зазрения совести, принимая их как должное. Он мне нравился, мне было
приятно проводить с ним время, не более того. Я уже не помню, какими
репликами мы перебрасывались в пустой аудитории, но, полагаю, он заме-
тил, что со мной неладно, подошел; не помню я и мизансцены, закончившей-
ся поцелуями; полупьяное восприятие мое обостряло непривычный вкус чужих
губ, химию чужого существа; я никогда прежде не целовалась ни с кем, и
по сравнению с прочими студентками была, несомненно, отстающей в разви-
тии в этом плане - по сравнению с замужними девчонками и с девицами,
имеющими любовников или возлюбленных. Мы целовались довольно долго, а
потом покинули аудиторию, спустились по мраморной лестнице, вышли в уз-
кий прямоугольник внутреннего дворика, непосещаемый и недоступный взору
колодец, целовались и курили во дворике, потом бродили по городу, пере-
ходя из сада в сад, гуляли по набережным, ели мороженое в мороженицах,
даже выпили по бокалу шампанского; наконец, вышли и на Фонтанку. Так на-
чался мой первый роман (жаль, что не последний), в котором, как мне те-
перь понятно, я искала выхода из внутреннего тупика; большинство людей
поступают подобным образом сознательно или бессознательно, погружаясь в
невольную ложь истово и нелепо; добром это обычно ни для кого не конча-
ется, как всякая подмена, как всякие труды фальшивомонетчиков. Люди
смирные, способные терпеть, уважающие жизнь в итоге женятся и выходят
замуж и, вглядываясь друг в друга, постепенно привыкая и исполняясь бла-
годарности, более или менее тихо, мирно и благообразно живут вместе до
конца дней своих. Нетерпеливые натуры, существа страстные, создания,
склонные к поискам идеала (да, да, вот именно: к идиотским поискам ду-
рацкого идеала, причем материализованного!) или сверхчувствительные к
фальши, особенно к чужой, обречены на ссоры, разрывы, разводы, драмы,
трагедии, нужное подчеркнуть. Я относилась, разумеется, к нетерпеливым;
стало быть, судьба моя была предрешена. Но в тот вечер я явилась в квар-
тиру Хозяина, радуясь, чувствуя себя защищенной, в полном дурмане, при
всех козырях, под всеми парусами.
- А вот и Ленхен, - сказал, открывая мне, Хозяин, - под всеми паруса-
ми.
- Я видела в отдалении Эммери и Камедиарова, - сказала я. - Они сей-
час подойдут.
- Не закрывай дверь, - сказал Хозяин и побежал вверх по лестнице.
Я осталась в вестибюле. Мне хотелось причесаться и напудрить горящие
щеки.
Под лестницей висела в пространстве плащ-палатка, защитный крылатый
плащ, чей капюшон касался изнанки лестничной ступени, а полы доходили до
полу. Я зашла в закуток за плащом и посмотрела в зеркальце - нет ли на
губах моих следов от наших неумелых поцелуев.
Дверь скрипнула, появились Эммери и Камедиаров, они меня не видели, а
я хорошо слышала их. Наверху Хозяин играл на фисгармонии, Сандро подпе-
вал, оба они смеялись; неожиданным козлетоном подпел Николай Николаевич.
- Уж не думаете ли вы, - тихо и раздельно произнес Камедиаров, - что
я буду изощряться, воздействуя на альфа-ритм его мозга, вызывая у него
остановку сердца или остановку дыхания? Транспортируя его в другое изме-
рение? За кого вы меня принимаете? За фокусника балаганного? За иллюзио-
ниста из провинциального шапито? Я правила игры знаю. Все будет по-зем-
ному, просто, тихо, в традициях местных широт. Сначала доведу до его
сведения, что его любимица медхен Ленхен - за кого он ее держит? Кем
считает? Дочерью? Вечной женственности ипостасью? Беззащитным ребенком?
Родной душой? Кстати, внешне она несколько напоминает его юношескую пас-
сию, вы в курсе? - что эта самая Ленхен вломилась в его тайник, читала
его письма, да еще и стащила их и на место не положила.
- Пока.
