим именем (*13), пальцы котоporo
неприметно дрожали, передвигая шашки, время летело словно на
крыльях. Но в этот день, когда полковник Геринельдо Маркес
снова попросил Амаранту стать его женой, она опять отказала
ему.
-- Я ни за кого не пойду, -- сказала Амаранта, -- тем
более за тебя. Ты так любишь Аурелиано, что готов жениться на
мне только потому, что не можешь жениться на нем.
Полковник Геринельдо Маркес был человеком терпеливым. "Я
подожду, -- сказал он. -- Рано или поздно я тебя уговорю". И
продолжал посещать дом. Запершись в своей комнате, подавляя
тайный стон, Амаранта затыкала уши пальцами, чтобы не слышать
голоса претендента на ее руку, рассказывающего Урсуле последние
