нике, промерзшие бараки, будь оно все проклято. Камедиаров вертел в
длинных пальцах рюмку коньяку, Леснин развалился в уютном старом кресле,
я не принимала его на работу, не устанавливала время и место действия,
ярость затапливала меня, поднимаясь к вискам, закладывая уши, бессмыс-
ленная, бессильная ярость, срывающая тормоза, не дающая времени рассу-
дить, досчитать до ста, сдержаться.
- Будучи девушкой кристально честной и глубоко искренней, - сказала
я, - не могу не отметить то наслаждение, с которым Камедиаров поминает
тюрьму. Предвкушая отправить в таковую хотя бы двоих из присутствующих.
Причем с помощью знаменитого нашего беллетриста Леснина.
- Лена! - воскликнул Сандро.
- Являясь по совместительству натурой глубоко чувствующей, - продол-
жила я, - не скрою, что с Камедиарова, в конечном итоге, взятки гладки,
поскольку он из нелюдей, тварь из другого измерения, ряженая в челове-
ческое тело, у него свои дела, ему наши сантименты - грязь одна и глу-
пость, мы для него никто, да ведь и он для нас ничто, какие претензии! А
уж Леснина-то не откажу себе в удовольствии всем присутствующим предста-
вить, правда, по недостатку информации чина не знаю, вы кем в своей
чрезвычайке-то состоите, писатель? До полковника дослужились или до ге-
нерала? У вас, чай, и оружие именное, маузер, из которого кокетливо обе-
щались вы кого-то из нас двоих с Шиншиллой пристрелить; а мандат на
битье лежачего ногами в вашей конторе вместе с оружием выдают или на та-
кие пустяки и разрешения не требуется, только ботинки, в носках-то ногу
ушибешь о чей-нибудь мосол, да это в лучшем случае, перестараешься - мо-
жешь и пальчик сломать. Боли-то вы ведь ой как боитесь, литератор, руч-
кой когда об стенку трахнули, аж позеленели.
- Лена... - сказал Шиншилла.
- Да, чуть не забыла, вы выполнить обещанное Шиншилле собираетесь
всерьез или так, языком мололи от избыточного словарного запаса? Вы ему
обещали закатать его в тюрьму к уголовным гомосекам на роль всеобщей же-
ны, - вместо того, чтобы его искалечить, от широты души, надо думать.
- Может, вы заодно поведаете, за что дано было обещание? - холодно
спросил Камедиаров.
- Всенепременнейше. Обещание было дано за отказ передать Леснину пач-
ку старых писем, принадлежащих другому лицу.
- Уточните, какому лицу. Еще уточните, как оказались письма у Шиншил-
лы, - сказал Камедиаров.
- Будучи натурой весьма последовательной, - сказала я, - уточню. Наш
нездешний гость намекает на свое недавнее намерение поведать вам, Хозя-
ин, что я на самом деле собой представляю.
- Остановись, Ленхен, - сказал Хозяин.
- Чуть позже, - сказала я. - Ему кажется, что мой моральный облик
имеет для вас какое-то значение. Он надеется, что вы расстроитесь и даже
потрясены будете, узнав, что я наглая врунья, а тут как раз к случаю на
вас, совершенно несообразно с моей наглостью, сослуживцы донос накатают,
и Леснин перед начальством в своем департаменте расстарается, и закон-
чатся наши светские ночныя посиделки в связи с вашим внезапным отъездом
в лагеря на отсидку.
- Да написан уже донос, написан, - сказал Хозяин, - давно гостей жду,
когда вы расходитесь, сплю, не раздеваясь, не хочу, чтобы в подштанниках
застали. Так что нет смысла все это обсуждать.
- Я и не обсуждаю, - сказала я, - а только проявляю сверхчувствитель-
ность ко лжи, потому что в последние дни врала слишком много. Я действи-
тельно знаю все о каждом из присутствующих. Знаю, что вы липовый ученый,
Николай Николаевич, и не такие уж у вас чистые руки. Знаю, что у Шиншил-
лы нет никакого покровителя и он только разыгрывает гомика. Знаю, как вы
приспосабливаетесь к действительности, Сандро. А чтобы не было между на-
ми не токмо что неточностей, но и неясностей, хочу сказать, что я читала
ваши письма, Хозяин, и в этом виновата перед вами. Я открыла ваш тайник
случайно. И не призналась сразу.
