решительно насупился. - Надо беспощадно бороться с этой заразой.
Он замолчал. Его сосед уважительно выдержал паузу, а потом дал коман-
ду высказываться. И все по очереди, словно прикладываясь к чаше, пущен-
ной вкруг, прожевали однообразную невкусную жвачку, стараясь не отда-
ляться от основных вывертов Сергея Марковича, который задумчиво взирал в
пространство, изредка одобрительно шевеля головой.
Когда была поставлена точка, оплеванный и изничтоженный, Елисей по-
вернулся, подошел к двери, взялся за ручку, потянул на себя ее тяжесть,
шагнул за порог и медленно закрыл за собой дверь. Комсорг остался там,
ему уже не надо было сопровождать Елисея. Он был вне их интересов.
Елисей остановился посреди коридора. Тьма за окном всасывала в себя
свет ламп, гнула и коробила отсветы стен, потолка, дверей, как бы желая
смять и сожрать все сразу своей темной, бездонной пастью. Силуэт Елисея
тоже коробился и сгибался, готовый нырнуть в мутную бездну.
Затем тьма дрогнула, осветилась сиянием темно-русых волос, пронзенных
белой змейкой толстого шнурка.
- А я вас ждала, - услышал он и увидел голубое свечение глаз. Таким
бывает августовское небо, когда в предчувствии осеннего ненастья исчез-
нут на день-два облака, растворится тусклая дымка, и космос вплотную
прильнет к земле сквозь тонкую пленку воздуха, а солнце наполнит все
вокруг золотой пыльцой.
- Я ждала вас, - с настойчивостью повторила она.
Ее голос, глубокий и плавный звучал тихо и напевно, словно лепет
иволги, который изредка донесется из глубины леса в жаркий полдень. Вот
вспыхнула таинственная мелодия и затихла, а глаза ищут, теребят тени в
кронах деревьев. Ждешь, когда в тишине снова дрогнут и запоют струны,
роняя в молчание леса волшебные звуки.
Она коснулась пальцами его локтя, и он наконец вышел из оцепенения,
сдвинулся и пошел по коридору, увлекая ее за собой, стараясь уйти по-
дальше от этой поганой комнаты...
***
Елисей с дочкой вышел на безлюдную платформу. Далеко позади остался
шлюз с маленькими корабликами, на которых хотелось уплыть подальше. Аля
торопилась вперед, говорила о встрече с подружкой-соседкой, и постепенно
уходило дорожное оцепенение, надвигались мысли о делах.
Увиденный на асфальте дождевой червяк вызвал у Али всплеск восторгов.
Они выбили Елисея из колеи привычных дум.
На повороте к трамвайной линии они нагнали старушку в застиранной си-
ней юбке и жакете с блеклым белым узором на синем фоне. Седенькие волосы
были стянуты в пучок на затылке, сквозь жидкие пряди проглядывала блед-
ная кожа. Она неуверенно оглядывалась.
- Будьте так любезны, - заговорила она. - Мне объясняли, здесь авто-
бус где-то до Пресни? Не подскажите?
Елисей показал, как пройти, и двинулся дальше, потянув дочку за руку.
- Вы не за гэкачэпэ? - спросила взволнованно старушка.
- Сейчас все за свободу, - усмехнулся Елисей и вспомнил довольных
пенсионеров в электричке.
- Ошибаетесь, - с тревогой выпалила старушка. - Вшивое племя до-
вольно, в восторге. Так зову их. - Ее лицо покраснело от возбуждения, но
глубоко запавшие глаза смотрели тихо и скорбно: - Это как тиф: люди
мрут, а вши жиреют, множатся, полчищами ползут. Они у меня всех сожрали:
мужа, дочку... А мне справочку, мол, реабилитирована, и покойников реа-
билитировали, - она нервно улыбнулась. - Вот, к Белому дому собралась...
Или отстоим, или пусть сожрут сейчас, чтобы не видеть. Нагляделась, как
по живым людям вши ползут.