- Да, пока; стало быть, сейчас момент подходящий и есть. Что она все
про всех знает и нагло изображает неведение, что она шантажировала Шин-
шиллу. Это его заденет сильно, не может не задеть, он отвлечется, забу-
дется, потеряет бдительность, скорость реакции, способность предвидеть,
- хотя бы на время. Все как по нотам. А потом на него донос напишут сос-
луживцы, он ведь у нас правдолюбец, человек на все времена, болтает что
попало, проблем никаких; да и Леснин словечко замолвит в должной инстан-
ции. И поедет наш Хозяин тривиальным образом на лесоповал. В ватнике. А
с его сердцем и с его идеализмом долго он там не промыкается. Умрет в
лагерной больнице. Или блатные прикончат. И никаких чудес, о Эммери, ни
молний, ни громов, ни яду, ни прочих пошлостей.
- То есть как раз сплошная пошлость.
- Эй! - крикнул сверху Сандро. - Куда вы там все запропастились?
Эммери и Камедиаров поднялись по лестнице в комнату, а я на цыпочках,
тише мыши, проскользнула за ними на кухню. Тут раздался звонок в дверь;
пришел Леснин.
Сердце у меня колотилось, как после бега взапуски, тени в комнате
увеличились в размере и приобрели отчаянную беспросветную провальную
глубину, а свечи горели вполнакала и оплывали слишком быстро.
- На чем я остановился? - спросил Сандро.
- На весьма тесном помещении, - откликнулся Николай Николаевич.
- Да, помещение, в коем проснулся Ганс, показалось ему более чем тес-
ным; поначалу мелькнула у него шальная мысль: а не в гробу ли он? Но
сперва он сообразил, что геометрия гроба несколько иная...
- Геометрия гроба - это блистательно, - сказал Хозяин.
- А кого из авангардистов хоронили в кубическом гробу? - спросил Ни-
колай Николаевич.
- ...то есть соотношение высоты с шириною более подходило для сидяще-
го, нежели для лежащего; потом пришло Гансу в голову, что на Востоке
гробы вообще отсутствуют как таковые; и, наконец, услышал он превеселые
женские голоса и даже весьма музыкальный смех, отнюдь не похоронного
настроя. Женщин было несколько, и, в отличие от ящика, где сидел, сог-
нувшись в три погибели, Ганс, судя по щелям и отверстиям в досках, там,
где они смеялись и болтали, было светло.
- Правда ли, что у неверных только одна жена?
- Откуда у маленькой Тамам-и-шериф такой интерес к неверным?
- Значит ли это, Хинд, что ты как старшая жена осудила меня и сделала
мне замечание?
- Я тебе не замечание сделала, а слегка пожурила; ты здесь недавно и
плохо знаешь меня. Я доброжелательна, никому не желаю зла и меньше всего
- тебе. Ты вообще еще ребенок. Что касается неверных, то и я слышала: у
них одна жена, к тому же с открытым лицом.
- А! - вскричали жены хором.
- Видимо, для восточных людей женщина с открытым лицом - все равно
что мужчина с открытым задом, - мрачно сказал Шиншилла.
- Второе, может, даже предпочтительнее, - сказал Леснин.
- Это, как и все остальное, дело вкуса, - сказал Хозяин.
- Задницы везде одинаковы, - возразила я, - зато на всех широтах есть
настолько непристойные хари лиц обоего пола, что лучше бы их прикрывать.
- И это говорит молодая девушка! - сказал Николай Николаевич. - Лена,
фи. Хотя сказанное вами святая правда.
- Пообсуждав степень развратности жен неверных, - продолжал Сандро, -
невидимые для Ганса женщины перешли к проблемам одежды.
- Однажды, - таинственно произнесла доселе молчавшая довольно-таки
приятным контральто, - я видела картинку, принесенную властелину нашему
неким сина; мало того, что на ней изображены были люди...
- О! - вскричали жены хором в справедливом негодовании.
- ...среди людей находились совсем обнаженные женщины, а у одетых
женщин такие платья, что плечи и груди выставлялись на обозрение окружа-
ющих.
Пауза, полная ужаса, была ответом на эти слова.
- Я не хочу даже слышать про такое! - вскричала, судя по голосу,
Хинд. - Немедленно прекрати описывать непристойные картины, Джиннан!
Достаточно непристойностей, нарисованных на стенах в бане.
При этом Хинд швырнула об пол нечто мягкое, подушечку, вышивку либо
покрывало; предмет бесшумно шлепнулся возле места заключения Ганса; по-
чуяв легкую волну пыли, тот чихнул. И наступила тишина.
- Ты слышала, Талиджа?
