Елисеюшка, чего они таятся? Ведь все равно никто не пикнет. Как ты про
жену сказал. Равнодушно отвернутся. Значит, зависят, потому и таятся,
втихаря тащат.
- Да, любопытно, - сказал Елисей. - Ни одна скотина, у которой руки в
крови, не заявит с трибуны, что на всех плевал, что грабил и будет гра-
бить. Скорее начнет врать про благо народа, про врагов человечества.
Есипов согласно кивнул и усмехнулся довольно.
- Это значит, - продолжал Елисей, - что суд уже идет. Подонок трепе-
щет, страх пожирает его. Пусть он молод, щеки его румяны. А казнь уже
началась. Может, твой живот и есть исполнение приговора. Насколько
больше натворил бы ты гадостей, будь ты строен и силен? Давно растолс-
тел?
- Лет пятнадцать... - промямлил Есипов.
- Пятнадцать лет ожирения без права похудеть, - рассмеялся Елисей.
- Одного моего дружка, банкира, застрелили, - сказал Есипов с ухмыл-
кой. - Его, получается, к расстрелу приговорили?
- Выходит.
- И никто не укроется, не спрячется?
- Где? Сам же он и пишет себе приговор. Вот, он говорит: презираю
жизнь человека, плюю на закон, выхожу на охоту за человеками. Так сразу
начинается охота и на него. А на охоте: кто быстрее стреляет, тот и
охотник. Легко трофеем стать, и рога твои на стенке повесят.
Есипов налил полную рюмку водки и торопливо глотнул. Несколько мгно-
вений вытаращено смотрел в пространство.
- Как же быть мне? Может, покаяться? Честно, завяжу, брошу все...
- По-моему, тебе на роду написано предавать.
- Ничто не исправит, - согласился Есипов.
- Могила приберет, всех исправит.
- Хорошее утешение.
- Поэтику твоему страшно было, когда твои спасатели-специалисты при-
голубили?
- Он пьян был в дугу, неожиданно для него.
- А ты знал. Вот, сейчас лишние знания тебя и терзают. Поэтик, может,
по нечаянной злобе тоже кого-то приголубил, так и с ним обошлись неожи-
данно.
- Как все просто. Надумываешь ты, - Есипов запыхтел раздраженно. -
Нет никакого суда. Справедливость, честь, - лицо Есипова злобно затряс-
лось, он стал плеваться, - блевотина все.
- Нет, - проговорил Елисей спокойно, - для тебя нет, ни справедливос-
ти, ни чести. Почему же ты хочешь жалости, сострадания? Для тебя же их
нет. Действительно, просто. Гениально просто.
Есипов снова выпил водки, затем еще, и застыл, прикрыв веки. Гора его
тела застыла, тяжело окаменела. Казалось, нет такой силы, которая могла
бы оживить его, вдохнуть движение в непомерно толстые руки, нелепо разд-
винутые ноги. Через минуту легкая судорога прокатилась волной по телу
Есипова.
- Плевать на все, - пробурчал он, не открывая глаз, снова замер и
стал похрюкивать носом, с трудом втягивая воздух.
Он отключился, аудиенция закончилась. Елисей вышел в раздевалку.
Здесь было тихо, только в углу на скамейке, протяжно сопя, спал парень,
с головой укрывшийся курткой.
Вместе с усталостью подкатила тоска, которая больно сжала сердце,
сковала тело. Приступы такой тоски случались с ним. Глухими темными
осенними ночами многих давит тоска. Елисей стал быстрее одеваться, чтобы
скорее уйти.
На улице, видимо, недавно прошел дождь, потому что Елисея сразу ока-
тила волна влажного пахучего воздуха. Он ощутил во тьме движение сыплю-
щей каплями листвы, запах вязкой сочной земли, податливо расступающейся
под ногами.
Рядом двинулась тень и приблизилась к нему. Это была Настя. Она кута-
лась в короткий плащ.
- Вы были другом моего папы. Алексей Жуков, - сказала она тихо.
Над деревьями прошумел порыв ветра, стряхивая остатки влаги. Лицо
оросили прохладные капли.
- Моя фамилия, правда, другая. Они развелись с мамой давно. А потом
он умер.
Елисей привлек ее к себе, чтобы защитить от холода. Теперь он понял,
почему ее лицо тревожило его неуловимо знакомыми чертами и почему его
память откликнулась грустью при виде ее. Хотя в ней трудно было узнать
тяжелого, большеголового Лешку, с темно-ржаными кудрями, с бисеринками
пота на широком разгоряченном лбу.
