- А эти бандюги? - спросил Елисей, шипя от грызущего ухо огня. -
Преклоняюсь перед вами.
- Это недочеловеки. - Миколюта замер на мгновение, в одной руке у не-
го был кусок ваты с пятном крови, а в другой - пузырек с йодом. - Если у
расизма когда и будет серьезное основание, то только одно: отсутствие
души. Он оттопырил указательный палец. - Жизнь обделила их божьей иск-
рой, а посему они остались на уровне амеб, что-то вроде кровососущих ко-
маров. Простейшие инстинкты... И если рвется испить вашей крови, излов-
читесь - и прихлопните его. Ха-ха!
- А если он вас?
- Ну что ж, не исключено. -Миколюта заглянул в кухню и бросил вату. -
Но ведь есть же малярийные комары, - сказал он с кухни, загремев чайни-
ком. - Сейчас чайку попьем. От малярии тоже помереть можно. Но вы не
беспокойтесь. Вас Бог обережет. Вы говорили вот про Фердинанда, что, по
его словам, Бог для наблюдений нас создал. А может, только в живом теле
мыслимо возрастание души? Вы об этом думали? О! Я бы даже так сказал. В
каждого младенца падает зерно души. Оно или зачахнет или оживет и ра-
зовьется, а после гибели тела, новая душа приумножит космос духа. Как
вам это нравится? Итак, Бог растит и лелеет свои пастбища. Я, например,
если бы не божеский присмотр, давно бы истлел. Из сотен тысяч в той мя-
сорубке остался в живых. Это не чудо? Это невозможно просто! Наверное,
слышали про керченский десант?
- Что же вы - вечно жить будете? - пошутил Елисей.
- Зачем, достигну своей цели - и все. Здешнее странствие закончится.
- Какой же цели?
- А это мне и не ясно до конца, как любому путешественнику. Если все
известно, то и ходить не стоит. Путешествие - самая главная тайна чело-
века. Одни что-то ищут, чего-то не хватает им. Другие, чтобы людям при-
нести истину.
***
За маленьким оконцем в ярком сиянии неба пронеслись со звонким щебе-
том ласточки, вознеслись в голубую высь над утомленным жарой Назаретом и
затерялись там. С верхнего края оконца яркой смоляной каплей упал пау-
чок, завис в пространстве окна, живо перебирая лапками в своей сложной
работе, потом паучок съехал вниз, закрепил тонкую нить. Иошуа приглядел-
ся и различил еще несколько нитей будущей паутины. Паучок, видно, давно
уже начал свои хлопоты. "И будет сучить прозрачными ножками, пока не па-
дет вниз, и его сухие членики смахнет ветер", - подумал Иошуа. Он отод-
винулся от окна, опустился на пол, потом прилег на кучу стружек и щепок.
В проеме двери сиял на солнце клочок утоптанного дворика, стена дома,
заглядывала ветка смоковницы. Донесся голос матери, стук.
- Подай нож, - крикнула она кому-то невидимому.
Иошуа подумал, что весь мир так же невидим, скрыт стенами дома, гора-
ми земли и камня, но весь живой, движется, в любую минуту дышит, чего-то
хочет. Чтобы увидеть мать, надо пересечь дворик, шагнуть в сумрак дома.
Чтобы окинуть взором Назарет, надо подняться вверх по склону среди са-
дов, виноградников. Оттуда видно лабиринт улочек, крыш - мир раздвинет-
ся. Там - призрачная голубая дымка моря, скалистые кромки горы Кармил, к
которым по вечерам склоняется солнце. А лучше всего на востоке. Оттуда в
лучезарном сиянии является по утрам солнце, озаряя плавные очертания го-
ры Фавор.
Взмахнув крыльями легкую пыль, перед дверью упала сверху пара во-
робьев. Суетливо попрыгав, недоверчиво кося темными бусинками глаз, они
почирикали, поклевали невидимые крошки и снова шумно взметнулись и скры-
лись.
Лучше всего идти на гору Фавор перед заходом солнца, когда спадет жа-
ра. Сначала путь лежит мимо садов. На полпути надо перейти расщелину, на
дне которой бормочет родник. Пройти мимо поднимающих пыль овец, переки-
нуться шуткой с пастухами. Чтобы легче подняться на гору, следует пару
раз остановиться, оторвать взгляд от тянущегося вверх склона, надо обер-
нуться и оглядеться на все расширяющийся простор. Среди зеленого моря
можно разглядеть мозаику крыш селения, серые комочки овец, соринки пас-
тухов. Они точно застыли, уснули - их сон вечен. Так мы предстаем перед
Богом. Наши хлопоты, суета - лишь сон для него.
