- Очень мило, - заметил Шиншилла, - начали с геометрии гроба, закон-
чили гробовым входом.
- Литературный прием, - сказал Леснин.
Всю ночь, как в лихорадке, читала я письма Хозяина. Господи, что это
было за чтение. Для начала, большинство писем написаны были его рукой,
послания, не достигшие адресата: Ла Гиру, Анне Ла Гир, Савиньену, Филип-
пу; одного из адресатов именовал он Петровичем, к восточной женщине об-
ращался: "О, Фатьма!"
И дневники-то не отличались регулярностью: такого-то числа, месяца,
года имярек посетил то-то и се-то, видел А., беседовал с Б. и т. д., -
дневники не являлись таковыми, скорее, представляли собой ночники, он
фиксировал мелькание мысли, порхающей перед сном с факта на факт. То же
и с письмами, своего рода дневниками души, фрагментами несуществующего
метафизического диалога, бесконечными монологами существа, которому не с
кем поговорить. Отчасти психотерапевтические тексты. Но и не только.
Датированные, они восстанавливали причудливую хронологию его странс-
твий; он менял с легкостью место и время; жизнь его была дискретна: по-
падая тридцатилетним в Алеппо сороковых годов восемнадцатого столетия,
тридцатилетним выныривал он в шестидесятом году того же века в России.
Можно было прочертить траекторию его пути, у меня в руках находился до-
кумент.
Но главное (я думаю, именно поэтому он не сжег старые бумаги, не
расставался с ними, с такой уликой инобытия) - передо мной медленно
раскрывало несуществующий сюжет поразительное литературное произведение.
Пропитанное пространством и ядом разновременных весей и городов.
Странно было мне чувствовать себя первой и единственной читательни-
цей; словно письма свои - все! - он писал именно мне! Хотя, если бы мож-
но было опубликовать его текст, то же, я полагаю, чувствовал бы каждый
читающий. Правда, читающий читал бы поспокойней, воспринимая написанное
как игру воображения, авторский выверт; я же знала: все правда. Ужасная,
как всегда, и невыносимая, по обыкновению.
Похоже, иногда он мог возвращаться во времени, его носило и в конец
двадцатого века, а оттуда попадал он в середину девятнадцатого, чтобы
попребывать там и двинуться... слово "дальше" не подходило, другого ис-
кать я не стала.
Жар шел от пожелтевшей безжизненной хрупкой бумаги, у меня горели
пальцы, пылали щеки.
Встретилась мне и фраза из волшебной книжки с проявляющимися и пропа-
дающими строчками типографского палимпсеста: "О Восток! Я никогда не
пойму твою психоделическую душу!"
Менялся тон, менялась и тематика писем, в зависимости от того, к кому
он обращался, и непостижимым образом вставали из небытия, такие разные,
одержимый ученый-энциклопедист, художник, математик, астроном и геометр
Ла Гир, легкая и веселая Анна, насмешливый, злой и нежный дуэлянт Са-
виньен, добрый и бесшабашный Петрович, мудрая красавица Фатьма, люби-
тельница шахмат и сластей, и ряд эпизодических, но весьма выразительных
персонажей. Разумеется, мои эпитеты и характеристики условны и наивны,
как школьное сочинение.
К утру все было дочитано.
В одном из писем в маленьком пергаментном пакетике лежали причудливые
семена нездешних растений, готовые прорасти, если Бог даст и Аллах сми-
лостивится.
В другом конверте нашла я портрет, точнее, гравюру с женского портре-
та, очевидно, изображающую Анну (если верить подслушанной мною фразе Ка-
медиарова), потому что, минус костюм, минус цвет волос, минус гравиро-
вальная игла, это была я.
Писем, предназначавшихся Хозяину, было четыре: от Петровича, от русс-
кой княгини Урусофф, от сэра Хьюго Уэзерли и неизвестно от кого невесть
что арабской или персидской кружевной вязью. Как написанный левшою зави-
ток у буквы "джим". Соответственно, надо думать, с буквами "джим",
"алиф", "лам", "ра" и т. п., чьи очертания были мне неведомы.
"Я жил очень долго и мало что понял. И вот сейчас, кажется, - писал
он Ла Гиру, - я стою на пороге понимания жизни".
"Мало сделал я добра, - писал он Петровичу, - может, поэтому предс-
тавляется мне, что я не жил вовсе. Когда мы воистину люди, нашей страной
обитания должен быть долг".