- Благодарна вам, - сказала она совсем тихо. - Он много говорил о
вас. Еще тогда поняла, что вы такой же добрый и несчастный, как он.
- Нет, я счастливчик, - пошутил Елисей. - Соблазнил такую красавицу.
Я - отец семейства, старый, погрызенный сединой. И вдруг. Теперь поверю,
что чудо возможно. Сон такой видел, и наяву...
- Да, я тоже знала. Услышала вашу фамилию, ждала вас. Вы ни о чем и
не догадывались, - она засмеялась.
Через одежду проникло ее тепло, снова голова закружилась. Щекой она
касалась его груди, веки прикрыли глаза, губы чуть приоткрылись, словно
во сне вдыхали неслышно свежесть листвы и дождя.
- Одна моя знакомая сказала, что настоящая любовь всегда несчастна...
Она права.
- Мне тошно, - Настя тяжело вздохнула. - Но я больше все-таки в маму.
Она меня учила, что девушка, как сапер, ошибается только раз в жизни, -
она горько усмехнулась. - С папой, говорит, ошиблась... Ах, жалко па-
пу... И вас.
Ее брови с такой печалью сморщили нежный лоб, что ему стало больно за
нее и смешно.
- Настя, как вы здесь оказались? - спросил он.
Ее лицо разгладилось и стало спокойным, она смотрела в темноту парка.
- Валерий Дмитриевич - мамин старый знакомый, даже еще до папы. А
я... - она задумалась и закончила зло: - Привыкнуть ко всему можно, а
вот отказаться очень непросто. - Она запрокинула голову. - Послать бы
все к черту. А потом подумаешь: а что взамен?.. Нет, у меня сил не хва-
тит. Это у вас несчастных сил полно: и тащите, тащите свой воз. - Помол-
чав, она смешно по-детски вздохнула. - Пройдем немного. Расскажу вам.
Наверное, не знаете.
Она обняла его локоть теплыми руками, и они медленно пошли. Вокруг
все еще редко стучали по листьям капли.
- Моя мамочка говорит, что когда-то Валерик был худеньким и стройным.
Как она любит сказать: живчик. Трудно, конечно, представить. Хотя, ду-
маю, он и тогда был, наверное, порядочным дерьмом. Он, кажется, стал
первой любовью мамочки. Ну и везуха! Потом он, естественно, слинял. У
мамочки куча переживаний, ужасов, чуть ли не до пузырьков с ядом дошло.
Но природа победила. А потом подвернулся папочка. Ему мама дала кличку
"Кашалот". Большой, добрый, послушный. Ничего лучше не придумали - меня
родили. Хотя в истерике мамочка иногда твердила, что он мне не отец. -
Настя усмехнулась. - Нашла, чем убить... - Она замолчала, тихо вдыхая
воздух. - Хорошо идти. Никого, покой, ночь, словно все уснуло, провали-
лось... Да, время от времени Валерик выплывал. Папочка, может, и не
знал, а мать в такие моменты полоумела. Наверное, дура, верила, что из-
менится все наконец, вырвется куда-то. А куда?! С этим дерьмом только в
дерьмо и влипнешь. Однажды мамочка решила: развод. Развелись - ну и что?
Опять как всегда... Мне только жалко и его, и ее. А им, наверное, на ро-
ду написано: мучаться. Откуда ума-то столько взять, чтобы и тебе было
хорошо и близких не грызть? Так бывает? - она вопросительно взглянула на
Елисея. - Вряд ли... Это вы, наверное, знаете, что стихи он писал, расс-
казики всякие? Мне показывал, когда постарше стала. Воспаленное что-то,
Вот, помню: "Горит душа, развеять тьму желая..." Это же надо: горит ду-
ша! Неужели эту тьму развеять можно? Или Валерика, хоть на каплю, чтоб
на человека стал поход. Да никогда! Вы знаете, как папа умер?
- Инфаркт, мне сказали.
-Это как посмотреть. Он все боялся по редакциям со своей писаниной
ходить. А мамочка, черт ее под руку толкнул, примерно с год назад гово-
рит ему: что сидишь, возьми да отнеси куда-нибудь. Да присоветовала Еси-
пову отнести, сказала: вот, есть знакомый издатель. Отнес. Валерик нап-
лел ему всякого. Наверное, посмеивались между собой. Пошутить решили.
