ченья. Он ворошил, раздвигая по столу схваченные скрепками рукописи, од-
ни потоньше, другие в несколько десятков страниц.
- Фердинанд Константинович, - сказал Миколюта, - человек крупного те-
ла, шумный, а посему, бьюсь об заклад, любит в прозе всякую мелочь, ко-
мара писклявого не пропустит. Ну-ка, - он раскрыл наугад страницы и за-
тих на минуту. - Вот. "Митрохин лег на подушку и услышал едва различимое
тиканье часов. По обыкновению любил в командировках класть часы под по-
душку, как некие урки из детективов суют под подушку наганы..." Ха-ха, -
хохотнул Миколюта довольно.
Елисею тоже показалось забавным это. Правда, от теплого чая, он вдруг
ощутил всю тяжесть бесконечного дня. Голова отяжелела и ноги плохо пови-
новались. Он уже стал коситься по сторонам, примериваясь, где бы прива-
литься и заснуть. Илья Ефимович тоже все больше молчал. После второй
чашки он сгреб с дивана одеяло и подушку и отнес на кухню.
- Вы, голубчик, здесь устраивайтесь, - сказал он, бросая на диван
другую подушку и одеяло, - я на кухне. Вот вам и снотворное, - он сунул
Елисею тоненькую рукопись, - не побрезгуйте.
Он ушел, а Елисей быстро сбросил одежду и упал на диван. Откинув го-
лову на подушку, он ощутил растекающееся по телу блаженство, но все-таки
взял листки и прочитал на первой странице, что это рассказ и называется
он "Новый год". "Не сказал бы, - подумал Елисей, - что название слишком
оригинальное", и начал читать.
***
Первое январское утро наступило. Олег Никитин стоял на платформе
Ярославского вокзала, а напротив, в тамбуре электрички - Вера, его Сне-
гурочка, как вот уже несколько часов он звал ее. По возрасту она, конеч-
но, вряд ли подходила в Снегурочки, но короткая белая шубка, такая же
шапка с длинными пушистыми ушами, упрятанными под ворот шубки, бледное
лицо с едва заметным румянцем, светло-небесные глаза - еще раз убедили
Никитина, что он не ошибся.
Порыв студеного ветра бросил горсть снежинок. Вера поежилась, и Ники-
тин взял ее за руки выше варежек. Показалось, что запястье стало еще
тоньше. Он знал, что сейчас двери закроются, поезд уйдет, а она так и
останется в его памяти, соединенная с тем жутким и радостным превращени-
ем, которое произошло с ним впервые в эту почти сороковую его новогоднюю
ночь. Впрочем, может быть, нечто подобное происходило с ним при появле-
нии на белый свет, но об этом можно было лишь гадать. А это чудо он пом-
нил с ясной четкостью, еще, казалось, ощущал и видел.
Динамик в вагоне прохрипел, что двери закрываются. Вера улыбнулась
отстранено и жалко. Двери с шипением двинулись, рука Веры в пальцах Ни-
китина дрогнула. И тут же Олег кинул ногу в исчезающий проем дверей, су-
нулся вперед плечом, упираясь руками в надвигающиеся двери. Они давили с
неумолимой тяжестью, испуганная Вера пыталась ему помочь. Со всей
яростью Никитин надавил двери, и они чуть подались назад. Но тут, види-
мо, машинист сжалился и на мгновение ослабил давление. В ту же секунду
Никитин ввалился в тамбур, обнял Веру и окунулся лицом в мягкий мех ее
шапки, холод щеки, щекочущее касание ресниц, и показалось ему, что сно-
ва, как недавно произошло в кромешной тьме новогодней ночи, его тело ис-
чезло, теряет очертания и вес - и он, Олег Никитин, превращается в ра-
достное и невесомое облако...
Тридцать первое декабря давно утратило для Олега новизну и празднич-
ность, хотя всеобщий рефлекс новогодних приготовлений и ожиданий сидел и
в нем. Все сводилось к механическим действиям: запастись бутылками, до-
быть подарки немногим друзьям и обеспечить место встречи и подругу, с
которой приятно сесть за стол, поболтать, а потом, как шахматный блиц,
провести любовную игру.