Последовала пауза, в которой все сидящие за столом замерли, а Хозяин
встал и медленно отправился к секретеру. Мне кажется, он принимал реше-
ние за эти несколько шагов - и принял. Он открыл нижний ящик и достал из
секретера связку ключей. Потом обернулся и обратился ко мне.
- Между прочим, - сказал он, - я с самого начала, с момента знакомс-
тва, знал все про каждого из присутствующих. Я не считал для себя воз-
можным изображать верховного судию. Да, колеблема чаша весов, колеблема.
Об этом и говорить нечего. И про тайник я догадался, Ленхен. Теперь это
не важно. Тайник теперь пуст. Мне только в голову не могло прийти, что
ты станешь читать чужие письма. Я не тебе их писал. Пожалуйста, молчи.
Хорошо, что ты сказала все сама. Но, прости, я тебя простить не могу.
Мне нет дела до Камедиарова. И Леснин в то, чем сейчас является, превра-
тил себя сам; хотя и от него кое-каких демаршей я не ожидал; видимо, я
плохо читал ваши тексты, модный беллетрист, вы мне не казались безнадеж-
ным; но и до вас, Леснин, мне дела нет, вам меня не достать; при стече-
нии обстоятельств соответствующем - убить можете; достать - нет. Мы в
разных плоскостях. В моих ящиках, Ленхен, кроме старой связки, полно бо-
лее актуальных записей. Я хочу сделать тебе подарок. Вот ключи от всех
моих шкафов, шкатулок, бюро и протчая; ройся, сколько душе твоей угодно.
Ключ от квартиры прилагается. Но только без меня. Я тебя видеть больше
не хочу. Никогда. Уходи.
И он швырнул мне через всю комнату связку ключей. Я ее поймала.
- Я бы попросил уйти всех. Но сначала уйдешь ты. Ты не слышишь меня?
Прощай.
И я ушла.
Вышла на набережную я под проливной грозовой дождь. Особняки возника-
ли из полумглы в бликах молний. Я сжимала в руке ключи так, что мне све-
ло пальцы.
И теперь я нашла эту связку ключей.
Несколько месяцев старалась я не проходить мимо квартиры Хозяина. Да-
же по противоположной стороне Фонтанки. Тогда добиралась я до своего до-
ма со стороны Московского проспекта, со стороны Майорова и Подьяческой
или с одной из Красноармейских, куда выходил наш польский сад.
Но в начале зимы пошла я мимо знакомого дома, влекомая то ли трево-
гой, то ли тоской. Я свернула в подворотню, посмотрела в кухонное окно
под аркою и увидела другую жизнь там, за окном: груду яблок между рам,
банки с крупой; тюлевая занавеска отодвинулась, и на меня поглядела че-
рез стекло заплаканная рыженькая девочка. Я позвонила в дверь и выслуша-
ла от озабоченной молодой женщины причитающееся мне: "Такой здесь не жи-
вет".
Я не знала, жив ли он, не знала, где он находится. Может, его унесло
в другой век или на другой континент.
Я ходила в театр, покупала многочисленные театральные программы с фо-
тографиями актеров и кратким содержанием балетов и опер. "В смятении и
тоске Евгений остается один". Но имя Шиншиллы бесследно исчезло с афиш и
из театральных программ. Что сталось с ним, я так и не выяснила.
В феврале встретила я на набережной Фонтанки Сандро. Было ветрено и
знобко. Нас заметало колкой недоброй снежной крупой, кололо щеки.
- Помните сказки тысяча и одной белой ночи? - спросил Сандро. - Слов-
но это было сто лет назад.
- Сандро, почему вы рассказывали о ковре? И о маске? И о флаконе?
- Мне Камедиаров что-то наплел насчет коллекции, якобы распроданной и
раздаренной; он подозревал, что Хозяину известна судьба коллекции или
хотя бы ее части, и просил вскользь завести разговор, упоминая несколько
предметов. А я в те поры начитался всякого о Востоке. Потом увлекся,
впал в импровизаторский транс. Детали витали в воздухе, я улавливал их
тени. Хотите, еще одну историю расскажу?
- Сейчас?
- А что?
- Холодно. И белых ночей уже нет. И того пространства нет, оно закры-
лось. Как шкатулка музыкальная. Вы всем рассказывали. И Хозяину. К чему
сейчас стараться ради меня. Полыньи на Фонтанке, видите? Какая страшная
вода, правда?
- Полно, Лена. Вода как вода. У вас глаза на мокром месте. Все равно
я вас провожаю. Не молчать же всю дорогу. Лучше слушайте.