Месяца три над ним издевались. Мамочка мне рассказывала . Если б знала,
чем обернется, язык бы себе откусила. Вот редактор прочитал, - передраз-
нивая, заговорила она, - очень доволен, вот, другой читает, оторваться
не может... Издевались. Потом Валерик его пригласил. Рецензию сочинили.
Перед этим мамочка мне зачитала... - Настя задохнулась. - Такая гадость,
подлость, мерзость... Автор не ведает, что такое литературное мас-
терство... смесь графомании с психозом. Есть же слова на свете такие
гадкие. Вроде буковки, круглые, завитушечки, а сложить из них могут - не
отплюешься. И не отмоешься. Потом они эту рецензию спалили от страха. Не
воротишь ничего. Он прямо у Валерика в кабинете и упал. Инфаркт. С пол-
часа от боли слезы лились, ни слова сказать не мог. "Скорая" приехала -
он и умер... Двое детишек сироток. Вдова на девчонку похожа, как под
танк попала. Видела их в крематории. На поминках напилась я. Первый раз.
До беспамятства.
Она остановилась, постояла, склонив голову.
- Пойду назад, - Настя повернулась, но сделав два шага, обернулась. -
Он о вас хорошо говорил, говорил, нет больше таких друзей. Разве так бы-
вает?
- Вот, случилось, - ответил Елисей. - Лет восемь назад разговорились
на выставке. Он, я заметил, легко знакомился.
- Нет, вас он особо выделил.
Елисей провел пальцами по ее голове, сминая легкий шелк волос, потом
сказал задумчиво:
-В августе сон видел. Сначала девушка, потом жена и мама. Она умерла
давно. Странно, но я их всех люблю... Твоим дружкам, Есипову это доста-
вило бы удовольствие.
- Они все кретины, - зло сказала Настя.
- Давно уже не преклоняюсь близости с женщиной: женой, любой дру-
гой... Смешно. Как в мелкую речушку в жару зайти.. Вода блестит, ноги
холодит, а от жары не спасает, только муть со дна, глина... Мне кажется,
я сразу в тебе почувствовал Жукова. До сих пор осталось: кудри его, гла-
за шальные, добрые. Остался мальчишкой, неизлечимо наивен. Хорошо, что
тебя увидел. Тебя я тоже люблю. Это не пройдет, Ты поймешь и согла-
сишься.
Она быстро потянулась к нему, поцеловала в щеку и торопливо пошла, но
тут же обернулась и крикнула:
- Прощайте!
Через минуту ее уже нельзя было различить в сплетении теней, слабых
отсветов далеких фонарей. Сзади, по скрытому деревьями проспекту пронес-
лась машина. И снова стало тихо.
Тут всплыло в памяти: "После Есипова не могу", - и щупленькие плечи,
чернобровое лицо с невидящими мутными глазами. Потерянная Рая. Нет... не
так. Страшно было сегодня от холода пригрезившегося раннего утра, от
ощущения грани, за которой неподвижность смерти. Ему нужно было ее теп-
ло, прикосновение добра и жизни. Его она тоже спасла. Она нашла его, и
он не потерялся.
***
Вихрь закрутился над поворотом дороги, взметнул сухую пыль и стал
приближаться, вращая мутными космами. Но не долетев шагов двадцать,
смерч сник, пыль осела, и только легкое касание ветра долетело к изму-
ченным ногам Иошуа, остудило потную грудь, лицо. Он с облегчением вздох-
нул, пошевелил правой ногой, выискивая такое положение, чтобы утихла
боль в большом пальце. Еще утром он ушиб палец о камень в траве, теперь
палец припух, рядом с обломанным ногтем разгорелась краснота. Боль не
спадала. Было бы хорошо зайти по щиколотку в холодную воду ручья, и сто-
ять в нем, пока не пройдет жар в ноге. Но источник по пути не встретил-
ся, а достать воду из колодца, рядом с которым он сидел, было нечем.
Чтобы отвлечься, он стал разглядывать желто-серую мозаику крыш и стен
хижин Сихаря, начинавшегося там, откуда прилетел порыв ветра. Городок
темнел вечерними тенями, послышался ленивый брех собак, потом над ближ-
ним домом взметнулась стайка мелких птах и с гомоном перелетела в крону
дерева.
Скука и сон поглотили городок навечно. Лишь дурная весть или смерть
соплеменника могли ненадолго нарушить спячку. Иошуа представил сухие
обожженные лица жителей городка, их скорбные жесты, угнетенные болью
глаза и улыбнулся. Если б знали они, подумал он, как мало нужно для ра-