Иошуа взял в руки заготовку для ручки двери. На ней было пятнышко
сучка. Если при обработке не обойти сучок, ручку можно будет выбросить.
Иошуа откинул в угол заготовку. Все это - сон. Иошуа представил, как
мать готовит еду к ужину, прикидывает, чем порадовать близких. И так -
пока не закатится звезда жизни, и начнется еще более глубокий сон.
Ночь приходит на вершину горы немного позже. Уже канули во тьму доли-
ны, смешались и исчезли в непроглядной глуши селения, а сияние заката
еще касается вершины, бледный отсвет дня манит в сторону моря. Звезды
разгораются все ярче, потрясая своим множеством. Вспыхивает ничтожный
огонек костра, и звезды меркнут, тьма вокруг сгущается.
Среди ночи надо отойти от костра. Жалкие языки пламени бьются на дне
огненного комочка, который все больше сжимается, чахнет в объятиях тьмы.
Прохлада изгоняет усталость, вселяет радость ни с чем не сравнимую. Она
бесконечна и необъяснима. В безмолвии ночи звезды медленно движутся, ув-
лекая сладким головокружением. Потом настигает короткий сон, который
всегда прерывался в определенный час, когда воздух густел, закрывая
бесплотным телом невидимого существа звезды - они пропадали в кисейной
гуще. С невидимой земли из невидимых трав и ветвей в невидимое небо
взлетали птицы. Первая неуверенная трель прорезала молчание, потом щебет
становился увереннее, сильнее, наполняя радостью, движением. Заря вспы-
хивала и заполняла небо, мир снова обретал твердь гор и легкую синеву
небес. Вспышка солнца всплывала вверх, заливая золотом округу. Бог вез-
десущ и есть радость!..
- Сынок.
Иошуа вздрогнул и оглянулся на дверь.
- Ты опять сегодня ничего не делал? - мать остановилась в дверях и с
укором глядела на сына, ответа она не ждала. - Опять мечтал, - она
вздохнула огорченно.
Иошуа приподнялся, сел и обнял колени.
- Твои братья говорят, что ты болен. Я не верю. Что это за болезнь
такая?
- Я не болен, мама... - с улыбкой сказал Иошуа.
- Твои братья недовольны. Они говорят, ты приходишь есть, но забыва-
ешь добывать еду.
- Мне много не надо.
- Зачем так говоришь? Не к добру это... Если ты живешь, тебе много
надо. В твои годы мужчины имеют жену, детей, у них полно овец, они рабо-
тают, торгуют.
- Не успел, я слишком торопился, - сказал Иошуа, разведя руками. -
Когда-то давно хотел жениться... Но, знаешь, мама, одна мысль беспокоила
меня. Не мог понять, зачем, едва взойдет солнце, люди выгоняют на паст-
бище овец, сеют поля, жнут, собирают плоды...
- Для счастья, сынок, так Бог повелел. В достатке семья, насытились,
оделись, веселы дети, легко на душе, а бедность и лень - это горе.
- Нет, - улыбнулся Иошуа. - Почему тогда радость дают цветы, утреннее
солнце, ни с чем не сравнимое сияние звезд? А размышления о Боге, молит-
ва? Откуда такое счастье в них? Ласки любимой, смех детей, богатство...
Они не могут доставить такой радости. Если бы женился, у меня и овцы, и
дети, одежда - все было бы. Кроме одного. Я бы не успел прийти к Богу.
- Молись, как все, - сказала мать, огорченно глядя на сына.
- Твердить заученную молитву, - задумчиво и тихо сказал Иошуа, - все
равно, что повторять причитания надоевшего учителя. Только тоску мно-
жить.
- Ты пугаешь меня. - Ее глаза беспокойно расширились.
Иошуа смахнул с колена налипшие стружки, помедлил и сказал спокойно:
- Я ухожу сегодня.
- Ах, опять бродяжничать, - воскликнула она. - Братья будут ругаться.
- Я совсем ухожу.
- Куда же? - со страхом спросила мать.
- К Отцу, - Иошуа повел рукой.
- Опять ты пугаешь меня, - вскрикнула мать, - он же умер.
- Наш Отец всегда жив.
- Он на кладбище, и ты сам знаешь это.