Итак, повидав врата в ад, Ганс, вынесенный потоком на свет божий,
впал в беспамятство.
Первое, что увидел он, очнувшись, - стебли и цветы, наклонившиеся к
нему. Он лежал посередине огромного сада под кустом амаранта.
Камнеломка, фиалка, бересклет, гиацинты соседствовали с жасмином и
зарослями роз. Ганс поднялся, не веря глазам своим, и пошел по садовой
дорожке. Попадались ему фонтаны, бьющие из бассейнов с диковинными рыб-
ками, подстриженные кусты, образующие огромные зеленые шары, керамичес-
кие слоны в человеческий рост, на чьих спинах размещались корзины с при-
чудливыми тигровыми орхидеями. По газонам разгуливали павлины, на ветвях
абрикосовых и гранатовых деревьев сидели попугаи. Ганс вышел к светлому
дворцу, орнаментированному узорами из камня, с белыми ступенями мрамор-
ной лестницы и бирюзовой аркадой полуоткрытых боковых галерей.
Перед дворцом на лужайке накрыт был стол. Серебряные блюда вмещали
целые развалы дынь, гранатов, персиков, мандаринов, инжира и винограда.
На бирюзово-голубых керамических тарелках лежали изюм, халва, плетеные
косы из вяленой дыни и фисташки с полуоткрытыми ртами. Лепешки, мед, за-
жаренный целиком и украшенный фонтанчиками зелени фазан довершали карти-
ну. Там и сям стояли кувшинчики с прохладительными напитками и горшочки
с пряностями и соусами.
На пороге дворца дремала ручная пантера, приподнявшая голову, погля-
девшая на Ганса и вновь погрузившаяся в сон.
Где-то в глубине сияющих изнутри, подобно изделию из слоновой кости,
неяркой белизной дворцовых покоев мелодично смеялась женщина.
Под ее беззаботный смех Ганс обошел дворец. На лужайке с противопо-
ложной входу стороны стояла небольшая беседка; вместо мебели лежали в
ней алые, вишневые, гранатовые, малиновые, карминные, киноварные, розо-
вые подушки. К одной из стен беседки прислонена была лютня.
Пчелы, шмели, огромные бабочки и стрекозы жили в своем цветочном Эде-
ме размеренной и расчисленной жизнью насекомых.
Ганс сорвал с наклонившейся к нему яблоневой ветки огромное желтое,
налитое соком яблоко.
Внезапно словно вздох, или всхлип, или всплеск взбудоражил воздух.
Взлетели бабочки и пчелы, иссякли фонтаны, растворились и пропали и дво-
рец, и беседка, и цветы, и павлины, и пантера, и Ганс очутился в весьма
скромном оазисе, обведенном песками, с яблоком в руке в обществе челове-
ка, который хохотал как сумасшедший.
Смеющийся упал на землю, катался, хохоча, утирая выступающие от смеха
слезы, и, наконец, слегка успокоившись, сел и заметил Ганса.
- И это все, - сказал весельчак, указывая на прекрасное яблоко в руке
у Ганса, - это все, что осталось от Гюлистана?
Тут его снова разобрал смех, он так и покатился, но постепенно опять
успокоился.
- Что это было? - спросил Ганс. - Какие чары недобрые разрушили див-
ный дворец и сказочный сад? Может, и дворец, и сад мне померещились?
- Почему померещились? А яблоко? Нет, все на самом деле было: и пав-
лины, и пантера, и розы, и лютня, и ребаб, и красавица. Но чары не раз-
рушали дворца, и не они превратили кусты и цветы в пару деревьев и жал-
кие травы. Это сделал я.
- Зачем же ты это сделал? И как это тебе удалось?
- Зачем - объяснить трудно; впрочем, я попробую. Как? Я только что
снял с безымянного пальца и бросил в колодец перстень Джамшида.
- Перстень, вероятно, был волшебный?
- Ты, вероятно, прибыл издалека и недавно, о чужеземец, если спраши-
ваешь, был ли волшебным перстень Джамшида. У нас о нем знает каждый ре-
бенок. Джамшид - имя легендарного могущественного царя; ему принадлежала
волшебная чаша, в которой можно было лицезреть судьбу, и перстень - сим-
вол власти над духами. Судьба чаши мне неизвестна. Многие охотились за
перстнем Джамшида, немало из-за него пролилось крови и слез, возникло