Лет двадцать назад Никитин прибыл в Москву из забытого Богом поселка
Кировской области, поступил в московский вуз, жил в студенческой общаге
и с каждым годом все яснее понимал, что то размеренное и очарованное
строение мира, которое он открыл на берегах родной реки Вятки, среди ее
лесов и лугов, совершенно не годится для столичной жизни. Здесь он, как
дерево с обрубленным корнем, брошен на бесплодный камень и, чтобы не по-
гибнуть, ему надо, собрав все силы, снова раскинуть корни, вонзить их в
скупую почву, выжать из нее даже невозможное, оттеснить множество тех,
кто толкется ежедневно рядом с ним в той же общаге. Только тогда рассту-
пится толпа изнеженных и заносчивых горожан, сдадутся его силе и наглос-
ти. Надо быть нахрапистым, расчетливым.
На последнем курсе он нашел себе невесту-москвичку. Она робела, когда
он касался ее руки, краснела от его шуток. Никитин чуял ее безволие и
овечью готовность к подчинению... Сразу после свадьбы он обнаружил, что
его жена заикается, чего совсем не было во время полугодового жени-
ховства. На его допросе с пристрастием она созналась, что всегда заика-
лась, особенно при волнении. Но перед свиданиями с ним она с матерью
старательно заучивала подходящий набор фраз, и это помогало. Тогда он
только посмеялся, но дальше было не легче. Теща, вышедшая на пенсию биб-
лиотекарь, его возненавидела, а жена быстро растеряла и так едва замет-
ную женскую привлекательность. Это была его первая жена. Потом было еще
две.
В итоге жил он теперь один в однокомнатной квартирке на окраине горо-
да. Был где-то крикливый нахальный мальчишка, его сынок от второй жены.
Никитин окончательно убедился, что человек только уродует все. Если в
его родном крае народится какой-нибудь дебил, так его природа приласкает
и пожалеет, так что летним полднем ползает он среди луговых цветов, улы-
бается мотыльку или фиолетово-крылой стрекозе - и не заметишь его гунли-
вого гудения, текущей слюны. А в большом городе все покалечено: уродливы
дома, машины, отравлен воздух, искалечены люди. И ничего не спрячешь.
Иногда, очнувшись ночью от сна, он подходил к темному окну, смотрел
во тьму на мрачные прямоугольники домов, редкие фонари, выбитую ногами
траву дворика летом или загаженный снег зимой и чуял, что почти за тыся-
чу километров отсюда на восток серебрятся при лунном свете нетронутые
снега, играет струями на незамерзающей быстрине река - и стынет сказочно
чистый воздух с растворенными запахами лесов, бескрайнего неба, проморо-
женных снега, земли. Приходила мрачная мысль, что никогда уже не будет в
его жизни такой чистоты, а будет только зло.
Приятель обещал ему, что для него пригласят на встречу Нового года
подругу жены, вполне приличную и занятную. Мельком Никитин подумал об
этом по дороге к приятелю и понадеялся, что это не будет нечто прокурен-
ное и матерящееся уже неопределенно значительного возраста. Хотя и в та-
ких переделках ему приходилось бывать. Пожалуй, его и не удивишь ничем.
У нее оказалась внешность девочки-женщины. От женщины у нее были коп-
на с приятным блеском волос, сосредоточенность в плавных чертах овально-
го лица, удобный и практичный наряд: пушистый красное с белым свитер,
коконом охвативший узенькие плечи, в меру крупную грудь, короткая узкая
юбка, ладные туфельки. От девочки - легкое выражение удивления во вздер-
нутых бровях, маленький круглый рот с пухлыми алыми губами. Вместе с же-
ной приятеля она копошилась на кухне. Тонкие руки с узкими запястьями
были оголены почти по локоть, пальцы действовали быстро и споро.
За время долгого новогоднего застолья под телевизионный "огонек" он
узнал, что у нее маленькая дочка, а с мужем развелась более года, потому
что его поразила болезнь "темного прошлого" - алкоголизм. И если бы она
не была дурочкой от природы, то она давно бы возненавидела мужчин, а так
все еще прощает. Он в шутку попросил у нее прощения за все-все, что су-
мел натворить в жизни. Вера на мгновение прикрыла глаза, лицо ее поблед-
нело. Ресницы дрогнули и раскрылись, пронизывая Никитина удивительно
темным небесным свечением, каким бывает снег в лунную ночь.