Елисей с дочкой свернул к дому, краем глаза заметил, как старушка уже
издалека оглянулась на них, потом заговорила с полной женщиной с двумя
увесистыми кошелками. Мелькнула мысль о том, какими красками на холсте
передать волнение старушки, унижение безвинной смертью, бесконечный шо-
рох сытого воспроизводства серой пелены вшей. Он засмеялся, представив
картину, где с кретинской скрупулезностью изображены старушка с черным
лицом, покойник в грязных лохмотьях на нарах. Он только что предсмертно
содрогнулся, распался беззубый рот и - чудится - зашевелилась серая ки-
сея из тьмы насекомых. "Дураки будут считать вшей, - подумал весело Ели-
сей, - парторг задолдонит о бесчисленных жертвах царизма. А чудом выжив-
ший зэк плюнет, скажет, что красок жалко".
Для него достаточно клочка мрака, чтобы похолодеть от ужаса. Может,
прав Малевич со своим квадратом? Не надо портить краски. Взять почернее
да погуще и пропитать холст... Умный человек взглянет - и заплачет безу-
тешно. Зачем разжевывать до сладковатой кисельной кашицы? Чтобы всякий,
помусолив, радовался сладенькому, понятному? Сокровенное все равно побо-
ку! Лучше наплевать на толпу, бестолковых, захваченных своими мыслями.
Писать скупо, самое главное... Подойдет он, тот самый, единственный - и
все поймет, и ужаснется...
Дома жена сказала, что звонил Фердинанд Константинович, очень хотел с
ним поговорить. Добавила, что голос его звучал как-то странно.
Ее слова больно царапнули сердце. Звонил он из реанимации. Пять дней
назад он сообщил Елисею об этом необыкновенно бодрым голосом. Тогда уже
тревога запала в душу, а сейчас усилилась. Что он хотел сказать? Елисей
представил, как он медленно говорил, мучимый тяжелой одышкой, с лицом,
усыпанным градом пота. Последнее время он был очень плох. И невозможно
было ничего узнать. Позвонить мог только Фердинанд. Каким чудом ему уда-
лось заполучить в больнице телефон?
За окном небо затянули тучи. Серой пеленой они ложились все ниже. Все
было плохо. Только Аля звонко хохотала, играя с куклами, которые она не
видела с Пятницы.
Жена капризничала. В ее положении это было вполне объяснимо. На днях
она вышла в декретный отпуск. Елисею еще памятны были ее паника и ужас в
ожидании неизвестности, похожей на катастрофу, в результате которой дол-
жен был родиться их первый ребенок. С изумлением всегда вспоминал, что
врачи именуют роды омоложением женского организма. Так называют они бес-
конечные осложнения, болезни, а порой и смерть, которые сопровождают
взрыв плоти, с кровью, воплями и ужасом.
До сих пор Елисей не мог понять, как они решились на второго ребенка.
Лариса говорила, что хочет ребенка, но он-то знал, что ее слова являются
лишь сотой, тысячной долей желаний, сомнений, опасений и тайных мыслей,
которые за всю жизнь не разберешь. Лучший, конечно, способ решить такой
вопрос - закрыть глаза и ухнуться, как в воду. А потом - куда течением
вынесет... Вот и бьет, и несет, захлестывает волной, заливает уши, нос,
рот. Того и гляди - на дно потянет.
- Сегодня три раза валерианку пила, - сказала Лариса, - беспокоюсь.
Когда жить тихо будем? Говорят, танки в Москве. Что будет?
- Уладится, - как можно увереннее проговорил Елисей и подумал, что
началось бы сейчас, если бы он собрался идти туда, к Белому дому, куда,
наверное, уже доехала та старушка у станции... Настал бы конец света.
За обедом Лариса немного успокоилась. Она неторопливо накрывала на
стол, привычно наполняла тарелки, пыталась с ложки кормить балующуюся
Алю. Аля болтала о соседских кроликах, которые недавно родились и были
похожи на забавные живые игрушки. Слушая дочку, Лариса повеселела.
Елисею надо было уходить. Он наскоро доел и убежал. На лестнице
вспомнил о звонке Фердинанда и опять накатило тоскливое предчувствие бе-
ды.
Познакомился с ним несколько лет назад. Фердинанд случайно забрел в
помещение студии. Елисей спросил его, не хочет ли он записать в студию
своих детей. Фердинанд громко засмеялся, подрагивая пухлыми щеками и
объемистым телом. Был он высоким, тучным и громким.
- Не имею счастья продлиться в потомстве, - вычурно сказал он. - За-
шел, знаете, прогуливаясь. Рисунки, вот, смотрю. Дети не умеют внешнего
сходства передать, а посему нередко существо подмечают, главное. Они -
символисты. Ну, конечно, если не бездарные повторялки и ябеды.