- Да, - пролепетала Талиджа.
- А ты, Джиннан?
- Да, - прошептала Джиннан.
- А ты, Тамам?
- И я слышала, - сказала Тамам.
- Откуда шел этот звук?
- Из сундука, Хинд, - сказала Талиджа.
- У нас в сундуке вор, - сказала Джиннан.
- Давайте откроем сундук, - предложила Тамам.
- Сначала закроем дверь, - сказала Хинд, - потому что, если там муж-
чина, мы опозорены, и нас побьют камнями как распутниц.
Дверь закрыли, и легкие шажки просеменили к сундуку, и легкая шафра-
ново-золотистая, окрашенная хной ручка в серебряных и бирюзовых кольцах
открыла крышку. Ганс распрямился и сделал вдох. Вопль отчаяния они прер-
вали, закусив рукава шелковых одежд.
- Что ты натворила, Тамам! - вскричала Хинд. - Он видел наши лица! Ты
обесчестил нас, сина! Мы все погибли, и ты в том числе, нас забьют кам-
нями насмерть.
Отвернувшись к стене, Ганс уверял их, что после сундучной темноты он
совершенно ослеп от солнечного света и не успел их разглядеть, и что он
будет стоять к ним спиной, пока они не наденут покрывала, и что у него
есть на Севере жена, одна, как ему положено по обряду, другой ему не на-
до, и что он вовсе не собирался их бесчестить.
- Зачем же ты обманом пробрался в харим? - сурово спросила Хинд.
"В гарем", - догадался Ганс.
- Я не пробирался, - сказал он.
- Как же ты оказался в сундуке? - полюбопытствовала Джиннан.
- Колдовство, должно быть, - отвечал Ганс, - я уснул на крыше дома
одного музыканта, а проснулся в сундуке. Колдовство преследует меня, о
почтенные женщины; сперва ковер, теперь сундук.
Они совершенно успокоились, услышав такое объяснение.
- А ты не вор? - поинтересовалась Талиджа.
- Вор должен быть из Эль-Аггада или из Багдада, а я из Северной Паль-
миры.
- А как зовут твою жену? - пропела Тамам.
Они уже укрылись покрывалами, но Ганс прекрасно узнавал их по голо-
сам.
- Анхен! - сказал он.
- Я тебе верю, - сказала Хинд, - ты любишь свою жену, это заметно.
Раздался стук в дверь, и мужской голос вскричал:
- О чем вы там сплетничаете за закрытой дверью?
Жены заметались, Талиджа, открыв сундук, подтолкнула Ганса, крышку
закрыли, сверху на сундук села Тамам.
Вошел властелин гарема.
- О господин наш! - сказала Хинд. - Мы обсуждали твои подарки.
- Надеюсь, они вам понравились?
Жены закричали хором, изображая восторг. Маленькая Тамам похвасталась
соло, что поделилась с Хинд, Талиджой и Джиннан притираниями. Властелин
сообщил, что убывает ненадолго по делам и поручает охрану гарема Абдал-
лаху. Когда он двинулся к двери, Хинд осенило.
- О властелин наш! - сказала она. - Не позволишь ли ты своим рабыням,
прислужницам и наложницам принять у себя гадалку? Мы бы хотели узнать, у
кого из нас родится твой первенец.
- Разумеется, это баловство, - отвечал властелин, - однако мы вам
позволяем; хотя, что ж тут гадать? Все в руках Аллаха.
Ганса обрядили в женское платье, закутали в изар, и, под хихиканье
Тамам, принялись обучать походке и манерам.
Он обучился настолько успешно, что сумел пройти мимо бдительного Аб-
даллаха, благополучно проследовать до развалин на окраине, именуемых Ха-
рабат и служащих пристанищем одному зороастрийцу, державшему для подоб-
ных ему, а также для прочих желающих, питейное заведение, и в укромном
уголке переодеться. В совершенном счастье, что его не побили камнями,
Ганс выпил сладкого винно-алого напитка из белой пиалы, и так чудно было
зороастрийское зелье, что выпил он еще, и еще, и еще, и в конце концов
развалины куда-то пропали, и оказался Ганс на раскаленном песке среди
белых камней, а перед ним возвышалась скала с мрачно зияющей черной пе-
щерой.
- Именуемой "колодец Бархут", - сказал Хозяин.
- Совершенно справедливо, - сказал Сандро.