"Все города похожи, - писал он Фатьме, - все времена подобны, и путе-
шествие - воистину рай для дураков. Ибо душа и без того странница, так,
стало быть, необязательно перемещаться телесно".
"Попадались мне люди, - писал он Анне, - поражавшие воображение мое,
например, человек, сажавший сад на клочке земли, чья жизнь напоминала
притчу. Он таскал землю и ил от подножия горы вверх по горной тропе в
плетеных корзинах. Сель и потоки тающей воды смывали землю с каменной
террасы. Он опять покрывал ее землей. Наконец посадил он сад. Деревья и
кустарники уничтожил очередной сель. Он посадил сад вторично. Ударила
засуха, а сам он валялся в лихорадке и не смог спасти от засухи саженцы
и рассаду. Он посадил третий сад. Когда яблони отцвели, и абрикосы отц-
вели, и гранаты, и готовы были плодоносить, сад вырубили воины врага.
Сейчас у него растет четвертый сад. Что такое "сейчас", Анна? Я не знаю.
Сам я ни одного дерева не посадил. В отличие от тебя".
"Дорогой Хьюго! - обращался он к Уэзерли. - Вы редкость, потому как
ни в чьей помощи не нуждаетесь, напротив, оказываете ее другим. Вас лю-
бят потому, что вам ничья любовь не нужна".
"Я не Мельмот Скиталец, не Агасфер, не Синдбад-аль-бахри, ни один из
великих образов мне не впору; я всего-навсего пьющий ветер времени беду-
ин из пустыни людских судеб, - писал он Савиньену. - Ты великий стилист,
Сирано, и мои изыски, коим обязан я витиеватой и приподнятой восточной
манере изъясняться, вероятно, покажутся тебе смешными и достойными твоих
бурлескных пародий".
"И теперь, как прежде, - писал он Фатьме, - властно над нами благоу-
ханное дыхание пророка Исы, способное воскрешать мертвых. Есть мертвые,
которых хотел бы я видеть живыми, есть время и место, закрытые для меня,
где хотел бы я жить, но все врата распахнуты для меня, кроме этих. И од-
на из тайн мироздания - невозможность для Бога нарушать законы Природы,
созданной им самим".
"Музыка не обращена к зрению, разве что к духу, - писал он графине
Урусовой, - однако есть у меня один навязчивый зрительный образ, связан-
ный с Иоганном Себастьяном Бахом (кто-то, верно, называл его Гансом): в
одном из его опусов внезапно повторяющаяся, поворачивающаяся вокруг сво-
ей оси музыка напоминает мне спиралевидную галактику в окуляре телеско-
па".
Тот же образ преследовал с детства и меня. Я знала, о какой вещи Баха
идет речь.
Всю пачку надо было немедленно вернуть, положить в тайник.
С трудом дождавшись приличествующих звонку восьми утра, я набрала но-
мер Шиншиллы; после того как взял он трубку, послышался щелчок, и слыши-
мость стала ослепительной.
Договорившись о встрече, я прождала до девяти и позвонила Хозяину с
просьбой позволить мне еще раз позаниматься у него в библиотеке. Он обе-
щал мне оставить ключ под половиком, лежавшим на ступеньке при входе.
- Не знаю, зачем я тебя и вызвала.
Мы шли с Шиншиллой по залитому солнцем мосту.
- Я подслушала нечаянно один разговор...
- Ох, да ты еще и разговоры подслушиваешь?
- Перестань. Я не собиралась. Так вышло. Мне могут помешать положить
бумаги на место. Я и прежних воров вспомнила, тех, со шмоном. В общем, я
просто боюсь оказаться в квартире одна с этим пакетом.
- Да ладно. Вызвала и вызвала. Я тебе ведь обещал, шантажистка нес-
частная.
Мы зашли в подворотню.
Я достала из-под коврика ключ и собиралась открыть дверь.
Со стороны двора, из темной, продолжающей поворачивать влево арки вы-
шел Леснин.
- Мне бы хотелось, ребятки, - сказал он негромко, - взглянуть на бу-
маги. Я их просмотрю, потом вы их вернете.
- С какой стати вы должны на них взглядывать? - спросила я.
- С той же стати, с какой взяла их ты, - сказал Леснин.
- Уже и ты? - сказала я. - Мы на брудершафт с вами не пили.
Я решила не открывать дверь и не входить. Перспектива оказаться с
Лесниным в тесном помещении квартиры Хозяина, как в западне, мне не улы-
балась вовсе.