- На кладбище нет Отца, там кости и камни. Разве ты не видела? Открой
глаза и посмотри... Тогда ты увидишь, что Отец наш повсюду, всегда.
- Как такое может быть? - удивилась мать.
- Я ведь объяснял тебе, - спокойно напомнил Иошуа.
- А, ты об этом, - она вздохнула. - Люди смеются над тобой.
- Потому что у них здоровое тело, - улыбнулся Иошуа. - Они, как дети,
которым показали палец. А душа их во сне.
- Когда же ты вернешься?
- Я приду к каждому, кто меня поймет... - Иошуа затих, раздумывая о
чем-то, по том грустно заметил: - К тому же последнее время меня остави-
ли прежние радости: нет былой радости весной, наши праздники почти не
трогают меня. Мне часто становится скучно. Мне уже давно пора...
Мать молчала, ее лицо побледнело и осунулось от скорби, наконец она
очнулась и проговорила жалобно:
- Подожди хоть до утра, напеку хлеба на дорогу. - Она посмотрела с
надеждой.
- Зачем ждать утра? Я уже давно в пути и пища всегда при мне.
Иошуа потянулся за сандалиями у порога и стал их завязывать.
- И ужина не подождешь? - испугалась мать.
- Я сыт.
Он встал, поднял накидку и встряхнул. Мать метнулась через дворик в
дом, и, когда Иошуа выходил на улицу, нагнала его, сунула в руки сына
кусок хлеба. По ее лицу текли слезы, она всхлипнула жалобно.
- Берегись злых людей.
- Они не страшны мне. - Он сделал несколько шагов по дороге, потом
остановился и оглянулся. Он молча с лаской глядел на мать. - Ты не пове-
рила мне... - Он улыбнулся. - Когда вспомнишь меня, знай, я думаю о те-
бе. Когда люди будут говорить обо мне, знай, это я говорю с тобой. Ра-
дуйся, если добрая весть обо мне. Не печалься, если плохие вести будут.
Как Отец наш, я всегда с тобой, я - твоя радость и надежда.
***
Комната была заставлена потемневшей довоенной мебелью. Высокий, под
потолок, буфет с резными украшениями наверху едва не царапал потолок. На
темных дверцах с не отскобленными остатками старого лака - резные листья
неведомого цветка. В центре комнаты - дубовый стол со слоноподобными
ножками. У окна - обшарпанный письменный стол, рядом - современного вида
кресло с обтертыми спинкой и сидением. Во всю стену книжные полки и шка-
фы, набитые книгами. Книги лежали повсюду: на буфете, и на столах, на
кресле, и под подушкой на диване. На стенке одного из шкафов на гвоздике
висели допотопные наручники: кованые из черного железа кольца и цепь.
- Это чтоб не канючить, - весело сказал Миколюта, когда Елисей спро-
сил его о наручниках. - Свобода она, знаете, приедается, как воздух:
есть, ты его и не замечаешь, а попробуй перекрыть краник, тут же сандали
отбросишь. Так и со свободой, пока есть - не ценишь, жалуешься, в хандре
сидишь, даже клянешь последними словами. А железяки примеришь - и сразу
в чувство придешь. Один раз пьяного коллегу пришлось лупить. Освинел из-
рядно, мужеложеские фантазии разыгрались. Но быстро в разум вернулся,
больше от звона кандального. Впечатляет.
На столе парили чашки, посередине покоился мутный целлофановый пакет
с ломом печенья, и тут Миколюта принес кипу рукописей.
- Перед сном окинем взглядом, - сказал он, вздохнув, и добавил: - Вот
они наши жалкие домогательства бессмертия. Если не считать токарей пера,
которые гонят строку, как стружку, то нашего брата лишь смертность мира
тянет заниматься этим весьма странным занятием. Мартовский снег на жар-
ком солнце. Пекло на черном, и холод сияющих капель. Художники, вы знае-
те, любят мартовский снег. Да-а, этакое сумасбродство, головокружение
весеннее. Коричневая трава - и обоюдоострые клинки молодой травы. В ти-
шине шорох - ростки рвут сор прошлогодний, кромсают, пробиваются. А лет-
ний луг. Рассветный озноб, потом блаженство тепла. А наши посиделки сей-
час. Чем не сюжет?.. - Миколюта пододвинул к себе чашку. - Глядишь, на-
пишем, и не умрут вместе с нами радости и печали наши.
Илья Ефимович стал прихлебывать чай, изредка кидая в рот кусок пе-