Он снова громко засмеялся, привлекая внимание всех, кто был в коридо-
ре. Он не замечал чужих взглядов, словно стоял один.
- Не курите? - спросил он.
- Нет.
- И правильно. Давайте, на лестнице подымим.
Он подхватил Елисея под руку и потащил к лестнице. Его бесцеремон-
ность только смешила.
- Я литератор, - сказал он, раскурив сигарету. - У нас - слава капээ-
сэс - все раз и навсегда четко определено. Есть известные писатели - это
из начальства, просто писатели - состоящие в союзе писателей, а литера-
торы - нечто презираемое, из неприкасаемых, для которых сотворен некий
профком. Чудо оргвосторга. Профком литераторов! Как профком дворников,
слесарей-сантехников. Вы о таком слышали7
Елисей отрицательно покачал головой.
- Хорошо, повезло... - он затянулся, выдохнул дым. - Я уж порядком не
пишу. Знаете, сядешь за стол - собраться с мыслями. Да возьмешь томик
Чехова. Почитаю... а потом бросаю все и иду гулять. Так что, если бы не
инфаркт мой, я бы с голоду умер. - Он чмокнул сигарету, его рот открылся
и закашлял смехом, раздувая полные щеки, катая крупный язык за прокурен-
ными зубами. - А детишкам безразлично: были или нет репины, саврасовы,
рубенсы, импрессионисты. И пусть. Они малюют себе. Вот чем эта мазня хо-
роша?
Он ткнул сигаретой в проем двери. Напротив, на стене в коридоре висел
рисунок, где во весь лист ярко-красным цветом была нарисована божья ко-
ровка, так же крупно выведены несколько черных пятен на боку жучка.
Сверху пририсованы два голубых облака, видимо, крылья.
- Насекомое, мелюзга. Их миллионы, миллионы лет существуют. А нашлась
малютка, - он придвинулся, вчитываясь, - Лена, пять с половиной лет. Уз-
рела чудо яркое и поняла: это главное, это и есть диво дивное жизни... А
я свое диво, видать, просмотрел. У других, вижу, и получше встречает-
ся... Махну рукой и иду гулять. Елисею хорошо запомнилось это его "гу-
лять". Действительно, он потом часто встречал Фердинанда в окрестных
дворах и переулках. Иногда они прогуливались вдвоем, если было время.
Однажды Фердинанд рассказал, на первый взгляд, романтическую историю о
том, как он с приятелем ходил на войну.
Было им по тринадцать лет в сорок первом. Когда гнали под Москву на-
родное ополчение, Фердинанд увязался за своим отцом. С полдороги на-
чальство завернуло их домой. Все люди, которые ушли с его отцом, сгинули
до единого где-то под Вязьмой. Только они, двое, остались в живых.
Елисей не спросил Фердинанда тогда о том, что стало с его приятелем и
с ним самим, но почти при каждой встрече, глядя на Фердинанда Константи-
новича, тучного, жаркого, с распахнутым даже в холод воротом, думал, что
вот человек, которому одному из тысяч легших в подмосковную глину даро-
ваны годы и годы жизни. Почему?..
Елисей вышел из метро. К площади Восстания довольно буднично катила
вереница машин. Непривычным было только то, что редкий поток людей тя-
нулся в проулок за высотку, в сторону Белого дома. В размеренном шествии
чувствовалась некая скованность, которая бывает обычно у людей, не умею-
щих актерствовать, когда они ощущают на себе постороннее внимание, как
бы направленный на них объектив. Чуть громче речь, немного напоказ жес-
ты, неловкость при пересечении взглядов. Елисея тоже охватила эта пелена
неловкости человека, которому надо исполнять непривычную роль. Может
быть, только Фердинанда не смутило бы это шествие. Он любил рассказывать
о том, что Красная Пресня - его родина. Большая часть его жизни прошла
тут. Он знает здесь не только каждый угол, дом, задворки, но он еще и
как бы летописец своих одногодков, которые, спиваясь, совершали незатей-
ливый, мрачный жизненный путь от "Зари коммунизма", "Памяти революции"
до "Светлого пути". Так именовались близлежащие заводики и фабрички.
Будь Фердинанд здесь, он бы опять выбился бы из общей колеи. Он бы
сейчас также громко говорил, сжимая на отлете сигарету, глядя чуть