У него за спиной был глухой двор-колодец. За нами по набережной Фон-
танки ездили машины и ходили прохожие. Я не думала, что он решится скан-
далить на людях. Леснин быстро обошел Шиншиллу и встал спиной к Фонтан-
ке, перегородив нам отступление на набережную. Подворотня шла под углом,
мы были в глубине, с улицы почти не видны.
- Будьте благоразумны, - сказал Леснин миролюбиво, - мы вполне можем
все уладить по-хорошему. Я беру пакет, приношу его вечером, и вы кладете
его на место. Все остается между нами.
- Что же это, ваши сотрудники или подчиненные так плохо обучены обыс-
ки производить? Вдобавок наследили, все в квартире перевернули. Плохо
работаете с кадрами, инженер человеческих душ, - сказала я.
Мне пришло в голову отвлечь Леснина и дать Шиншилле возможность выбе-
жать на Фонтанку. Если только он догадается выскочить из подворотни.
- Не надо играть со мной в казаки-разбойники, - сказал Леснин. - У
меня в руке оружие, и я его применю в случае чего.
- Писатель, кто же говорит "у меня в руке оружие"? - сказала я.
Похоже, его мое замечание задело.
- Если вы меня подстрелите, - сказал Шиншилла, - как вы потом перед
начальством оправдаетесь? И перед милицией?
- Не волнуйся, что-нибудь сочиню, - сказал Леснин.
Правую руку держал он в кармане, конечно же, с пистолетом, не на пуш-
ку берет, и ведь выстрелит, скотина, и выйдет сухим из воды.
- Оцени обстановку, - обратился Леснин к Шиншилле, - к чему тебе пор-
тить карьеру? Я люблю стрелять по ногам, как потом танцевать будешь, со-
лист? Отдай мне письма. Никто ничего не узнает. Я даю слово, что принесу
их вечером обратно.
- Много ли стоит твое слово, сексот? - сказал Шиншилла, отступая к
стене.
- Хамить-то не надо, - сказал Леснин. - Это лишнее. Побежишь на ули-
цу, убью.
Он шагнул за Шиншиллой, вынул руку с маленьким пистолетом из кармана,
молниеносно взмахнул рукой, целясь Шиншилле рукоятью пистолета в висок,
но тот, изящным движением танцовщика отклонившись в сторону, ушел от
удара, и Леснин костяшками пальцев врезал по стене, кисть его окрасилась
алым, он здорово ободрал руку, лицо его исказила гримаса боли, но в сле-
дующую минуту, переложив пистолет в левую руку, он ударил Шиншиллу в ли-
цо, рассек ему бровь, по веку и щеке Шиншиллы полилась струйка крови, на
секунду он, по-моему, отключился, и Леснин стукнул его носком ботинка по
голени. Шиншилла сполз на асфальт. Я никогда не видела, как бьют ногами,
и когда Леснин поддал Шиншилле ногой в живот, я закричала. Леснин обер-
нулся ко мне.
- Будешь орать, я кого-нибудь из вас пристрелю. Тихо веди себя, дура.
- Бездарный графоман, - сказала я тихо, - супермена-то хоть не разыг-
рывай. Вы всегда в охранке ногами бьете? Знала бы, с кем пью, таракань-
его мора бы тебе в бокал подсыпала да еще бы с радостью смотрела, как ты
подыхаешь, убийца, тварь, садист, ублюдок фашистский.
Я старалась говорить дольше, потому что за спиной Леснина Шиншилла
поднимался, натренирован своим балетом он был прекрасно. Он встал
все-таки, и когда Леснин рывком обернулся к нему, Шиншилла съездил ему
по уху. От неожиданности Леснин опешил, последовала пауза, в которой
Шиншилла бросил мне пакет. Я открыла дверь, влетела в квартиру, запер-
лась. Прижавшись к двери, я слушала, что там происходит.
- Человек последовательный, - сказал Леснин раздельно, - прострелил
бы тебе колено, твое счастье, что я человек непоследовательный. Я тебя
просто сгною в тюрьме, пидор проклятый, да прослежу, чтобы ты попал в
камеру к уголовным гомосекам и ишачил там, сука, падла, всеобщей женой.
- А это, беллетрист хренов, сюжет из дешевой мелодрамы дурного вкуса,
- хрипло ответил Шиншилла. - Стреляй быстрей и вали отсюда.