- Укроют печали сугробы, - невнятно пробормотала, едва разжимая губы,
Вера, - беды замерзнут во льду. Прощаю тебе все, - ее холодные пальцы
быстро коснулись его лба и толкнули.
Олегу показалось, что в глазах все поплыло, но головокружение тотчас
прекратилось. Их потащили танцевать. Загремела музыка, удивление быстро
улетучилось, лишь в уголке памяти сохранилось ощущение легкости, которое
дало ему прикосновение ее руки.
Далеко за полночь приятель закричал, что с него довольно, пусть ему
дадут подушку и наступят на веки. Они ушли спать. Никитин привлек к себе
Веру, поцеловал ее маленький пухлый рот, бледные щеки, долго гладил и
целовал ее руки, легкие и прохладные. Потом он выключил верхний свет. В
углу комнаты разноцветными искорками замерцала елка. В ее светлом мерца-
нии взлетел пушистый Верин свитер. Наверное, девочкой она была очень ху-
денькой, потому что даже обычная грузность женственности не смогла изме-
нить тонкие и изящные линии ее тела. Недолговечная девичья легкость
очертаний груди и бедер не исчезла. Неслышно она прошла к нарядной елке
и гирлянды погасли.
Мгновения Никитин лежал в полной темноте, потом на него нахлынула
волна тепла, в которой смешались прикосновения жаркой груди, влажных
губ, мимолетный холодок пальцев. Ему показалось, что охватил его давно
забытый жар летнего луга, в котором растворяется без остатка все тело, и
не остается ничего, кроме движения теплого воздуха, дыхания трав.
Проснулся Никитин с ощущением необыкновенной легкости, как будто не
было долгого застолья, праздничной маяты. Сон исчез мгновенно, тьму не
тревожил ни один проблеск, ни один звук не нарушал ночь. Голова была не-
обыкновенно ясной и невесомой. Подумалось, что, вот, ради этого момента
были хлопоты, утомление. Показалось, что вся жизнь его - лишь продвиже-
ние к этой ночной ясности и прозрачности, не нужно допытываться, доиски-
ваться причин такого преображения. Оно самодостаточно, его хватит на всю
жизнь.
Глаза Никитина уловили во тьме темно-голубой просвет, потом он понял,
что это утренний блик проник над шторами и лег на потолок. Он вспомнил,
что так сияли глаза Веры, когда она рукой избавила его от всех провин-
ностей и гадостей, которых накопилось так много.
Никитин уловил рядом движение и сонный вздох. Его плеча коснулась
теплая рука. Губы рядом несвязно прошептали: "Душа... моя..."
Через минуту Никитин так же легко и незаметно снова заснул...
Электричка уже стронулась и с подвыванием катила, ускоряясь, а Ники-
тин все еще стоял, утопив лицо в мягкой шапке Веры, в тепле ее щеки.
Глаза, укрытые от света, словно смотрели в темноту, и Никитину почуди-
лось, что он идет куда-то в темном живом пространстве и надо идти
дальше.
В тамбуре за спиной заскрипел бабий голос: "Вот, навстречались".
Вера засмеялась, а Никитину показалось, что ее смех не затих, а эхом
вспыхивает во тьме и зовет за собой. Строчки рукописи прекратились, Ели-
сей уронил листы на пол, погасил свет и утонул в подушку, неудержимо
проваливаясь в сон. В памяти сумбурно проплыли порыв утреннего ветра,
сминающий листву, опрокинутое неживое лицо Фердинанда, согнутый силуэт
старухи-матери, лепечущей полубезумные слова: "солнышко мое..." - бан-
дитские морды и скользящие на асфальт белые листки...
***
В первое утро после изгнания Елисея из комсомола, он проснулся с ощу-
щением счастья. Он знал, что надо позвонить Наде Поповой, и этого было
достаточно, чтобы легко и беспечально смотреть на позднее медленно раз-
горающееся зимнее утро, чтобы спокойно понимать, что никуда не надо то-
ропится, спешить, и главное - стоит набрать номер телефона, и он услышит
ее мягкий, приглушенный голос. "Зачем, - говорила она вчера, наверное,
пытаясь как-то его утешить, - зачем я вступила в комсомол? Все, что на-
до, у меня есть", - удивилась она, и Елисею действительно стало спокой-
нее от ее удивления, даже смешно. И вправду, надо ли переживать, есть ли
